Джон Кинг "Англия на выезде"

Футбольная и околофутбольная литературка.
Аватара пользователя
Papa
Moderator
Moderator
Сообщения: 4641
Зарегистрирован: Ср сен 01, 2004 00:46
Откуда: Nazareth

Джон Кинг "Англия на выезде"

Сообщение Papa » Ср июн 02, 2010 11:59

**********************************************************************************************************************************
Warning ! Это нужно знать
http://www.chelsea.com.ua/forum/viewtop ... =10&t=1042
**********************************************************************************************************************************
взято с сайта http://lib.rus.ec

Этим романом Джон Кинг завершает свою трилогию - "Фабрика футбола", "Хэдхантерс", "Англия на выезде": секс и насилие за границей, под сенью Юнион Джека.


АНГЛИЯ НА ВЫЕЗДЕ

В романе три сюжетные линии — прошлого, настоящего, будущего — пенсионер Билл Фэррелл дома в Лондоне вспоминает войну и свое участие в ней, Том Джонсон кулаками прокладывает себе дорогу через Голландию и Германию на товарищеский матч футбольной сборной Англии в Берлине, и Гарри Робертс мечтает о будущем в дымовой завесе голландской травы и ядовитом тумане немецких амфетаминов.
Джон Кинг повествует о том, что значит, для этих трех персонажей быть англичанином — сейчас, во время создания нового европейского супергосударства. Кульминация размышлений автора, да и всего романа, приходится на "блицкриг" улицах.

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Моему отцу, Майклу Кингу

«Англичане не убивают людей, по крайней мере пока их не вынуждают к этому»
Стив Торман, вечером после Эйзеля



Глава 1 — Островная раса

Злобный ублюдок в серой униформе стоял передо мной. Разглядывал мой паспорт. Изучал фотографию, но не поднимал головы, чтобы убедиться, тот ли это Том Джонсон. Чего-то ждал. Что лицо на фотке вдруг оживет и рот скажет «иди на хуй». Что голова отклонится назад, а потом ударит в переносицу. Кровь запачкает свеженькую форменную рубашку, оставляя на ней яркие полосы. Что-то вглядывался в морщины на моем лбу. Играл свою роль в сценарии, разработанном подонками, заседающими в Брюсселе. Вертел в руках новенький красный британский паспорт. Ублюдки работали весь вечер, ставили нам европейские печати. Тратили в три раза больше времени, чем обычно. Без идентификационной карточки на груди, бронежилет, униформа прикрывает потную кожу; щеки в оспинах. Таможенный мудак ничего не говорил, просто стоял и кисло разглядывал фото. Таращился в пространство, мразь. Я почувствовал, что у меня начинают дрожать колени, зудеть пальцы и сжиматься кулаки, но я подавил вскипающую злость. Вспоминает что-то из базы данных о хулиганах, или это обычная проверка? Поднял голову с выражением удивления на лице и стеклянным взглядом. Засосал внутрь порцию воздуха, так что он даже забурлил у него в глотке. Дурно воспитан; к тому же от него пахнет рыбой. Виновник всех моих неприятностей.


— И чем же вы планируете заниматься в Голландии, мистер Джонсон? — спросил он, само любопытство и подозрительность. Самодовольный. Говнюк.


Я улыбнулся как можно более приветливо.


(Ну да, я еду через Голландию в Берлин, мистер Мудак-из-Таможни, где собираюсь посмотреть матч Англия — Германия и надеюсь хорошенько оторваться там. Вот что. Но для начала я собираюсь зависнуть в Амстердаме и нажраться, потом заняться голландскими чиксами, о которых ты так много слышал. Нет-нет, не шлюхами, на тех я просто поглазею. Классические забавы классических английских джентльменов. Нет, мне нужна какая-нибудь голландская королева красоты, блондинка «никогда-не-говори-нет». Может быть, даже перемахнемся с кем-нибудь. Потом мы собираемся уделать немцев прямо у рейхстага. Вот что. И наконец, приятель, твоя женушка просто захлебнется от восторга. Она же любит это, грязная корова. Я уже вижу: девять утра, ты дрочишь тут, в порту, за столом, а она смотрит новости про английских парней, устроивших беспорядки. Даже ты посмотришь одним глазом.)


— Я собираюсь в Амстердам на несколько дней, отдохнуть у своих друзей. Может быть, еще куда-нибудь по Голландии проедусь. Посмотрю достопримечательности, просто отдохну.


Я смотрел, как остальные парни уже поворачивают за угол. Ведут себя так невинно, словно новорожденные. Обвел взглядом пол, стены, потолок. Просто смешно, как легко они отделались, Такие парни, как Фэйслифт и Билли Брайт. Акула Брайт с обмотанным вокруг руки флагом Святого Георга в целлофановом пакете, чтобы не промок. Эти цвета не мокнут. Марк топтался на месте, улыбался, смеялся. Дожидался меня. Наслаждался представлением.


Я снова повернулся к стоящему передо мной мудаку. Снова улыбнулся. Большой желтый шар с черными отверстиями рта и глазниц. Супермен из мультфильма, все делающий невпопад. Почему он выбрал меня? Просто повезло, или что-то более серьезное?


— Хотите попробовать амстердамские наркотики, не так ли, мистер Джонсон? За этим туда едете, да?


Вот оно что. Играем в борьбу с наркомафией. Издеваются, что ли?


(Не знаю, как ты, приятель, но неужели ты думаешь, что я поеду туда за этим? Будь чуточку поумнее и дай мне догнать своих. Смотри, врежу тебе по яйцам. Хорошо врежу, так что они окажутся где-нибудь в кишках, и ты весело проведешь остаток своих дней. Как будто нам дома наркоты не хватает. Но я не трону тебя, потому что тогда мне придется пропустить весь кайф и все танцы, а твои приятели просто обоссутся, когда меня посадят на шесть месяцев за кастрацию работника таможни. Мне пора в путь. Амстердам, Берлин и Англия — Германия. В мои планы не входит, чтобы меня повязали, когда я еще даже не успел выехать из страны. На хуй надо. В мои планы вообще не входит быть повязанным. Совсем ни к чему так себя вести, потому что скоро мы пересечем Ла-Манш, и там не будет ваших дурацких правил и предписаний. И нет больше мистера Хороший Парень. Попасть на континент, и все. И нас не будут волновать законы, потому что они будут иностранными. За пределами Англии можно делать все что угодно.)


Я еще раз улыбнулся. Мышцы лица уже начинали болеть. Я не улыбался так много с того раза, когда я, Род и Марк немного дунули — у Рода в машине была шмаль. Хотели остановиться поссать. Нас остановили полисы, сказали, что Род пьян. Засранцы. К счастью, Род был трезв, хотя мы возвращались с воскресной вечеринки; полисы отбуксировали нас в участок, так как надеялись на легкую добычу. Им наплевать на наркопритоны в Брикстоне и серийных насильников, куда приятнее хватать людей за воскресным обедом или тех, кто выпил в пабе восемь пинт. Может быть, они проверили по компьютеру и не нашли нас там, так как они предупредили нас и отпустили. Еб твою мать, я не мог в это поверить. Род сказал, что мы, удолбанные, зашли в полицейский участок. Обоссышься. Я чувствовал себя так, как будто выиграл в какой-то ебаной лотерее, а старый хрыч-полицейский демонстрировал свою озабоченность ростом наркомании — «это вполне возможная и реальная вещь, потому что мы должны помнить, что легкие наркотики приводят к более тяжелым, и прежде чем общество поймет, что происходит, его значительная часть уже будет во власти экстази и героина, что приводит к потере нравственных ориентиров, нежелательной беременности и — неизбежно — к потере уважения к закону». Этот мудак сделал паузу, словно находился на кафедре, и сказал, чтобы я убрал с лица свою ухмылку, не то он обвинит меня в неуважении к власти. В наше время нельзя даже улыбаться. Вы платите налоги, а все, что получаете от них взамен — это унижение.


Но я буду вежлив, очень вежлив. Не нужно винить во всем этого чела из таможни. Он просто делает свою работу. Его лицо так безжизненно, как будто он — машинист, ведущий поезд в Аушвиц. Не нужно ссориться. Я буду приветливым с ним, я хочу ехать. Посмотреть мир и получить удовольствие. Потому что ездить за сборной всегда весело, независимо от того, с кем она играет. Товарищеский матч в Берлине — тем более. Я вспомнил о человеке передо мной и его наркокартеле, ждущем меня в Голландии, всех этих искусственных веществах, используемых подрывными элементами для нарушения общественного спокойствия.


— Меня никогда не привлекали подобные вещи. Я полагаю, у каждого есть право на выбор, но лично я предпочитаю выпивку.


— Хорошая пинта доброго эля никогда не повредит.


— Я вообще-то лагер люблю.


Он пристально смотрел в паспорт несколько секунд, потом поднял голову. Посмотрел мне в глаза, как будто хотел просверлить дыру прямо в мозг.


— Конечно, мистер Джонсон.


А выглядит плохо. Эль — настоящая английская выпивка, он сказал. А лагер — просто европейская газировка.


Я улыбнулся, все той же невинной улыбкой. Беззаботно. Отдохни, приятель. Почему бы тебе не отъебаться и не заняться кем-нибудь еще. Глаза у него слипаются. Похож на толстый сперматозоид, цепляющийся за край гондона. Такой через резину пролезет. Из таких вырастают люди в униформе и причиняют другим неприятности. Я не удивлюсь, если его баба время от времени развлекается на ковре в гостиной с каким-нибудь хулиганом.


Я услышал, как позади меня какие-то люди сходят с поезда. Видно, выпили не одну бутылку хуй-знает-чего, пока доехали с Ливерпуль-стрит. Не думаю, что им дадут уехать из Харвича. Сидр, вероятно. Похоже. Мы слышали, как они шумели в следующем вагоне; Брайти считал, что эти парни откуда-нибудь из провинции, судя по их лоховскому виду. Фэйслифт хотел пойти и побазарить с ними, так как они слишком расшумелись, к тому же он был не в настроении, мучило похмелье после ночной пьянки. Мы, смеясь, успокоили его. Расслабься. Это Англия едет на выезд, мы знаем своих врагов. В каждом купе — фаны разных клубов, но он первый раз ехал за сборной и не сталкивался с этим раньше. Некоторые веши были ему в новинку, совсем как для меня в мой первый раз. Приезжаешь на Ливерпуль-стрит, и там повсюду другие клубы, и ты понимаешь, что все эти люди примерно одинаковы, хотя и из разных мест, что все — англичане, все — патриоты, все — под одним флагом. Это срабатывает. Десять минут, и ты прочувствуешь это. Англия, единая, всегда будет непобедимой.


Один из этих парней был в майке сборной. Напрашивается на неприятности. Рожа красная после выпитого, тату на руке. Сделано грубо, сложно разглядеть детали. Юнион Джек, лицо Нодди Холдера в юности и несколько змей, образующих спутанные волосы. Он надеется проехать? Мы только два часа как покинули Лондон, и я сильно удивлюсь, если увижу его в Берлине. Полисы ждут английских хулиганов, и хотя мы едем на несколько дней раньше, с такой майкой ты сразу выбываешь из игры. Но ведь они всего-навсего фермеры из какого-то свинарника, а мы из «Челси», что немного круче. У нас все будет легко и просто. Полисы могут делать все, что им угодно, могут запросто не пустить вас на паром. Справедливо, несправедливо — они решают. Так что лучше не поднимать головы и думать о фройляйн, ждущих по ту сторону пролива. С раздвинутыми ногами. Я просто не мог дождаться, когда же мы уедем и начнем веселиться. Сказать честно, я устал, работая день за днем на своем складе. Все те же пьянки, все те же ночные клубы. Те же знакомые лица. Те же старые чиксы. Футбольный сезон закончен, и нечем заняться, когда «Челси» не играет. Мне просто необходимо покинуть на время Лондон и Англию, потому что когда возвращаешься, жизнь кажется лучше, чем раньше.


Появилось еще несколько копперов и таможенников; они улыбались и в то же время загораживали проход. Большое спасибо, большое-большое-большое спасибо. Надо поторопиться и проскочить перед Стронгбоу и его приятелями. Они что-то слишком возбуждены; почти бегом помчались к палатке с мороженым, того и гляди штаны свалятся. Мистер Наркотики смотрел через мое плечо, он больше не интересовался Томом Джонсоном, потому что он знает, чего ожидать от пьяных подонков, которые едут этой дорогой. Он читал газеты и изучал инструкции, наверное, этот ублюдок даже покупал какие-нибудь видео. Дрочил на эти видео тысячи раз, и сейчас он почувствовал волнение — потому что приближались они…


ТЕ САМЫЕ ФУТБОЛЬНЫЕ ХУЛИГАНЫ


Он вернул мне паспорт и сказал благодарю вас мистер Джонсон. Прошу извинить за беспокойство. Счастливо вам отдохнуть в Голландии. Амстердам — великолепный город с каналами, баржами и вкусными континентальными завтраками. Свежий хлеб, ветчина, сыр, джемы разные. Прекрасная архитектура, избежавшая участи разбомбленного Ист-Энда и Ковентри, который вообще сровняли с землей. Вот что значит быть пацифистами. То же самое — Париж. Вот что значит быть трусами. Мудаки эти французы. Шутка, но в каждой шутке есть доля правды. Перед тем как заняться перепившимися субъектами, он засмеялся и предупредил меня, чтобы я не особенно усердствовал в барах. Чтобы хорошенько разглядел женщин ночи. Он уже начал нести околесицу, сказал, что все цветные — твари, настоящие твари из джунглей, понаехали из Суринама и Индонезии, все за деньги сделают, я даже немного испугался, глядя на него. Я в этом не нуждаюсь. Оставь меня в покое. Просто съебни и оставь меня в покое. Ты уже в печенках у меня сидишь; ты уже в прошлом. Ничего не говорить и побыстрее встретиться с Марком и остальными. Ебаная мразь.


Полисам и таможенникам было наплевать на меня, они уже сфокусировали внимание на любителях сидра. Люди в униформе хранили серьезное выражение на лицах, они ведь знают, что к чему, они получили инструкции от футбольной разведки, они знают все-все-все о хулиганах. Делают вид, что в курсе дела, все плохие парни под колпаком. Черно-белые снимки из желтых газетенок и архивные релизы. Работники таможни занялись калдырями, которые, если не возьмут себя в руки, рискуют провести время в местной каталажке, тогда как Экспедиционный Корпус разместится в сумрачных стрип-барах Амстердама. Мы надели темные очки и двинулись прочь, насвистывая мотивчик из Dam Busters, посмеиваясь. Таможенники и полисы. Мудаки они все.
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
IT'S A FUCKING DISGRACE !

Аватара пользователя
Papa
Moderator
Moderator
Сообщения: 4641
Зарегистрирован: Ср сен 01, 2004 00:46
Откуда: Nazareth

Сообщение Papa » Ср июн 02, 2010 12:02

Глава 2

Боб «Гарри» Робертс ненавидел море и паромы. Слава яйцам, он живет в Лондоне, а не каком-нибудь мерзком приморском городишке типа Гримсби, где дети до восьми лет ходят в школу в деревянных еще, наверное, башмаках, а потом вместе со взрослыми возятся на утлых рыбацких лодчонках. Он так и видел себя, замерзшего, неспособного сделать хоть шаг, превратившегося в ледяную глыбу, которого приводит в себя какой-нибудь Долговязый Джон Сильвер. Хромой капитан с факелом в руке, цепляющийся за корабельные снасти, одноногий морской волк, освободит Гарри ото льда своим кортиком, одновременно рассказывая деревенскому увальню, как его «взяли на буксир в нескольких милях от берега». Или вот вместе с рыбаками он вытягивает сеть в Северном Море, полную рыб-мутантов — трехглазые монстры, рыбы, распространяющие вокруг оранжевое свечение, вся эта начиненная химикатами нечисть, бушующая под водой. Юный Гарри, вкалывающий всю ночь, чтобы заработать на кусок хлеба. Поднимающийся, насвистывая песенку, на какую-нибудь ебучую гору, пересекающий улицы, вымощенные булыжниками и лошадиным дерьмом. Вовсе ему не улыбалось жить среди рыбаков. Мерзкий Север. Лондон, только Лондон.


Гарри вернулся мыслями в тот день, когда «Челси» играли в Гримсби и выиграли 1:0, став первыми во Втором Дивизионе; гол забил Керри Диксон. Они не видели особенно много рыбацких судов в ту субботу, может быть, и гор особенно крутых там не было, он не помнил хорошенько, потому что все были в слюни после дринча в Линкольне. Пьяный или трезвый, этот день он никогда не забудет. У них были билеты на сидячую трибуну, но они пошли на стоячую, так как служба безопасности была не в состоянии контролировать ситуацию, и «Челси» собрались на этой трибуне, забив ее битком. Никто не жаловался, потому что Диксон, Кевин и Спиди вели команду к возвращению в Первый Дивизион, и вообще было похоже, что вернулись старые славные деньки, хотя полисы и ворвались на стадион прямо на лошадях, чтобы показать, какие они умные. Тупые пидарасы едва не спровоцировали беспорядки. Это была фантастика, вернуться в Первый Дивизион, когда недавно, казалось, все катилось в тартарары, и они вылетали в Третий. Потом они провели ночь в Честерфилде, в большом пабе, где отмечали победу множество парней из «Челси». Здесь не было ничего странного, коучи часто останавливались там по пути домой, и все было достаточно спокойно. Они познакомились с несколькими местными девчонками, Гарри, Болти и те парни из Слау, два Гэри и Бенни в своей клетчатой кепке. Потом там началась дискотека, и они все ноги себе отбили на танцполе; диджей крутил старые хиты Гэри Глиттера и Slade. В пабе находилось две-три сотни «Челси», и не так уж много было разбито стаканов. Забавно получилось. Только представить, что там могло было быть в ту ночь, так что повезло, что все обошлось.


Они пили с несколькими шахтерами из Честерфидда, и он помнил, каково было его удивление, когда обнаружил, что они совсем не похожи на то, как их описывают в желтой прессе. Он ожидал увидеть людей в подбитых гвоздями ботинках и красных противоударных шлемах, а они оказались обычными парнями, зашедшими выпить субботним вечером, любителями повеселиться. Он разговорился с двумя панками, они рассказали ему какую-то историю, случившуюся на местной шахте. Он слушал, но пропускал все мимо ушей. Гарри засмеялся. Они были так пьяны, что сели не в тот автобус, и приехали на Северную Кольцевую где-то за Уиллисденом. Они попали домой только в четыре утра, потому что такси не хотели везти короткостриженых парней в зеленых бомберах. Сейчас он стал старше и мудрее, сейчас он наслаждался спокойной жизнью в Премьер-Лиге. Владелец клуба заменил старые трибуны новыми удобными сиденьями, открыл новые бары, где можно пить лагер на халяву. Отмывает деньги, не иначе.


Пересечение Ла-Манша обещало быть кошмаром. Гарри чувствовал, что его уже мутит. Шесть часов в этом сраном болоте, когда тебя швыряет от борта к борту, а воздух пропитан запахом мочи. Здесь никогда не бывает газет, и всегда какой-нибудь мудак начинает барабанить в дверь сортира. Ему было необходимо выпить, чтобы успокоить нервы, поэтому он отстал от остальных парней и направился в бар, сказав Картеру, чтобы он поторопился, а то туда не влезешь потом. Хотелось глотнуть чего-нибудь голландского, «Хайнекена» например, так что он стал спускаться вниз, но Картер сказал, что бар не откроют, пока паром не выйдет в море. Таков порядок, так что извини, Гарри, жирный ублюдок, придется тебе подождать.


Гарри пожал плечами, и они вышли на палубу подышать свежим воздухом и посмотреть на погрузку. Он уже начал жалеть, что не выбрал Евростар, но тогда пришлось бы ехать одному, что не слишком-то весело. Лучше тогда остаться дома, перед телевизором. Он не хотел ехать через туннель, к тому же это дороже. Он не хотел ехать в вагоне, под который ИРА подложит бомбу или еще что-нибудь. Изо всех путей, какими можно попасть в Европу, это самый плохой. Гарри был в Испании, Португалии, Бельгии и Франции, и везде ему нравилось. Много выпивки и вкусной жратвы, чистые улицы, хорошее отношение. Там было как-то по-другому, даже учитывая то, что там видишь все со стороны. Вероятно, если бы он жил в Лиссабоне или где-то в этом роде и так же, как в Лондоне, работал маляром, то и воздух ему казался бы таким же и проблемы были бы те же, наверное, поэтому и хочется уехать в первую очередь. Если вокруг говорят на другом языке, это значит, что ты свободен от постоянной пропаганды, которой накачивает тебя пресса. Это был отдых от непрерывного мрака и тоски. Большая тарелка паэльи и кувшин сангрии, и Гарри счастлив. Это все, что ему нужно. Есть, пить и трахаться.


Его радовали европейские чиксы, хотя с испанками и португалками он, в общем-то, практически не сталкивался. Бельгийки одеваются как лохушки, а француженки всегда смотрят свысока, но ему нравится, когда говорят с акцентом. Это возбуждает. Дайте более-менее приличную чиксу с европейским акцентом, и член встанет раньше, чем она закончит первую фразу. Он начнет новую жизнь в этой поездке. Он будет учиться у Картера, неостановимой секс-машины. Картер не собирался останавливаться, а Гарри знал, что если всегда следовать за кем-нибудь как тень, то чему-то у этого человека обязательно научишься. Они будут как старый мастер и мальчик-подмастерье. Он будет учиться у Картера и трахаться всю дорогу. Остальных парней, Тома, Марка и других, больше привлекали махачи, но Гарри, если не задевали его национальные чувства, больше думал о сексе. Его яйца болели, они отвисли почти до колен. Держаться Картера, и все будет в порядке. Чиксы в Голландии и Германии всегда готовы повеселиться. Он с надеждой смотрел вперед, в Европу, но его домом всегда останется Лондон.


Вспомнив о Лондоне, Гарри ощутил первый приступ тоски по дому. Невероятно, ведь они даже еще не отплыли. Как раз в это время он вернулся бы с работы, пустил бы воду в ванну, поставил чайник, сунул кебаб и картошку в микроволновку, влез бы в воду и смыл краску и штукатурку, вытерся, надел чистую одежду, сложив свое рабочее снаряжение в углу спальни. Потом вернулся бы на кухню, намазал бы маслом кусок хлеба, налил кипятку в свою кружку с эмблемой «Челси», опустил туда пакетик чая, добавил молока и сахара и отправился бы в гостиную с кебабом и картошкой на тарелке, выдавил бы острый соус и смешал ножом с мясом и салатом, сидел бы, наслаждаясь отдыхом после долгого рабочего дня, за который он успел здорово проголодаться, пока красил там стены своим валиком, вдыхал бы запахи мяса, соуса, горячей картошки, соли, уксуса, прекрасная смесь запахов, приготовился бы есть и — ЕБ ТВОЮ МАТЬ — пульт лежит на телевизоре. Тогда Гарри отложил бы все в сторону, взял бы пульт, нажал бы кнопку On и переключал бы каналы, пока не нашел какие-нибудь новости. Сидел бы и наслаждался едой, одновременно глядя в телевизор на протестантов и католиков в Белфасте, испанских рыбаков, ловивших рыбу в английских водах, и наконец, прямо перед спортом, репортаж про затонувший где-то на Филиппинах паром. Гарри грыз бы кебаб, запивая чаем, и ждал футбольных новостей и прогноза погоды. Новый диктор метеослужбы была бы дикторшей с большой грудью, которая ледяным тоном обещала сильный шторм в море. Паромы отправляются в плавание на свой страх и риск. Он был бы почти шокирован и выругался бы, пережевывая кебаб. Так он и знал.
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
IT'S A FUCKING DISGRACE !

Аватара пользователя
Papa
Moderator
Moderator
Сообщения: 4641
Зарегистрирован: Ср сен 01, 2004 00:46
Откуда: Nazareth

Сообщение Papa » Ср июн 02, 2010 12:05

Глава 3

Я догнал Марка; он спросил, чего там хотели от меня таможенники. Я сказал ему, что ничего особенного. Он осведомился, взяли ли они меня на заметку как распространителя жесткого голландского порно, с детьми и разными уродами. Румынские сироты и английские тинэйджеры-наркоманы. Пенсионеры без члена и двухголовые пигмеи. Я ненавидел все это и сказал ему, что он охуевший пидор. Сказал иди на хуй. Те, кто делают это с детьми, самые отъявленные подонки, и я знал, что Марк согласен со мной, потому что однажды он отпиздил такого извращенца. Всем было бы наплевать, если бы он его вообще убил. По крайней мере если бы он не сел за убийство. По телевизору говорят, что все они сидят за своими компьютерами, дрочат через Интернет, окопавшись в Амстердаме. Либеральное общество как магнитом притягивает отбросы со всей Европы. Может быть, английские парни разнесут там пару местечек, чтобы показать голландцам настоящие стандарты. Драться, снова и снова, если нужно. Сражаться за то, во что веришь. Око за око, зуб за зуб. Совсем не обязательно пытаться анализировать причины поведения таких подонков, как эти.


Харрис уже в Амстердаме, все говорит за то, что в Берлине будет хороший состав. Все появятся там в нужное время, потому что кто из тех парней, что поедут на этот выезд, согласны на то, чтобы Англия следовала за Европой? Никто не хочет, чтобы им управляли из Берлина. Из-за этого и воевали в прошлую войну. Всему виной большой бизнес и законы, которые протаскивают через черный ход. Не то чтобы я верю, что наша система лучшая в мире, потому что это ерунда. Всякий, кто сталкивался с английской системой, знает, что она построена богатыми и для богатых. Те, кто верят в подобное говно, не занимаются своими делами у всех на виду. Твою судьбу решает полученное воспитание. За одно и то же преступление можно получить десять лет, а можно стать героем, это зависит от правильности твоего произношения. Но тем не менее невозможно допустить и мысли о том, что какой-нибудь мудак из другой страны может указывать нам, что делать. Нас достали мудаки, учащие нас жизни на нашем родном языке, но кто хочет прослушать лекцию на немецком или французском?


Все политиканы — предатели. Держат нас в неведении, а сами делают, что хотят. Как всегда. Многие из этих вещей идут из Берлина, и когда мы перевернем Европу вверх дном, никто не будет нам указывать. Нам не нужен повод для беспорядков. Нам не нужен повод для двухдневного рэмпейджа в Амстердаме. Посмотрим, сумеют ли голландцы собрать моб. Честно говоря, мы не так много знаем о них, но есть же у «Аякса» F-Side, а некоторые наши парни ездили с «Фейеноордом» к «Глазго Рейнджере» ради острых ощущений, получать которые в Англии в наше время все труднее и труднее.


На самом деле идея насчет Амстердама больше в том, чтобы просто посидеть и расслабиться, посмотреть мир. Не из-за того, что там легализованы наркотики, я имею в виду обычные ощущения, там сама атмосфера успокаивает, даже не нужно ничего делать для этого. Полагаю, мы не станем там задерживаться, а то можем потерять чувство меры. Но это возможность лишний раз увидеть, что не так у нас дома. Представляете, нас могли повязать за то, что мы немного дунули воскресным днем на Грэйт Уэст Роуд, когда мы занимались своим делом, абсолютно никого не задевая. Эти мудаки просто исполняли свои обязанности, вот в чем дело. Можно понять тупиц из министерства юстиции, потому что они живут в другом мире — на другой планете, блядь — с сожженной джином с тоником печенью и со сгнившими от ежедневных оваций мозгами. Вещи, которым они научились в Азии и Африке в дни Империи. Валяющиеся на больничных койках, но требующие повешения для какого-нибудь пятнадцатилетнего ребенка, продававшего экстази в молодежном клубе. Повесьте его, потом снимите и повесьте снова, пока судьи еще не умерли от запоя. Все из-за того, что парень продавал немного радости, которую люди не могут найти в бутылке. Запойные пьяницы, протирающие больничные койки вместе с жертвами рака — администраторы Империи. Мне все равно, если они уничтожают себя, но это заставляет задуматься. Все это двойные стандарты. Позвольте нам пить двадцать четыре часа в сутки, дайте наркотики, какие мы хотим, уберите скрытые камеры, и Англия будет прекрасной страной для выращивания детей. Будет лучшей страной мира.


— Посмотрите-ка сюда, — сказал Марк, когда мы догнали остальных, — похоже на «Вест Хэм».


Я посмотрел на типов, стоящих в очереди за жратвой. Действительно, похоже на «Вест Хэм». За милю можно заметить. У одного из них, длинного, значок на груди. Я знаю, что у Марка зуб на «Вест Хэм» с тех пор, как его папашу избили неподалеку от Аптон Парка, когда Марк еще был ребенком. Только грязные подонки могут прыгнуть на мужика с ребенком, просто идущих на футбольный матч.


— Я встречал их раньше на сборной. Неподалеку от The Globe перед Голландией на Евро-96.


Не то чтобы мы проводили много времени на Бейкер-стрит. Там было слишком много народу, и потом все в одно время шли в щетро. Поезда не сразу трогались из-за давки, и всегда находился какой-нибудь мудак, срывавший стоп-кран, державший двери или начинавший выебываться на полисов. Ты стоишь и ждешь, когда поезд поедет, но полисы не собираются сносить оскорбления, когда их много и у них есть время. Это их счастливый денек, когда подкрепления прибывают вовремя и они дают всем просраться в отместку за те Недобрые Старые Деньки, когда хулиганы превращали их жизнь в ад. Нет, мы предпочитаем пить где-нибудь в St John’s Wood или Kilburn. Если мы играем с кем-то, от кого ничего серьезного ждать не приходится, то мы можем отправиться прямо к стадиону и сидеть там в одном из пабов, пока полисы лазят по метро. Но иностранцы никогда не привозят свои фирмы. Где были голландцы и немцы во время Евро-96?


Смешно, потому что в передовицах газет, по радио и телевизору вопили о поддержании безопасности, словно репортеры вдруг стали полицейскими или судьями. Журналисты — мудаки. Безмозглые пиздоболы, кричащие, что им непонятен менталитет людей, собирающихся защищать их страну. Они не понимают, хотя сама идея патриотизма чертовски им нравится. Правые, левые и никакие, журналисты грели руки на идиотских статьях и самоуверенных репортажах. Проповедовали двойные стандарты. Сотрясали воздух, в то время как мы смеялись над ними, потому что все знали, что европейцы ничего не покажут. Пришлют своих мамочек и папочек, счастливые семейки, а сами просидят дома с опущенной головой. Просто смешно сидеть и читать статьи на любимую СМИ тему — про нацистов. Это они не могут оставить в покое. Пропустить невозможно. А потом они спускают своих полисов, потому что мы не хотим кровопролития, не так ли, сынок? Но ведь каждый имеет право на врага, разве не так?


— Ненавижу «Вест Хэм», — сказал Фэйслифт, громко, чтобы все слышали.


Я снова посмотрел на дагенхэмских кокни, они не реагируют. Не слышат или делают вид, что не слышат. Утомились, пока пили в Баркинге и строили планы в Gant’s Hill, говорят о том, наверное, каким красивым стал Восточный Лондон, пока они жили в Эссексе.


«Челси» всегда были выше классом, за нас болеют в Кенте, Сэррее, Беркшире. Увидев молотобойцев, Фэйслифт двинулся вперед, потому что среди них было несколько, вполне пригодных для мордобоя. Достаточно честного. Но Фэйслифт уже ощутил, что правила изменились. Ты не можешь ехать на выезд за сборной Англии, если собираешься прыгать на тех, кто едет с тобой. И еще, мы на пароме и должны вести себя прилично, пока мы на борту. Если начнется махач, паром развернется и отправится прямым ходом в Харвич. Вполне реально. Не нужно много мозгов, чтобы понять это. Ты — утка на воде, ждешь, пока тебя накроет Люфтваффе. Дело в том, что все эти люди ждали этой поездки долгие месяцы, и больше не могут ждать. Если бы это был поезд, все уже напились бы, по крайней мере. Мы еще даже не вышли из порта, а Фэйслифт уже собрался кого-то валить. Должно же быть чувство ответственности, но есть ли оно у него, в этом я не был уверен. Смотреть на них просто как на своих дальних родственников, или свое отражение.


Я так и вижу, как таможенники и полисы выстраиваются на молу, собираясь тепло встретить нас снова, если мы разнесем паром. Газеты посвятят этому случаю специальный репортаж, напомнят читателям про «Английскую Болезнь» и нашу богатую историю. Не преминут вспомнить про Добрые Старые Деньки, когда хулиганы захватывали паромы и устраивали на них черт знает что. Так что просто усмехнемся и продолжим путь, невзирая на лица. В наше время лучше ходить окольными путями. Я не хочу есть, и мы с Марком отправляемся к бару, оставив Фэйслифта принимать самостоятельное решение.


— Я поговорю с Фэйслифтом, — сказал Марк по дороге, — придется ему подождать до Голландии.


Я кивнул, мы думали одинаково. Здорово. Мы прошли сквозь скопище живых мертвецов. Туристы с путеводителями в руках и смущенные путешественники собирались маленькими группами. Беспокоились о своем багаже. Интересовались курсом валют и взимаемыми за обмен процентами. Не могли дождаться прибытия, чтобы поменять фунты на гульдены и сберечь несколько пенсов, ведь цены-то растут. Мы обошли стороной всех этих людей, я подумал, интересно, почему бы им всем не прыгнуть за борт. Сотни леммингов, плывущих за баскетбольной корзиной. Следуй за лидером — через перила и прямо в глубокое синее море.


— Закрыто, — сказал Марк, — ебаный бар закрыт.


Решетка; и никаких признаков присутствия бармена. Несколько пенсионеров бродят вокруг с горящими глазами и тоскливым выражением на лицах. Им необходима выпивка после поездки на автобусе из Мэкклфилда.


— Давай просто побродим.


— Как в школе, пересечь Ла-Манш, посмотреть на иностранный порт и магазины, и сразу домой. Чтобы успеть к чаю.


— Чего-то не помню я такого.


— Да у нас этого и не было, зато есть у теперешних детей. Все лучшее — детям.


Мы протиснулись сквозь еще одну орду пассажиров, продвигаясь вперед со скоростью черепахи, закинули наши сумки в багажное отделение. Прошли мимо прыщавых тинэйджеров и спорящих парочек. Дети начали плакать. Мы прошли через двери и обратили лица к свежему морскому ветерку, к которому примешивался изрядный запах нефти. Проследовали вдоль борта и поднялись на верхнюю палубу, откуда порт был виден лучше. Присели на перила. Здесь были парни из The Unity, каждый раз, когда мы приходили туда, они сидели у окна со своими приятелями и бухали. На матчах я их тоже часто встречал. Жирный Гарри и Терри.


— Я и не знал, что браммис тоже собираются ехать, — сказал Гарри.


— Поделом им, — засмеялся Марк, глядя на полицейский фургон, стоящий с включенной мигалкой. — Приехали в слюни и рассчитывают не привлечь внимания. В наши-то дни. Сейчас все зависит от того, как они себя поведут, успокоятся и будут помалкивать, или начнут выебываться.


Гарри засмеялся и кивнул. Мне нравится этот парень. Он в порядке. Жирный, добродушный ублюдок. И Терри тоже. Менее добродушный, зато простой. Они на несколько лет старше нас и мудрее. Терри — что-то вроде Ромео. Послушать Гарри и остальных, так все это чушь собачья, но я действительно встречал его пару раз с клевыми чиксами. Гарри перепьет любого из нас, мы уже будем под столом валяться, а ему хоть бы что. Его давно не было видно, с тех пор как убили его лучшего приятеля. Другого нашего парня из паба. Один бандюк прострелил ему голову. Мы ездили в Бэлхем за несколько месяцев до убийства и помогли привалить того мудака. Никогда не знаешь, чем все может обернуться.


— Хуево, — сказал Гарри. — Новые порядки. Впрочем, нам нечего беспокоиться — больше места на пароме будет. И больше свободных голландских чикс.


Мы смотрели, как полисы окружают браммис. Подъехал еще один полицейский вэн, с выключенной сиреной, чтобы не травмировать счастливых туристов. Все как обычно. Браммис, наверное, стали распускать языки в адрес копперов, а тем только того и нужно. В самом деле, пошли полиса на хуй, и можешь считать, что влип. Где здесь здравый смысл? С другой стороны, полисам вообще не нужен повод. Стронгбоу отбивался, как только это может делать пьяный, но четверо полисов повисли на нем. Они запихнули его в вэн, ударив головой о дверь, парень пытался вырваться, и они повторили это еще раз. Немного сильнее. Голова врезалась в металлическую панель, и тело сползло на пол фургона. Все случайно, конечно же.


— Подонки, — сказал Терри. — В этом не было необходимости. Задняя дверь закрылась, рядом с ней встал высокий коппер.


Высокий, толстый, видимо, ему нравится ощущение силы. Грязный ковбой за рулем нажал на газ. Пафос так и прет. Воображает, что он — Закон, или что-то в этом роде. Такие вещи и заставляют ненавидеть этих пидоров.


— Не волнуйтесь, мы за все отплатим, когда приедем в Голландию, — сказал Марк.


Все кивнули. Мы хотим отдохнуть и выместить накопившееся раздражение на европейцах. Мы хотим заграницу. Отдохнуть от серых будней. Отдыхать — это хорошо.
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
IT'S A FUCKING DISGRACE !

Аватара пользователя
Papa
Moderator
Moderator
Сообщения: 4641
Зарегистрирован: Ср сен 01, 2004 00:46
Откуда: Nazareth

Сообщение Papa » Ср июн 02, 2010 12:07

Глава 4

Марк и Том некоторое время слонялись вокруг, наблюдая за работой порта, пока им это не надоело, и они сказали, что пойдут внутрь, ждать, пока не откроется бар. Картер мечтал о выпивке и отправился с ними. На палубе ничего нового не происходило, и он сказал, что лучше будет рассматривать узоры на ковре в комнате для пассажиров, чем потных матросов. Гарри устроился поудобнее в своем кресле и наслаждался видом. Остальные не понимали таких вещей, У них не было чувства прекрасного. Он хотел оставаться здесь до отплытия. Он хотел полных ощущений и максимального комфорта за те деньги, что заплатил. Моросил мелкий дождик, подул ветерок, но Гарри нравилась его идея сидеть здесь до тех пор, пока они не выйдут в море. Иногда здорово побыть одному. Он смотрел, как удаляются парни, повернув головы вслед девчонке в короткой юбке и пластиковом мэйке. Она выглядела довольно грязной, и Гарри был рад, что оказался достаточно умным, чтобы не пойти вслед за секс-машиной.


Картер, вероятно, был не прочь присунуть ей в багажном отделении, пока двое других будут изображать королей в буфете. Плевать за борт, убивать время, пока не откроется бар, а Картер в это время, спрятавшись за мешками с чаем и тюками с майками с надписью Я ЛЮБЛЮ ЛОНДОН, трахает датчанку, приехавшую в Англию и влюбившуюся в бульдога. Пославшую на хуй Копенгаген и приехавшую в Лондон искать приключений. Она хочет узнать дух бульдога — Картер в позиции сзади, в собачьем стиле, стараются не шуметь, потому что не хотят беспокоить других пассажиров. Только представьте. Мистер и миссис Роттердам ставят чемодан с дилдо и вдруг их взорам предстает английский хулиган, трахающий датскую красавицу. Они, наверное, не расстроятся, достанут из чемодана дилдо размером побольше и исчезнут в женском туалете. Смешные эти голландцы. Не как наши коренные англичане, которые были бы шокированы этим и позвали бы кого-нибудь в униформе навести порядок. Стюардов, чтобы задали парочке взбучку.


Гарри обернулся и посмотрел на машины и грузовики, ожидающие погрузки, водители нетерпеливо переминаются с ноги на ногу за ограждением, сетуют на потерю драгоценного времени, ждут, когда снова попадут на свободную дорогу и нажмут на газ. Смешно они это называют — Харвич Интернешл, как будто это Хитроу. Он окинул взглядом унылые здания и огромные корабли, контейнеры, переполненные автобусы. Внутри контейнеров, должно быть, ракеты, а в автобусах — отпускники, мечтающие о Стокгольме, Вене, Праге. Гарри был доволен, но настоящее наслаждение должно было придти в Голландии. Это худшая часть поездки, пересечение Ла-Манша, потому что у Гарри всегда были проблемы с паромами. Его всегда тянуло блевать, когда он путешествовал по морю. Кроме шуток, он был рад тому, что он не в рыболовной флотилии Гримсби и не в Королевском Военно-Морском Флоте. Он не протянул бы там и десяти минут. Те парни, что, пропустив пинту, отправлялись на двадцать лет бороздить моря и океаны, жили, вероятно, в каком-то ином измерении. Ублюдки натягивали бушлаты и шли в паб встретиться с приятелями, потом домой, радуясь жизни, задуть своей миссис и посмотреть на детей, потом ввалить им всем хороших пиздюлей, а потом они просыпались уже где-нибудь на пути к Ямайке. Это было малопонятно и заставляло задуматься о том, что эти люди ощущали при этом. Жена и дети здесь, а папаша где-то там, в мире, полном рома, содомии и истязаний, но это было так давно, что уже не похоже на правду. Всем наплевать на то, что они чувствовали. Вы можете поднять могильные камни, проверить все имена и даты за последние пятьсот лет, даже написать книгу об адмиралах, но это уже только история. Хотя были и неизвестные могилы. Просто скелеты на дне океана.


Гарри был мечтателем большую часть своей жизни, вечно пытался предугадать будущее, но смерть его приятеля Болти открыла глаза на многое. Это заставило его остановиться и взглянуть на мир по-новому. В мире нет места для мечтаний и сопливых идей. Парень умер меньше двух лет назад, а люди уже забыли о нем. Не то что совсем забыли, а просто он вроде как превратился в какого-то другого человека. Память умерла. Что было, то было. Воспоминания ушли прочь вместе с другими воспоминаниями. Все выглядело так, как будто все равно, жив Болти или нет. Он был известен как парень из паба, любивший выпивку, футбол и все такое, которому бандюк из Южного Лондона прострелил голову. Это все, что осталось от его жизни, и это было печально. Не в смысле выпивки или футбола, потому что все это было правильно, а в смысле того, кем он был. Все говорили, что он был хорошим парнем, и это важно, но воспоминания должны жить. Они забыли, что он был хорошим человеком, и помнили только пьянки, футбол, драки. Хотя, в конце концов, все они жили этим.


Гарри слышал, как перекликаются матросы. Паром был готов к отплытию, а часть людей оставалась здесь. Они были злы, потому что потерпели неудачу в борьбе с системой. Погрузка завершена, отправлено сообщение об отплытии. Дисплеи бегущей строкой сообщали информацию. Все слишком плохо. Он посмотрел на пассажиров вокруг, большинство выстроились вдоль борта. Они говорили на разных языках, и это вернуло его первоначальное настроение относительно пересечения пролива. Судно медленно тронулось с места, он ощутил изменение его положения и обернулся, бросив взгляд на склады и портовые помещения. Харвич делал свою работу ничего больше. Это ворота страны, здесь некогда сидеть сложа руки. Рабочие сновали туда-сюда, некоторые готовились к выходу в море на своих кораблях, пока таможенники старались не пропустить наркодилеров и жесткое порно, осматривая содержимое контейнеров со всех концов Европы и Среднего Востока, разыскивая героин, нелегальное оружие и взрывчатку, нежелательных иммигрантов и беженцев.


Ничего красивого не было в этом зрелище, и Гарри обратился взглядом к побережью, пабам и отелям, вид менялся, так как судно медленно набирало скорость, английское побережье удалялось, а люди и здания на берегу становились все меньше, съеживались по мере того, как расширялся обзор, съежившаяся нация, города растворялись в зеленых полях, паром вышел в море, и накатилась первая большая волна, говорившая о том, что все реально, что Ла-Манш глубок и опасен, Гарри слышал где-то, что моря вокруг Англии поглотили более миллиона жизней, с тех пор как начали вести записи. Он повертел головой. Надо попытаться забыть о тошноте. Он подумал о миллионе скелетов под водой, без надгробий, типа того, который мама Болти поставила на могилу сына. Островная раса хоронит своих сыновей в море.


Гарри смотрел в будущее, он оставил Болти в прошлом, мертвого и спокойного. Он пересечет Ла-Манш и начнет новую жизнь. Он хотел заняться чиксами в Амстердаме и надеялся найти какую-нибудь поприличней, хотя это не значило, что он сразу отправится в красный квартал. То, что Картер будет рядом, принесет удачу. Он будет смотреть, учиться и попытается повторить все те уловки, которые использует секс-машина. Каждый, кто был в Голландии, рассказывает о шмали, которую там дул, и о шлюхах, которых ебал. Это вдохновляло Гарри, поскольку он не трахался с той ночи, когда убили Болти. Он пил больше обычного, и это помогало держаться. Он был так пьян тогда, что даже не мог говорить. Когда он приедет в Амстердам, он найдет там маленькую шлюшку и выебет в задницу. Если это будет проститутка, он трахнет ее так, как никто еще не трахал.


Ему стало немного получше. Он не хотел платить за это. Он предпочитает какую-нибудь клевую голландку, которая работает в магазине и продает одежду, а не секс. Кого-то, кто захочет именно его, его лично — ну не лично, может быть, просто захочет провести время, выпить и повеселиться. Не имеет значения. Он хотел быть реалистом, потому что в будущее никогда нельзя смотреть в розовых очках, и к тому же он не был уверен, что не нажрется в слюни. Он помнил о необходимости соблюдать осторожность в красном квартале, он не забудет про презерватив. Он не хотел умирать молодым. Он хотел увидеть, что будет дальше. Так сказать, проследить ход вещей.


Болти не оставил завещания, хотя, честно говоря, ему и оставлять-то особо нечего было. Осталась одежда, и она уже пришла в негодность, потому что Гарри никогда в жизни не станет носить джинсы мертвого человека. Потом было еще всякое барахло, несколько кассет и компактов, сломанный магнитофон, немного программок с матчей «Челси», которые Болти собирал, когда был ребенком. Немного, но у него никогда много и не было, он всегда жил одним днем. Играл в лотерею, надеялся, что ему повезет… вот если бы он выиграл и оставил в наследство свой выигрыш. Тогда Гарри купил бы лучший публичный дом в Голландии. Он был бы Гарри-Сутенер, купил бы себе кожаное пальто и курил гаванские сигары, его старый приятель гордился бы им. Он чувствовал себя позитивно. Ему часто снились сны по ночам, но сейчас он грезил наяву. Смерть унесла все прочь. Какой смысл во всех «если» и «может быть», если ты можешь просто умереть на улице, в луже крови? Он собирался жить, жить как Картер. Терри никогда не думал слишком много. Работа у него есть; надо просто жить в свое удовольствие.
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
IT'S A FUCKING DISGRACE !

Аватара пользователя
Papa
Moderator
Moderator
Сообщения: 4641
Зарегистрирован: Ср сен 01, 2004 00:46
Откуда: Nazareth

Сообщение Papa » Ср июн 02, 2010 12:09

Глава 5

Это просто еще один вид отдыха. Еще один выезд. Еще один путь. Ездить за сборной — это гордо, это история. Это наше место. Столетиями мы пиздили европейцев. Они начинали, но заканчивали мы. Мы стоим у Белой Скалы в Дувре, поем ДАВАЙ, ПОГНАЛИ, ЕСЛИ ДУМАЕШЬ, ЧТО КРУТ. Ждем встречи с немцами. Пятьдесят англичан без проблем погонят две сотни европейцев. Тысячу, если это итальянцы или испанцы. Я горжусь тем, что я англичанин, что могу говорить так. Эта игра в Германии — шанс побега из футбольной тюрьмы дома, возможность размять мускулы, потому что как бы иностранцы ни пытались держать нас под контролем, У них не будет шансов, когда мы будем на их земле.


Это все внутри. В генах. Мы упрямы. Мы останемся здесь, мы не уйдем. Они не могут победить нас. Мы знаем это, и они сами осознают это в глубине души. Мы — победители. Они могут спускать на нас свой спецназ, применять слезоточивый газ, даже использовать армию, как в Люксембурге, но нам наплевать. Мы — англичане, наши девушки проходят через границы в одних джинсах, издеваясь над ними. Светя сорокадюймовым бюстом на контроле. Европейцы не знают, как справиться с нами. Они могут устраивать массовые аресты и все такое, могут подкараулить кого-нибудь за углом и отпиздить. Проломить череп, переломать кости. Но англичане снова здесь, снова идут вперед. Это сидит глубоко внутри нас. Они принимают все слишком серьезно и пытаются покалечить кого-то из нас. Использовать знание местности.


Их полисы могут ждать нас на всех остановках, работать в поте лица, ну и что? Если они ждут на границе, мы легко пройдем через контроль, потому что мы не лохи. А потом мы приедем еще и устроим что-нибудь еще круче. Англичане устраивают беспорядки в Европе уже больше двадцати лет, и это только футбол. Ваши итальянские и испанские полисы не знают, что делать с нами. Они привыкли иметь дело с ультрас «Ювентуса» и мадридского «Реала». Пусть проводят свои семинары. Поэтому мы выиграли войну. Не сдаваться. Израненные, окруженные шпионами. И поэтому вам будет еще хуже, чем раньше. Мы стали хитрее.


Если бы не эта игра, я бы провел время где-нибудь еще. В Испании или Греции на курорте, отдохнул бы после сезона. Трахал бы все, что движется. Наплевал бы на стереотипы и трахал всех более-менее прилично выглядящих англичанок. Любящих повеселиться жительниц Лондона и окрестностей; ткачих из Ливерпуля и барменш из Ньюкасла; секретарш из Лидса и продавщиц из Бристоля; ассистентов менеджера из Манчестера и безработных стерв из Норвича. Потом я проявил бы здоровый интерес к иностранной культуре, занявшись безбашенными шотландками, североирландскими девчонками-оранжистками и дочерьми мертирских шахтеров из Уэльса. Хватит предрассудков. Потом — девчонки из Осло, разделывающие рыбу в своих магазинах, стриптизерши из Мюнхена и домработницы из Вены. Женщины — лучшее из того, что создал Бог. Его лучшая идея — позволить мне сидеть на пляже в Испании и глазеть на проходящих мимо женщин, возвращаясь в номер с одной из них в три часа утра. Сейчас — другой отдых.


Это здорово, когда не нужно работать. В клубах и барах играет тинэйджерская музыка, всякие мудаки расхаживают по тротуарам, вертят задом. Нет нужды прыгать за борт. Просто легко относиться к вещам. Держаться вместе. Следовать своим правилам. Просто найти к концу вечера чиксу, которой можно присунуть. Нашептать ей всякой ерунды; конечно, потом это все сразу забудется. Все те же бляди и те же старые слова. Ничего нового и ничего опасного. Утром встаешь пораньше и отправляешься к морю, поплавать. Погода прекрасная, в буфете ждет завтрак, и можно перекинуться шутками с Педро, фанатом «Барселоны». Поговорить о его брате Мануэле. Все как обычно. Потом на пару часов в бассейн, наслаждаешься солнцем, а чикса, которую ты трахал предыдущей ночью, прогуливается вдоль Del Boy’s London Bar, стесняется сказать тебе «привет!». Все в порядке, Ким? Она обернется, покраснеет, но выглядит довольной. Хотя не такой свежей, как ночью. Разговор потихоньку увядает. Она идет своей дорогой, ты своей. Ныряешь в бассейн. Плаваешь. Марк и Род только просыпаются. Те же истории. Изо дня в день. Приморские кварталы, пальмы. Цыплята на обед, потом лагер в номере. Потом бухать в бильярдной.


Так проходит примерно неделя, и это уже начинает надоедать. И вдруг ты видишь манчестерских парней в баре напротив, и вы начинаете выползать из своей берлоги, ощущая прилив энергии. Вот он, шанс. Мудаки через дорогу в клубных майках, купленных в дорогом магазине. И ты понимаешь, что махач неотвратим, потому что когда ты смотришь на своих приятелей, то видишь, что они так же, как ты, охуевают от этого каждый-день-одно-и-то-же, и чувствуют то же, что ты сам чувствуешь. Мы отдыхаем, но нам нужна разрядка. Эти манчестерские парни — не настоящий Манчестер. Это не те старые заслуженные парни времен Стрэтфорд Энда, это просто плейбои из Премьер-лиги. Больше заботятся о своих дорогих прикидах, чем о поездке на игру в Лидс в холодный будний день. Можно уважать Red Army, но над этими мудаками можно только смеяться. Треплются с бабами. Заняты своим собственным маленьким мирком. Да половина этих ублюдков, наверное, и на матчи-то не ходят, хотя и носят цвета.


Но тут вдруг начинается махач с ебаными жидами у стойки. Паже не верится. Рядом с вами — «Тоттенхэм», а ты даже не заметил подонков. Издеваются, что ли? Смотришь на типа, что стоит в двух шагах, на щеке глубокий разрез, дело рук Марка, вернее его бутылки, кровь хлещет ручьем, ты стоишь рядом, и это не очень красиво. Противно как-то. Но нет времени думать о всяких там «но» и «если», потому что ты прыгаешь на следующего и бьешь его в голову, он падает, и пинаешь еще пару раз, и отходишь, распевая во всю глотку ОН ПОШЕЛ К СТОЙКЕ ВЫПИТЬ ПИВА, И ВСЕ ОН ВЫПИЛ В ОДНО РЫЛО, один порезан, один лежит на полу, остальные трое, помятые, помогают ему подняться. Ничего особенного, подонки, жаль только, манчестерские модники успели спрятаться где-то. Засранцы. Давайте нам сюда Cockney Reds, пусть поставят нам выпивку.


Разный отдых — разные вещи. Отправляйтесь на курорт, поселитесь там в каком-нибудь прикольном домишке. Перегибаешься через перила на балконе десятого этажа, чтобы разглядеть маленькие груди какой-нибудь чиксы из Ноттингема. Смотришь, как взлетают красные и оранжевые ракеты над гостиничными корпусами. Пейзаж как в кошмарном сне Клиффа Ричарда. Дешевая выпивка и жратва. Забудьте о музыке, она там говно, лучше берите с собой свою. Просто магнитофон в номере или с собой в бассейн. Чтобы разогнать все мудачье. Это побережье в Испании, но отправьтесь на выезд за сборной Англии, и вы получите то же, только в десять раз круче. На курортах больше секса, а футбол дает больше насилия. Английский путь — это секс и насилие, но в начале насилие. По крайней мере на мой взгляд, хотя Картер и Гарри, наверное, поставили бы на первое место девок. Секс и насилие, потому что в этом мы сильны. Взять Англию, сверху до низу, через столетия там сплошной секс и насилие. Крест Святого Георга — это кровь и сперма. Юнион Джек просто немного подкорректировали.


Взгляните на своих политиков, у них то же самое. Секс дает им ощущение силы, потому что они платят какой-нибудь несчастной Девчонке и делают с ней что угодно. Они ставят себя выше остальных. Даже те старые пидоры, мечтающие о садомазохизме. Они платят за сервис, и это их развлечение. С насилием немного сложнее, потому что когда они смешивают его с сексом, платя за это деньги, это одно, но без секса они о насилии совсем не мечтают. По крайней мере, о личном в нем участии. Им нравятся острые ощущения, но они не станут этого делать сами, для таких вещей они держат людей в униформе — полисов, армию, кого угодно. Они хотят контролировать. Насилие позволительно, когда они говорят так. Для этого у них есть законы, дающие им силу, а всякое мудачье снимает фильмы, художественные и документальные, об этом. Умники, обсуждающие проблемы по вечерам, собравшись в кружок на кухне, рассуждающие о том, чего никогда не делали и не видели. Обосновывающие причины своих неприятностей. Скучающие засранцы, переключающие канал, когда ты хочешь посмотреть хороший фильм ужасов.


Секс и насилие. Все любят это, потому что они дают нам возможность расслабиться. Ты не можешь потерпеть неудачу в этих вещах. Они сделали нас великими. Женщины не могут устоять перед нами. Мы пиздим каждого, кто хочет прыгнуть на нас. Англичане честные и прямые, под англичанами я понимаю обыкновенных парней, как я и Марк, и каким был бы Род, если бы не был женат. Такие люди, как Гарри, Картер, Брайти и Фэйслифт. Хотя насчет Фэйслифта не уверен. Мы сильные, но справедливые. Это по-английски. Без притворства и изъебств, потому что мы те, кого ты перед собой видишь, стоим на палубе и трещим с двумя фанами «Ман Сити», нашими старыми знакомыми. Они таращатся на лотки с сигаретами, выпивкой и шоколадом, во весь голос интересуясь, есть ли на борту скаузерс, или даже ICJ. Смотрят, чем бы набить карманы. Марк говорит им, что только жиды постоянно ищут, чего бы подрезать, даже на пароме. Не могут удержаться. Мы все смеемся. И правда почему-то смешно.


Однажды на одном выезде в Париже мы сидели в баре, пили какую-то лягушачью мочу, в самом деле говенную выпивку. Удивительно, почему во всех латинских странах делают такое хуевое пиво. Везде одно и то же. Я был в Италии, Испании, Франции, и везде эти мудаки делают говенный лагер. Чем больше ты за него платишь, тем он хуже, и некоторые английские парни даже начали пить местное вино. Всегда находятся один-два, которые начинают пить вино, как лагер. Выпивают галлоны этой штуки и начинают сходить с ума. В Париже примерно сотня англичан забурилась в один паб, и начался дринч. Там были разные клубы, и все распевали песни, потому что больше делать было нечего, так как французов нигде не было видно. За неимением лучшего весь бар начал петь ШПОРЫ ЕДУТ В АУШВИЦ. Мы смеялись, потому что это показывает, как все ненавидят Шпоры. Но там был один здоровый скинхед, он выглядел сильно недовольным; дело было в том, что он был жиндосом. Не в смысле евреем, а в смысле он болел за «Тоттенхэм». Харрис потрепал его по затылку, мол, «не беспокойся парень», и скин сказал «вы не правы, парни, на Уайт Харт Лэйн не все жиндосы, я ненавижу звезду Давида так же, как все вы, я такой же англосакс». Мир сейчас перевернулся с ног на голову, все не на своем месте.


Мы отправились бродить по палубе и встретились с Билли и Фэйслифтом. Мы заметили портсмутских парней и перетерли с ними. Все те же лица, знакомые по матчам сборной. Основа 6.57 Crew и несколько парней помоложе. Все те же темы — все гнило, «Миллуолл», кругом подонки. Интересно, кого они ненавидят больше, «Миллуолл» или «Саутгемптон»? Они везут с собой свое полотно; кажется, все заинтересовались поездкой через Амстердам. Мы едем заранее, через день-другой все паромы будут битком забиты англичанами. Мы проложим дорогу для остальных парней, так сказать. Мы идем к бару. По крайней мере, голландцы и немцы знают, как делать приличный лагер.
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
IT'S A FUCKING DISGRACE !

Аватара пользователя
Papa
Moderator
Moderator
Сообщения: 4641
Зарегистрирован: Ср сен 01, 2004 00:46
Откуда: Nazareth

Сообщение Papa » Ср июн 02, 2010 12:11

Глава 6

Билл Фэррелл заказал пинту биттера и прошел на свое обычное место. Уселся в кресло и, разместившись поудобнее, пригубил пиво. Он пил «Директоре», ему нравился вкус. Две или три пинты — сейчас это предел для него. Ноги уже плохо слушались, но, не считая этого, он выглядел достаточно бодро для своих лет. Рабочая жизнь закалила его. Он всегда пил биттер, в The Unity был хороший биттер. Последние три года, с тех пор как он переехал из Хоунслоу, чтобы быть поближе к дочери, он частенько наведывался сюда, и пиво всегда было отменным. Первый раз он был здесь много лет назад, когда приехал навестить брата, жившего неподалеку. Это было странно — пить в том же пабе, словно ты все еще молодой парень. Он ходил в The Unity уже больше полстолетия. Секрет хорошего биттера дорогого стоит, и владелец паба держал марку.


Он поставил стакан, развернул газету и углубился в чтение. Он увлекся передовицей и поднял голову, только когда Боб Уэст вошел в паб. Молодой человек кивнул, проверил, полон ли стакан мистера Фэррелла, и отправился к стойке, заказать у Денис пинту «Теннент». Она улыбнулась, наливая пиво, и спросила Боба, возьмет ли он свои обычные чипсы, или сегодня ему нужны с луком и сыром. Это была их старая шутка; Боб ответил, что подождет пока. Он спросил Денис, не хочет ли она выпить, она ответила «спасибо», но ей понравилось. Она знала, что он не богат, и оценила приглашение. Хотя все равно она не может пить на работе. Боб расплатился и направился к Фэрреллу, спросив разрешения присесть.


— Конечно, садись, — улыбнулся Фэррелл. — Здесь достаточно места.


Билл Фэррелл не искал компании любой ценой. Он только в последние несколько месяцев сдружился с Бобом Уэстом. Конечно, он знал, кто такой Боб, парень был летчиком во время войны в Заливе, но с недавнего времени они не разговаривали. Он полагал, что Боб замкнулся в себе, но парень недавно уволился, и потом его характер никогда не был особенно дружелюбным. С ним тяжело было общаться; наверное, это то, что с недавних пор правительство называет «синдромом Персидского Залива». У Боба были проблемы с легкими, к тому же его мучили перепады настроения. В основном преобладало подавленное настроение, он говорил Фэрреллу, что чувствует себя так, будто проваливается в какую-то дыру, где его роль в конфликте больше не кажется ему реальной. С памятью происходили странные вещи, временами ему казалось, что он всего лишь пилот нарисованного бомбардировщика из игрового автомата, стоящего в углу паба. Он сражался и, вероятно, убивал, но сам не испытывал этого. Он постоянно думал об этом. В его сознании появлялись безумные образы, причинявшие боль. Вначале преобладало лихорадочное возбуждение, и эти образы были цветными, ярко окрашенными, но скоро возбуждение сменилось долгим, леденящим душу ужасом. Лица, мелькавшие в голове, были черными, обугленными, и сквозь кожу явно проступали кости.


Возвращение в Лондон и необходимость снова устраиваться на работу явились настоящим шоком для Уэста. Он посвятил свою жизнь RAF, стать летчиком было его детской мечтой, отправиться по стопам пилотов, спасших страну во время Битвы За Британию. Те люди были героями, и он хотел быть, как они. Он прошел тесты, изнурительные тренировки, бесконечные скитания по всему миру. Это была хорошая жизнь, волнующая и дисциплинирующая одновременно, но сейчас он вернулся в Лондон, чтобы жить в трех улицах от того места, где родился. Круг замкнулся. Каждое утро, отправляясь в магазинчик на углу за пакетом молока, он проходил мимо школы, в которой учился, когда был ребенком. Раньше он был элитным солдатом, а сейчас был вынужден стоять в очереди за пособием для безработных. От армейских обедов и атмосферы товарищества в Саудовской Аравии к холодной яичнице в пустой квартире. Он прошел сквозь медные трубы Залива и вернулся домой оглушенным. Это выглядело нереальным, частью жизни кого-то другого. Воспоминания тонули во мраке и возвращались вновь, когда он пытался ощутить снова то чувство, которое испытывал в Аравийской пустыне, держа палец на спусковом крючке и имея в своем распоряжении миллионы фунтов самых современных орудий уничтожения. Простым нажатием кнопки он мог стереть с лица земли целые улицы и чувствовал себя словно бог, носящийся среди облаков, сеющий повсюду смерть и разрушение. Теперь он был опустошен. Настроение скакало то вверх, то вниз. То он был героем голубых экранов, в его честь играли оркестры, а в следующее мгновение герой исчезал, как ракеты, которые он выпустил, оставался просто подавленный прошлым, изнуренный человек.


Фэррелл быстро понял, как нужно вести себя с Бобом Уэстом, и не мешал ему, если тот начинал говорить. Если он молчал, Фэррелл углублялся в газету или разглядывал улицу за окном. Сейчас Боб сидел молча, так что Фэррелл просто пил биттер. Он ощущал ход времени, через окно ему виделся военный Лондон, светомаскировка и бомбоубежища, зажигательные бомбы превращают улицы в пожарище, дети смотрят, как они шипят, пока не замрут в тишине и безмолвии. Все ждали взрывов. Это была война высоких технологий. Ряды нацистских бомбардировщиков, бомбы В-1 и баллистические ракеты В-2. Переждав бомбы и ракеты, люди выбирались на поверхность и начинали раскапывать развалины, разыскивая уцелевших, проклиная людей, прячущихся за облаками, убивающих и калечащих из темноты. Фэррелл помнил бомбежки, он подумал о том времени, которое провел в лагерях, готовясь к высадке Союзников в Европе. Когда время пришло, они были готовы. Им было за что платить.


Фэррелл сыграл свою роль в этом и гордился тем, что сделал. Вместе с Экспедиционным Корпусом он пересек Ла-Манш и помог разбить Гитлера и нацистов. Сейчас он вернулся к тем же старым пабам. Он не хотел думать обо всем этом. Он был счастлив, сидя в The Unity. По-настоящему счастлив. Он любил этот паб, он любил Лондон. Очень многие не вернулись. Ему повезло. Он выжил и гордился тем, что прошел сквозь резню. В молодости они не ценили спокойной жизни. Они искали приключений, но вещи нужно рассматривать в перспективе. Он был счастлив сидеть и пить «Директоре» и наслаждаться моментом. Конечно, у него остались воспоминания, но часто как раз самые сильные ты и хочешь забыть. История рабочего класса Англии похоронена в гробах и сожжена в крематориях. От колыбели до могилы ты держишь детали при себе, и если начнешь копаться в них, то легко можешь потеряться. Ничего не записывать. Это английский путь. Это дает вам чувство собственного достоинства, которое никто не отнимет, но в то же время дает богатым возможность вертеть историей, как им вздумается.


Вскоре после окончания войны Фэррелл вернулся. После демобилизации все кажется несущественным, и только присутствие жены помогло ему не озлобиться. По сравнению с тем, через что прошла в концлагере его жена, он испытал слишком мало, и это научило его смирению. Но ему не нравилось вспоминать об этих вещах. До войны он был не слишком спокойным парнем. Он много повидал, через многое прошел. После войны у него было время привести в порядок свои воспоминания и осознать происшедшее. Может быть, как раз этим и занимался сейчас Боб Уэст, но вряд ли это совсем то же самое. Фэррелл испытал все лично, тогда как Бобу, по его же словам, все представлялось очень маленьким из кабины своего самолета. Фэррелл не хотел возвращаться назад и вспоминать ужас, но ужас был там, внутри, он жил там уже больше полстолетия. Проблем Боба Фэррелл не понимал. Может быть, это проявление слабости, потому что молодой человек был из другого поколения. Люди вокруг становятся все более и более слабыми.


Вероятно, причина в том, как именно сражался Уэст, или, может быть, в том, что газеты называют «синдромом Персидского Залива». Вероятно — и это была его собственная теория — причина в ямой природе войны. Может быть, дело в том, что важнее всего оправдать свое участие в ней. Ощущение надвигающейся войны приносит возбуждение, но когда она приходит, она приносит несчастье. Цель оправдывает средства. Фэррелл мало думал об этом, когда был моложе. Война была отдана на откуп славе и парадам, но сама по себе она была однообразной и отвратительной. Фэррелл знал, что сражался за правое дело, когда воевал с нацистами, но он не был уверен, что Боб воевал за правое дело, когда сражался с Ираком на стороне Кувейта и нефтяных магнатов. Каждый поступок должен быть оправдан, потому что обязательно приходит время, когда ты начинаешь задумываться об этих вещах. Теперь Боб борется с реальностью. В старые времена люди не думали об этом, многие пытались обходить эти вопросы стороной в течение всей жизни, но молодое поколение было другим. Фэррелл проделал долгую работу над своими воспоминаниями. У большинства людей нет дисциплины ума и самоконтроля. Боб Уэст вернулся домой, чтобы встать на пособие, его время ушло, и его сознание металось в беспорядке. В чем бы ни была причина, человек был болен. Его кожа была землистого цвета, а глаза будто стеклянные. Лоб покрыт испариной; парень выглядит нехорошо. Фэррелл допил пиво. Парень выглядит очень нехорошо.


Гарри перегнулся через перила, и его стошнило, в кишках словно взорвалось что-то, весь завтрак вырвался наружу со скоростью в сотню миль в час, словно в каком-то ураганном танце. Чайки заметили и развернулись, проследив взглядом за летящими вниз остатками банкета. Перед этим наступил момент покоя, доли секунды, когда зеленые волны немного успокоились и движение парома стало ровным, прямо по курсу, магический момент, когда Гарри зевнул и отогнал прочь призрак тошноты, стоявший перед глазами, момент, когда он, казалось, почувствовал красоту моря. Потом последовал резкий толчок, видение исчезло, он потерял контроль над собой и перегнулся через перила. Черт возьми!


Он не смог удержаться от смеха — школьницы на нижней палубе, этакие маленькие Spice Girls, стояли и оглядывали друг друга, отказываясь верить в то, что с ними произошло. Еще одна секунда затишья перед бурей, потом волны накатились снова, паром завертелся и закружился, пытаясь пересечь Ла-Манш наперекор ветру: пауза, во время которой тринадцатилетние девчонки осознали, что случилось. Что они с ног до головы покрыты первосортным английским завтраком за 2 фунта 99 пенсов, и сделал это большой жирный ублюдок, чья голова сейчас смотрела на них сверху через перила, смотрела и хохотала во все горло. Голова была короткостриженой, лицо — глуповатым, человеку было наплевать на их испорченную одежду и загубленные прически. Они были покрыты блевотиной сверху донизу. Кусочками чего-то, что было, вероятно, беконом. Это было ужасно. Рвота и человек наверху, смеющийся так, как будто он смотрел «Секретные материалы». Механизм сработал, и дети начали скулить.


Гарри слышал их крики, доносившиеся сквозь шум ветра, но звон в ушах заслонил тинэйджерскую истерику. Отвратительный жирный коктейль из кофе и кетчупа совершенно уничтожил дорогие прически и модные прикиды. Толпа плачущих подростков убежала прочь, светя лайкрой и развевающимися на ветру длинными блондинистыми локонами.


— Шлюхи малолетние, — это было все, что смог пробормотать Гарри, отчаянно сражаясь со жжением в глотке и слезящимися глазами.


Гарри присел на перила, думая об Англии и пытаясь успокоить свои внутренности. Можно видеть только смешную сторону вещей, потому что под ним было будущее, которое он заблевал. Очаровательные маленькие создания, покинувшие Англию для того, чтобы покрыться продуктами пищеварения идиотов из прошлого. Ну ладно, не из прошлого, а просто кого-то, кто старше их на двадцать лет. Вместе они составляли настоящее, но эти «дети широкого потребления» почувствовали разницу. Никакое экстази не спасет тебя, когда англичане едут на выезд. Конечно, как вся страна, он не отказался бы, если бы какая-нибудь Spice Girl постучалась к нему в дверь в три часа утра. Это не значило, что он сторонник спайс-мышления. Он хорошенько навешал бы всякому, кто подкарауливал бы ее по пути домой из ночного клуба, замыслив засунуть ей в задницу десять дюймов коровьего бешенства. Но сейчас его не заботили такие мысли, потому что ветер становился сильнее, и нужно было присесть где-нибудь, убраться поскорее с места преступления и найти свободную скамейку, где можно прислониться спиной к стене и смотреть на английское побережье, исчезающее на горизонте. Чайки по-прежнему следовали за паромом, сопровождали траулер, следующий из Гримсби с оглушенным Гарри на борту и бьющиеся в панике на палубе рыбой, голодные чайки, преследующие Эрика Кантона, возвращающегося назад, в Европу.


— Ты же всех этих девчонок заблевал, — произнес голос, возникший из ниоткуда.


Гарри посмотрел направо и обнаружил мини-юбку и пластиковый мэйк, сидящие рядом. Он и не заметил, как она подошла. Похоже, что это та, из Скандинавии. Датская королева красоты. Та самая, из багажного отделения. Нет, она шведка. Почему-то ему хотелось, чтобы эта чикса была из Швеции. Клевая юбка, черт.


— Это было не очень красиво, — сказала женщина, смеясь.


Гарри кивнул отрешенно. Это не было идеальным путем завоевать сердце женщины — заблевать группу школьниц. Он не знал, что ответить. Да и что он мог сказать? Разве это имело бы какое-нибудь значение?


— Ты понимаешь меня? Ты ведь англичанин, или нет?


— Англичанин.


— Только англичанин мог бы поступить так с такими маленькими девчонками, а потом засмеяться. Я думаю, это и есть английское чувство юмора.


Гарри колебался. Она что, издевается над ним? Что-то не похоже. Да, английское чувство юмора еще живо и делает свое дело. Интересно, что в такой ситуации сделал бы Терри. Наверное, вывернулся бы как-нибудь, сыграл бы настоящего английского джентльмена, хотя Гарри не думал, что он попал бы в такую ситуацию. Но к чему думать об этом, ведь чикса видела, что он сделал, и тем не менее пришла поболтать. Он сделал это, и нет проблем. Они же любят это, эти скандинавки, потому что их парни такие серьезные, что девчонки просто-таки набрасываются на любой английский член, который появляется в пределах видимости. Англичане знают, как веселиться. Этого не отнимешь. Девчонки хотят немного английской магии. Крови, пота и спермы английского хулигана. Забыть о мудаках, уткнувшихся в свою здоровую пищу и потягивающих безалкогольное пиво, боящихся потерять контроль над собой. Шведским чиксам требуется возбуждение. Девочка мчится сквозь ночной город, сквозь пабы Западного Лондона, заполненные индусами, и прямо в неразобранную постель к Гарри, доведенному десятью пинтами до обычных стандартов, за быстрым сексом. Хулиганствующие элементы держат марку, это благодаря им Англия еще есть на карте мира.


— Меня зовут Ингрид, я из Берлина, — сказала шведка.


— Гарри. Из Лондона.


— Рада познакомиться с тобой, Гарри.


— Я тоже, Ингрид.


Ветер усилился; они молчали примерно полминуты. Тишина стесняла Гарри, и чиксу, судя по всему, тоже. Но он еще ощущал привкус блевотины во рту и старался задерживать дыхание. Он хотел ее и уже собирался прощупать почву насчет багажного отделения. Они же любят это, эти фройляйн. Грязная шлюха, вероятно, только и делала, что трахалась в лондонских клубах, с парнями из ICF в Майл Энде, с парнями из Bushwhackers в Южном Лондоне и из Gooners в Северном. Но полной картины-то не получила. Жаль, он не встретил ее где-нибудь неподалеку от Blues — их ночного клуба, он показал бы ей местные достопримечательности и настоящие стандарты. Хотя на самом деле она, наверное, не вылезала из Вест-Энда, и тусовалась с какими-нибудь сраными умниками и жирными латиносами, или еще какими-нибудь отбросами.


— Я провела в Лондоне две недели, и мне очень понравилось. Я была там с моим бойфрендом.


Гарри кивнул.


Его ебаное счастье. Клево выглядящая чикса, в мини-юбке и пластиковом мэйке, сидит на палубе и светит своими прелестями, и ее сопровождает какой-то сраный олух, который небось и не понимает, какое сокровище ему досталось. Да она же просто прелестна. Ингрид флиртует тут с ним, а он даже и не догадывается об этом. Может быть, этот пидор выполнял задание Гестапо и сейчас возвращается домой. Гарри представил, как он распинает ее на кровати и выдирает ногти. У Ингрид были длинные красные ногти, их, наверное, легко выдирать. Старая наша знакомая Ингрид, которую трахает затянутый в кожу арийский супермен в высоких ботинках. Плоскогубцы под подушкой и электрошок, пульсирующий под одеялом. Ей нужно сменить обстановку. Ей нужен Гарри; он покажет ей вперед. Забудь немцев, давай вниз, на колени перед английскими парнями.


— Я работаю в баре «Бэнг» в Восточном Берлине, — сказала Ин — протягивая Гарри карточку. — Можешь навестить меня там вместе со своими друзьями.


Гарри заметил ее бойфренда; Ингрид поднялась и полетела к сраному анархо-коммунистическому мудиле, волосы у него на голове закручены на макушке, маленькие глазки скрыты за круглыми очками. Гарри смотрел, как они уходят. Первое, что он сделает, когда попадет в Амстердам, это снимет бабу. Ингрид была хороша. Как раз что-то в этом роде ему и было нужно; он положил карточку в карман. Никогда не угадаешь, иногда в мире происходят странные вещи.


Гарри представил, как он входит в «Бэнг». Он будет хорошо выглядеть, свежевыбрит, в новенькой Ben Sherman, отутюженной горничной из роскошного отеля. Он поплавает в гостиничном бассейне, потом блондинка в одних чулках сделает ему массаж и минет. Она даже не попросит денег. Он вернется в номер, заточит кебаб с жареной картошкой, запьет холодным лагерем, принесенный старым лакеем, служившим здесь еще во время войны. Он даже даст ему чаевые. Потом прогуляется немного, окруженный преуспевающими американскими бизнесменами, вызовет такси, и спустя десять минут он уже будет мчаться по улицам Берлина к «Бэнгу». Он войдет в клуб с высоко поднятой головой, обнимет Ингрид, они обменяются новостями, потом Гарри сидит у стойки, наслаждаясь приятным разговором и атмосферой. Он будет пить до закрытия, а потом поднимется с Ингрид к ней наверх, навстречу ночи непрерывного секса.


— Чего это за чикса, с которой ты тут трепался? — спросил Билли Брайт, усаживаясь рядом с Гарри.


— Она немка. Работает в баре в Берлине.


Он показал Брайти карточку.


— Похоже на гейский бар, — сказал тот, усмехаясь. — Что за название такое — «Бэнг»? Там, должно быть, полно извращенцев. Мы разнесем это местечко.


— Забудь об этом. Она не так выглядит.


— Попка ничего.


— У нее квартира там.


Билли засмеялся.


— Здорово. Мы навестим ее и посмотрим, какие у нее подруги.


Гарри совсем не хотелось брать с собой Брайти. Он запланировал частное пати. Так сказать, в одно рыло. Это просто убийственно, поехать трахаться и взять с собой всю банду. Если там будет Картер, он засунет ей еще до того, как Гарри прикончит первую бутылку, а остальные парни напьются лагера, прихватят кассу и вынесут все стекла.


— Я захватил с собой несколько кассет, — сказал Билли. — Всю неделю собирал. Маршевые банды, Oi! и несколько современных вещей. Патриотический саундтрек для выезда. Ты же знаешь все эти европейские бары. Кругом попсовое говно. Чтобы себя чувствовать на уровне, нужна приличная музыка.


Гарри кивнул. Он посмотрел на диджей Брайта, бульдога-звукооператора. Это была хорошая идея. Билли открыл свой бэг и показал Гарри магнитофон и десяток кассет. Это неплохо, потому что по радио никогда не можешь услышать музыку, которая тебе нравится. Ветер усиливался, и Билли закрыл бэг, чтобы не намочить свою музыку.


— Где остальные? — спросил он, оглядывая пустую палубу.


— В баре.


— Я думаю, что присоединюсь к ним. Здесь становится холодновато. Ты идешь?


Гарри хотел остаться еще немного. Ему всегда нравился дождь; только бушующее море могло заставить его отправиться внутрь. Диджей Брайт посмотрел на него, как на опасно больного, и кивнул, показывая, что понимает.


Было еще рано, но с двумя пинтами «Директорс» в желудке Фэрреллу пора было отправляться домой. Он попрощался с Бобом и поставил кружку на стойку. Денис была милой девушкой и улыбнулась пенсионеру. Стоял чудесный летний вечер; он надеялся, что Боб сможет разобраться в себе, или, если это «синдром Персидского Залива», правительство вспомнит о своих обязанностях. Он не был оптимистом, когда дело касалось всяких официальных вешей, странно, как постоянно повторяется одно и то же. Он подумал об иприте, о том, как его впервые применили на Сомме, о контуженных, о тех, кого добивали, чтобы облегчить страдания и ускорить смерть, о покалеченных людях, оставшихся гнить заживо. Он попался отогнать прочь эти мысли. Воспоминания настигали его внезапно, и это случалось все чаще и чаще. А он думал, что похоронил их глубоко внутри. Конечно, он знал причину. Необходимо принять решение, но это может подождать до другого дня. Фэррелл хотел просто наслаждаться вечерним воздухом. Мир странен, и одно из преимуществ старости в том, что с годами ты становишься более отзывчивым и менее агрессивным. Жизнь жестока и несправедлива, но твое время проходит, и с этим ничего не поделаешь.


Билл Фэррелл подумал о том, что в дни его молодости жизнь была более невинной, но в то же время более тяжелой. Когда начались бомбежки, люди стали жить одним днем. Не было смысла что-то планировать. Никто не знал, что будет дальше, будешь ты жить или умрешь. В то время, когда он проходил подготовку в военных лагерях, в начале войны, в стране царило уныние. Подлодки Деница, наводящие ужас в Атлантике, массовые бомбежки, поражения в Дюнкерке и Дьеппе. Тогда его часто глодала злость и обида на богатых, тех, кто выше его по положению. В то время в людях было развито уже несуществующее сегодня классовое самосознание, и офицерам приходилось делом доказывать свое право отдавать приказы. Американизация английской культуры, начавшаяся свыше тридцати лет назад, привела к торжеству грубого материализма, истеблишмент делал народ все более мягкотелым, и ничего не давал ему взамен. Английский дух продали за деньги, и это все чаще повергало Фэррелла в депрессию.


Солдаты Второй мировой войны учились на опыте тех, кто воевал в Первой. Он был воспитан людьми, служившими на Западном Фронте, побывавшими в самом настоящем аду. Между двумя войнами было очень много общего, и Фэррелла всегда бесило то, какими изображали обычно солдат, вернувшихся с войны. На самом деле они говорили то, что думали, и не были самодовольными болванами. Тысячи рабочих погибли в бойне на Западном Фронте из-за некомпетентности офицеров, представлявших высшие классы общества, и это невозможно забыть. Даже сейчас в нем закипала злость, словно в молодости, когда он вспоминал об этих вещах. Он был обманут, элита просто грела руки на их страданиях, но сейчас было уже все равно. Это не имеет значения, когда ты стар. Он так часто говорил себе, что ему все равно, что почти убедил себя в этом. Он выполнил свой долг по отношению к Англии, а государство мало что дало ему. Ему пришлось пройти жестокую школу. Но он сражался не за политиков и бизнесменов, и политикам и бизнесменам наплевать на старика, доживающего свои годы в однокомнатной муниципальной квартире. Он помнил празднование Дня Победы; помнил, как тори хотели видеть немецких солдат, марширующих по центру Лондона. Вот это действительно было просто невероятно.


Фэррелл подумал о двух выпитых им пинтах и улыбнулся. Две пинты — это немного, и дело не в цене. В молодости он любил выпить, так же как его приятели. Это была его жизнь, его культура, и он наслаждался ими. В The Unity всегда было пианино в те дни, и один чел помимо традиционных лондонских мелодий играл буги-вуги. Он вспомнил своего брата, стоящего у стойки. Брат проводил вечера в The White Horse в Хоунслоу, они пили биттер, хотя некоторые его приятели пили мягкую выпивку. Пиво было дешевым, в пабах всегда было полно народу. Лагер появился позже. Иногда случались драки, но он не хотел вспоминать о них. Это было глупо. Они никогда не использовали ножи или бутылки, только кулаки. Драки не были слишком жестокими; просто пьяные драки. Ссадины и синяки заживали, и все, что оставалось, это смутные воспоминания, стиравшиеся со временем.


Фэррелл встряхнулся; он знал, что может вспомнить, если захочет. Если быть абсолютно честным, возраст не разрушил его память. По крайней мере пока. Он подумал еще немного и заставил мозг вернуться. Было сложно помнить вещи такими, какими они были в действительности, а не такими, какими их хочется помнить. Особенно это касалось войны. Очень многих вещей можно избежать, если приложить к ним немного лоска. Это единственный способ выжить как целое. Уэст научится. Это английский способ обращаться с вещами. Иногда он работает, иногда нет. Он все сделал правильно. Самодисциплина и контроль.


Войдя в квартиру, Фэррелл налил маленькую чашку чая и присел у окна. Он смотрел на здания вокруг; сгущались сумерки. Это было отличное время суток, и погода стояла чудесная. Он любил жаркую погоду, так же как его жена. Он посмотрел на ее портрет на стене. Он видел ее с обритой головой и сломанными ребрами, изнасилованной и избитой, ожидающей своей очереди перед нацистским крематорием. Но он не хотел думать об этом, он предпочитал смотреть как загорается свет в окнах домов, и просто наслаждаться спокойным вечером. Он оставил свою старую квартиру переехал в новую. Это было хорошее решение, хотя к нему его подтолкнула дочь, сам бы он остался там, где был. Ведь та квартира была его домом, но все к лучшему. Что-то нужно оставлять позади. Он слышал раскаты чьего-то баса на улице и звонкий смех. Он был счастлив иметь то немногое, что у него есть.


В молодости у него и друзей были кое-какие приключения, конечно. На прошлой неделе он узнал о смерти Джонни Бэйтса. Это был тяжелый случай, старина Джонни, вечно пьяный и дерущийся с полицейскими. Есть определенные неписаные правила — если ты бьешь полицейского, потом в участке они тебе это вернут сторицей. Так они поддерживали порядок, и большинство людей это быстро успокаивало. Раньше он никогда не слышал о том, что кого-то избили до смерти, как сегодня. Хотя, может быть, это и случалось, просто убийство тогда было легче скрыть. Правда, ему в это не верилось. Сегодня все происходящее открыто для всех, и это не плохо, просто это показывает, как далеко все зашло, но в Англии раньше было больше насилия. Ты был более свободным, но все, что они давали одной рукой, они забирали другой.


Джонни Бэйтс жил в Хоунслоу на соседней с Фэрреллом улице, и они были друзьями. Джонни был старше на несколько лет; Фэррелл всегда восхищался им. Он увлек Фэррелла боксом, это увлечение прочно связало их и логично привело в армию. Отец Джонни сражался в Великой Войне, и говорили, что осколки повредили не только его уши. Местные парни говорили, что его мозг поврежден шрапнелью, так как на виске виднелся большой шрам, и он часто часами сидел в спальне в полной темноте, за занавешенными шторами. У папаши Бэйтса была женщина в Чизуике, его жена была еще жива тогда, это было до того, как их дом разбомбили. Люди говорили о безумии Бэйтса и его любовнице, словно это проистекало одно из другого. Это больше напоминало сплетни, но однажды они включили телевизор и увидели репортаж о стонущем в темноте Бэйтсе, обвиняющем кайзера в своих бедах.


Может быть, это и сделало Джонни таким тяжелым ублюдком. Может быть, он решил положить конец всем этим разговорам. Он не хотел слышать таких вещей о своем отце, храбром солдате, сражавшемся за Англию и заслужившем лучшую участь. Джонни любил драться, и Фэррелл понимал, что это не то, что у него просто чешутся кулаки. Ему еще и пятнадцати не было, когда ему в первый раз сломали нос. Двое юнцов повсюду лазили вместе, но потом Джонни ушел в армию, и они потеряли связь. После войны все изменилось. Джонни жил жизнью ночного гуляки, в то время как Фэррелл иногда заходил выпить вечерком, но в основном проводил время со своей новой женой. Они еще виделись, конечно, ц именно Джонни привел Фэррелла в ТА. Но в конце концов их пути разошлись. Жене было тяжело в чужом городе, после всего пережитого, оставаться один на один с прошлым. Он относился к ней очень бережно. Их брак был удачным. Если он знал что-то определенно, то как раз это.


Лондон здорово изменился после войны. Оглядываясь назад, он мог вспомнить много о том, как все было раньше, но это может вывернуть человека наизнанку, а он не хотел уподобляться тем бывшим солдатам, которые говорят, что все кругом ерунда и что вся страна у них в долгу. Каждый хочет, чтобы его уважали, а когда ты проходишь через войну, ты хочешь этого больше, чем другие. Это естественно. Но так не бывает. То, что пережили одни, другие, те, кто не был там, понять не в состоянии, и пропасть между людьми росла. Ему помогло то, что у него была жена. У них никогда не было много денег, но они просто наслаждались самим фактом своего существования. Их запросы были невелики, после войны достаточно было просто быть живыми. Это важно, теперь они ощутили, в чем прелесть жизни.


Пинта пива — неотъемлемая часть жизни, и в пабах всегда было весело. Всюду после войны слышались смех и музыка, эти знаки всеобщего вздоха облегчения. Во время войны все это тоже было, но как-то по-другому, как-то франтовато, что ли. Будучи молодым, Фэррелл стремился ничего не упустить, поэтому время в лагерях было для него нелегким — он боялся пропустить что-то важное в жизни. Глядя на современных девушек, он не мог их даже сравнивать с девушками его молодости, хотя сегодня у них гораздо больше возможностей в плане одежды, моды и так далее. Тогда были настоящие красавицы. Фэррелл помнил одну, она еще нравилась Джонни; Фэррелл как-то нарисовал ее, когда они уже расстались. Ее звали Энджи. Он изумился той легкости, с которой вспомнил ее. Она действительно была красавицей, и тем вечером на ней были красивые чулки. В подворотнях всегда было полно парочек в те дни, потому что с жильем была проблема, и большинство детей жили со своими мамами и папами. Все занимались этим там, где удавалось. К тому же это только естественно, и ничего больше.


Если кто-то захватывал с собой презервативы, то они отправлялись ловить удачу в парки. Молодежь приходила туда заниматься сексом. Чем ближе надвигалась война, тем больше вокруг было секса. По крайней мере, таково было ощущение Фэррелла, хотя он был солдатом, и для него и его приятелей тогда было самое время жить: Над народом нависла угроза уничтожения, но природа давала о себе знать. Да, в то время он регулярно занимался сексом. Тогда знать не знали ни о каких таблетках; может быть, у мужчин было более развито чувство ответственности, чем сейчас. Он знал, что если девушка забеременеет, то он без вопросов женится на ней. Обе стороны знали это. Может быть, тогда относились к женщинам с большим уважением, хотя вокруг было полно шовинизма. Вопреки всему это была хорошая жизнь. По крайней мере до тех пор, пока он не попал в Европу и не увидел другую сторону человеческой натуры. Он ненавидел старые фильмы о Второй мировой, потому что там все идеализировали. Там была сплошная пропаганда. Вот «Унесенные ветром» хороший фильм, его можно посмотреть вместе с девушкой.


Потом они отправились выпить. Подумав, Фэррелл решил, что, наверное, повел Энджи в The Unity. Он удивился, что помнит все это, все, что они делали в Хоунслоу, какой фильм они тогда смотрели в Хаммерсмит. А что пила Энджи? Вот этого он уже вспомнить не смог. Это было более пятидесяти лет назад, но он четко помнил, как они покинули паб. Они сели в автобус и доехали до последней остановки. Ночь была такая же, как сегодня. Было тепло, и они отправились в парк. Он еще помнит то ощущение, когда прикоснулся к ее чулкам. Это было так давно, будто в другом мире. Для него, по крайней мере. Потому что он стар, и секс больше ничего не значит для него. Да, он трахнул ее тогда, стянул ее трусики, положив их к себе в карман. Он трахнул ее на траве у изгороди. Он не забыл про презерватив; потом они лежали и устало разговаривали какое-то время. После он еще встречался с Энджи, они занимались несколько раз любовью, а потом их пути разошлись.


Выпивка и женщины важны для тебя, пока ты молод; он никогда не думал плохо о девушках. Но в будущее не заглянешь. Сейчас он думал о прошлом, чего обычно старался избежать.


Мы разместились за столиком, Билли повесил своего Святого Георга на окно. Небольшой кусок ткани, так много значащий для нас. Флаг Англии с надписью Chelsea, сделанной белыми буквами. Надпись вышила его подруга, она сделала это специально для этого выезда. Флаг хороших размеров, подрезанный из пятизвездочного отеля в Виктории. Выполненная ножом ночная работа. Потом домой, несколько минут страха в машине, слушая, как по радио кто-то распространяется насчет правопорядка, а он ждет, что сзади вот-вот увидит полисов. С горящей мигалкой и визжащей сиреной. Жмет на газ, думая о лысых шинах и изношенных дисках, о страховке, которой нет, и о флаге, спрятанном под запаской. Они едут. Проносятся на красный свет, гонятся за кем-то другим. Однажды они просто запретят нам носить знамена.


Очень даже представляю. Все в порядке, когда Spice Girls носят одежду цветов Юнион Джека, когда журналы помещают его на свои обложки, когда всякие пидоры вывешивают его на своих тусовках, но если нас видят с Юнион Джеком или Святым Георгом, то мы автоматически становимся нацистами. Таков образ мышления пиздоболов из прессы. Мы английские патриоты, вот и все. Некоторые парни из тех, что сейчас на пароме, вероятно, не слишком любят черных и пакистанцев, но всякие там Анти-Нацистские Лиги автоматически причисляют тебя к нацистам, если ты белый и рабочего происхождения. Но разве быть патриотом — значит быть последователем австрийца? Наша гордость — в нашей истории и культуре. Вот как обстоят дела, и однажды полисы опечатают флаги, отдав их на откуп поп-звездам и сливкам общества. Это не политика, но у нас есть свои взгляды, свое мнение. Здесь каждый — патриот. Что плохого в любви к своей стране? Кого это задевает, в конце концов?


Марк и Фэйслифт возвращаются от стойки, балансируя, пытаясь не пролить лагер, но тут паром внезапно ныряет вниз носом, так что им это не удается. Марк улыбается, но лицо Фэйслифта холодно-непроницаемо. Наконец паром позволяет им добраться до столика и поставить стаканы. В центре стаканов застыла пена. Они одни из первых, кого обслужили. Я обвожу взглядом бар и начинаю прикидывать, кто есть кто. Обычное для паромов общество. Пенсионеры, отправившиеся на автобусах осматривать достопримечательности, европейские студенты и туристы, английские версии того же самого, одна-две более-менее приличные чиксы, и несколько юнцов и мужчин, видимо, едущих в Берлин. «Вест Хэм» пока сюда не заглянули. Еще попивают свой чаек в буфете. Мы сидим и ждем развития событий, потому что нормально провести время здесь можно только за выпивкой. Все к этому и идет. Пиво, чиксы, и ты в порядке. Время пролетает незаметно, когда ты пьешь лагер, а напротив сидит приличная чикса и улыбается тебе.


Я смотрю на тех, кто за столом; Марк пускается в рассказ про Рода, относительно того, как он не смог поехать, потому что женат и должен следить за своим поведением. Фэйслифт и Брайти развалились и пялятся в пространство, наслаждаясь лагером. Картер, кивая, слушает Марка, и только Боба Робертса нигде не видно. Гарри Робертса, как все его называют. Он классный парень. Наш друг, убийца копперов. Картера и Робертса я помню с детства. Они в порядке. Клевые и прикольные, хотя и ведут в последнее время все больше мирную жизнь. Они относятся к тому типу людей, которые всегда готовы, если что-то случается, но сами не ищут неприятностей. Сейчас, по крайней мере. Но сборная — это совсем другое, потому они и едут с нами. Это особый случай, типа попадания на «Миллуолл» в Кубке. Я вспомнил, как четыре года назад получил пиздюлей в Южном Лондоне. На важные игры все подрываются, и на клуб и на сборную, как бы ни были заняты. Вот еще Биггз и Хайстрит Кен, парочка типов из паба, тоже здесь, на пароме.


Как только подумаешь о Биггзе и Хайстрите, сразу смешно становится. Мы называем ворами скаузерс, и манкунианцы тоже подрезают все только в путь, но ебучий Биггз тут кого хочешь обставит. Он давно не мальчик, а все еще пиздит игрушки из магазинов. Отсидел шесть месяцев за то, что подрезал какое-то бухло. Шесть месяцев за ограбление магазина. Плюс раньше была еще судимость. Биггз и Кен — двоюродные братья и друг другу в рот смотрят. Они тоже футбольные парни. Не на сто процентов, но всегда появляются на важных матчах. Сейчас они едут в Берлин, и это значит, что нас восемь. В Амстердаме мы встретимся с Харрисом и остальными. Мы, «Челси». Мы, англичане. Святой Георг развевается на ветру, паром рассекает волны, идет сквозь ночь, а под нами — глубокий Ла-Манш. Мы едем, и все должно быть хорошо. Я приканчиваю пиво и толкаю стакан Кену. Его очередь.
IT'S A FUCKING DISGRACE !

Аватара пользователя
Papa
Moderator
Moderator
Сообщения: 4641
Зарегистрирован: Ср сен 01, 2004 00:46
Откуда: Nazareth

Сообщение Papa » Ср июн 02, 2010 12:14

Глава 7

Я смотрю вслед Хайстриту, он идет к стойке с кружкой в руке, Биггз следом. У стойки начинает скапливаться народ, пока все терпеливо ждут своей очереди, потому что еще рано. Через пару часов у барменов пальцы отсохнут. Нам нужен лагер, и он нам нужен сейчас. Чтобы кровь была теплой. Наверное, они пожалеют, что попали в эту смену. Я смотрю на них, белые рубашки и черные брюки, лагер пенится, льется в пластиковые стаканы. В каждом из них — на четверть пена. Вот он, бизнес в чистом виде. Ждешь часами, пока пена осядет, и можно будет сделать глоток лагера. Все равно что пить лимонад. Пробовали лимонад? Нужна соломинка, чтобы пробить себе путь и добраться до лагера.


— Так и нужно ездить, — сказал Марк с самодовольным видом.


Все кивнули.


— А Евростар пусть идет на фиг.


Все кивнули еще раз.


— Да ты посмотри, что это за пиво. Это же сплошная пена. Ебаные голландцы.


— Ты когда-нибудь видел такой бар в поезде? — спросил Картер, сдувая белую пленку в сторону.


Я подумал об этом. Пожалуй, он прав.


— Знаете что, — Марк наклонился вперед, — если эти пидоры из ИРА не взорвут туннель, то мы сами сделаем это. Я ненавижу этот ебаный туннель. Мы соберемся вместе, купим Симтекс и сделаем бомбу. Проделаем дыру, и море доделает начатое нами. Сколько денег они угрохали на строительство, и для чего? Чтобы разорить паромные компании и сделать нас частью Европы. Вот чего они добиваются. Подонки.


Марк прав. Где здравый смысл? Хуй знает, чем плох туннель сам по себе, но это символ, что более важно. В самом деле, вам не нужно будет пересекать пролив и иметь дело с каким-нибудь мудаком из таможни, но это не важно. Не мы первые. Эти безмозглые пидоры со сводом инструкций в руке, думающие задницей вместо головы, найдут себе другую работу, и так же будут причинять людям неприятности. Не пропадут.


Еще одна вещь, связанная со строительством туннеля под Ла-Маншем — то, что мы открываем дорогу бешенству. Наверное, они ставят там знаки, запрещающие ввоз больных собак с Востока. Я мы же нация любителей животных. Я знаю, что мы живем в йупушем, и никто не будет топтаться на месте, но туннель — это как-то неестественно. Однажды, наверное, они построят мост. Каждый столкнется с необходимостью учить чужие языки, а туннели будут идти во всех направлениях. Даже викинги пророют туннели из Швеции и Норвегии. Просто садишься на скоростной поезд и отправляешься в центр Лондона. Посетить магазины, поглазеть на футбольные мобы, панк-рокеров и обыкновенных лондонских бузотеров. Тогда лондонцам придется оставить столицу британским яппи и богатым туристам со всего света, а самим переселяться в новые города. Ты не сможешь купить себе дом там, где вырос, тебе придется жить где-то еще, за кольцом. Может быть, всегда так было, но вообще-то удивительно, как можно спокойно сидеть и позволять британским богатеям продавать страну богатеям мировым. Конечно, им плевать на людей, воевавших против этого, и наша роль в победе над немцами постоянно принижается интеллектуалами-бездельниками, не имеющими гордости за нашу великую культуру.


Даже Ист-Энд меняется, сейчас это уже далеко не та воронка после бомбежек. Каждый раз, открывая газету, видишь там какие-нибудь статьи о всяких там детках звезд из Хокни и Хокстона, или о любящих футбол яппи, «открывших» для себя игру, даже хоть им давно за тридцать. Там не прочитаешь о том, что видишь вокруг изо дня в день. Никто не говорит правды, только на заданные таблоидами темы. К тому времени, когда шведы пророют дорогу, не останется ничего, кроме лабиринта пустых галерей, экскурсий по местам Джека-потрошителя и автобусных туров на лоно природы. Европа снова пытается победить Англию. Лондон обречен неким обезличенным ублюдком, спрятавшимся в Брюсселе, потому что биттер. Другого цвета, чем лагер, и каждый должен представлять свои паспортные данные при пересечении границ.


Большой бизнес сейчас пытается сделать из Европы супергосударство с суперэкономикой. То же самое хотел сделать Гитлер, хотя он был националистом и видел Германию в центре союза, хотел контролировать все из Берлина. Сегодня финансисты добиваются того же, только без паблисити. Все через черный ход. Бесконечные нововведения в английских законах. Вовсе мне не улыбается, чтобы какой-нибудь немецкий или французский бизнесмен запихивал мне в глотку дойчмарки и запрещал покупать английские овощи, потому что они выращены не доктором Франкенштейном. Мы вам не оловянные солдатики. Хотя может быть и хуже. Например, если во главе будут испанцы. Вот это будет просто беда. Немцы, по крайней мере, любят футбол и выпивку. Это вам не «Реал» Мадрид и не ваше сраное красное вино. В Берлине мы встретим старых врагов. Мы должны поставить их на место. Пусть себе выигрывают послематчевые пенальти, в счет идет только махач. Кто-то у стойки заряжает ДВЕ МИРОВЫЕ ВОЙНЫ И ОДИН КУБОК МИРА, и мы присоединяемся.


— Ты английский томми, воюющий с нацистами, ты стоишь и ждешь, что будет дальше. Ты чувствуешь дыхание людей вокруг тебя и шум моря внизу. Вверх-вниз, вверх-вниз, а под тобой — бездонная могила. Море холодно и сурово, оно не даст тебе ни единого шанса. Но ты не замечаешь ничего вокруг, ты внутри катера, тяжелое снаряжение тянет тебя к земле. Волны накатываются одна за другой, тебя тошнит. Ты не слышишь дыхания своих приятелей, потому что слишком занят мыслями о своей матери, а если ты уже взрослый или женился молодым, то о жене и детях, надеющихся на то, что ты не останешься здесь, в море, а благополучно вернешься домой. Ты не смотришь на остальных, ты пытаешься удержать съеденный обед в желудке. Ты не хочешь наблевать здесь, прямо перед остальными, но стук сердца отдается в висках, а катер мчится вперед, сквозь бушующие волны.


Со всех сторон тебя плотно окружают тела, и ты стараешься успокоиться. Здесь у тебя немного выбора. Посадка завершена, и вы движетесь вперед. Море опасно и жестоко. Но здесь тысячи мужчин, идущих одной дорогой. Тысячи мужчин, идущих навстречу смерти, и каждый думает об этом. Ты ничего не говоришь, конечно, потому что такова жизнь. Ты устоял в борьбе против страха, и это делает тебя сильным. Ты хочешь сражаться, и хотя ты только маленькая частица огромной машины, для тебя эта частица — самая важная. Прошли годы ожидания, и ты рад, что время пришло, но какая-то часть тебя хочет остаться дома. Никто не хочет быть тем невезучим, кто останется на дне Ла-Манша. Ты скрещиваешь пальцы на удачу, когда катер отходит от корабля, и надеешься, что Бог тебя не оставит. Перед тем, как попасть в Европу, многие верили в Бога, пока увидели все сами. Один из парней, здоровяк из Ист-Энда, разокружающим несколько жвачек, когда катер начинает зарываться в волны. Он заряжает других своим оптимизмом, и ты чувствуешь себя лучше, слушая грубые шуточки кокни насчет сержанта.


Мы выросли среди солдат Первой мировой, и мы помнили их рассказы. Они воспитали нас. Они были частью нашего детства. Их не понимали, высшим классам было наплевать на них. Что бы кто не говорил, в сороковые не любили офицеров. Они должны были заслужить наше уважение. Ошибки в окопах дорого обходятся простым людям, и идиотские игры политиков не заслуживают ничего, кроме презрения. Наша война была другой, но, только попав в Европу, мы поняли, насколько она была другой. Это наша работа, и мы должны ее выполнить — так мы думали тогда. Мы не были маменькиными сынками и не кляли судьбу. Мы знали, что к чему. Это наша работа, и мы сделаем ее. Никто не сможет разделить нас, и мы говорили это не очистки совести ради. Погрузившись в катер, мы стали больше чем отрядом, теперь мы — один за всех и все за одного. Мысли сменяли одна другую, но мы были сильными, мы знали, что не повернем назад.


На самом деле это страшно. Сержант за спиной с автоматом, упирающимся тебе в спину, и немцы впереди, ждущие там, на берегу, с автоматами, нацеленными на Ла-Манш. Если ты не выпрыгнешь, когда откроется люк, то сержант выстрелит тебе в спину, а когда ты высадишься на песок, враги сделают все, чтобы стереть тебя с лица земли. Так что выбора не будет, но по крайней мере у тебя будет шанс отплатить ублюдкам за Дюнкерк, блицкриг и всю эту кровавую войну. Это действительно страшно, и ты не хочешь вспоминать это слишком часто. Ты должен сражаться со временем и собственной памятью, если хочешь не потерять связь с реальностью. Ты не хочешь суетиться. Это не английский путь.
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
IT'S A FUCKING DISGRACE !

Аватара пользователя
Papa
Moderator
Moderator
Сообщения: 4641
Зарегистрирован: Ср сен 01, 2004 00:46
Откуда: Nazareth

Сообщение Papa » Ср июн 02, 2010 12:18

Глава 8

Пора двигаться. Побережье скрылось из вида, волны становились все больше, а моросящий дождик превращался в ливень. Гарри еще не промок, и это не было похоже на шторм, но он чувствовал себя потерянным, сидя здесь в одиночестве, в то время как остальные весело проводят время внутри. Он может свалиться за борт, и Никто этого не заметит. До Голландии парни его не хватятся. Может быть, они будут так пьяны, что заметят его отсутствие только в Амстердаме, но он-то их знает, так что скорее всего это случится уже в Берлине. Картер внезапно с удивлением посмотрит вокруг и спросит, а где же жирный ублюдок, глянет налево, потом направо, и забудет, когда в поле зрения покажется какая-нибудь нордическая шлюха.


Гарри чувствовал себя несчастным последний год, с тех пор как убили Болти, но эта поездка должна поставить прошлое на место. После того случая с девчонками он почувствовал себя лучше. Еб твою мать, конечно, это было плохо, и не смешно совсем, но опять-таки, эти орущие тинэйджеры, все одетые по последней моде, как инкубаторские, кого хочешь затрахают. Конечно, не стоило блевать им на голову, это некрасиво, но это случилось, и если душ из остатков завтрака — все, что произошло с ними плохого в жизни, то они счастливчики. Потому что вы можете сколько угодно причитать о несчастных собачках и всем таком прочем, но еще вы можете просто встретить не того, кого нужно, и остаться на асфальте с простреленной головой.


Гарри отправился внутрь. Он открыл дверь; свет больно ударил в глаза. Ему понадобилась пара секунд, чтобы адаптироваться к теплу и смеси паромных запахов, дешевому ковру и пустым лицам. Он бы с радостью прикончил пинту час назад, но сейчас ему расхотелось. Он свернул налево, двигаясь осторожно, как разведчик. Он прошел через буфет, здесь пахло по-домашнему, человек за стойкой отпускал посетителям жратву. Только час, как они покинули Англию, а тут уже полно народу в надежде хорошо пожрать. Чем ты старше, тем хуже, потому что большую часть жизни нет выбора, что есть, да и делать тоже, ты всегда в тисках цен и возможностей, а сейчас у всех есть возможность хавать иностранное дерьмо за здорово живешь. Однако воспитание давало себя знать, и очередь двигалась вперед церемонно. Гарри улыбнулся, потому что бывает хуже.


Когда вы едете на пароме из Капе в Дувр, там кругом англичане, отсутствовавшие дома какое-то время — и шотландцы и валлийцы тоже, вообще британцы, и странно видеть, как все эти парни и девчонки из Донкастера, Доркинга или Дерби выскакивают из своих автобусов и сломя голову несутся в буфет. Моментально образуется здоровая очередь, а кухне приходится работать вовсю, чтобы удовлетворить потребность покупателей в пирожных, сосисках, жареной картошке и яичнице, и этот набор сразу показывает, где ты. Гарри любил все это, но ему нравились и другие вещи. Паэлья в Испании и рыбная кухня в Португалии. Во Франции жратва, если честно говенная, и там не поешь нормально, пока не найдешь какое-нибудь арабское кафе. После двух голодных недель очень круто заточить родной еды, буквально ощущаешь, как к тебе возвращаются силы, потом в бар за пинтой биттера, или хотя бы лагера, сидишь и наслаждаешься действием алкоголя, чувствуя, как по кишкам разливается приятное тепло и они приходят в норму, и ты готов к новым приключениям.


Самое лучшее ощущение — сидеть на палубе, когда на горизонте появляются Дуврские скалы. Он видел такое один раз, тогда все было наоборот, он вышел на палубу, когда солнце только всходило воздух был холодным и чистым, и он сидел там, глядя, как скалы становятся все больше и больше, ты возвращаешься домой, и внутри у тебя все бушует. Всегда здорово возвращаться домой. Трудно поверить, но стоит уехать на неделю, и все вокруг кажется другим. Тот миг, когда начинаешь различать берег, самый офигительный, потому что потом будет таможенный контроль, автобус до Лондона, сельская местность, проехаться по которой тоже, в общем-то, неплохо, потом ты уже в Лондоне, Дептфорд и Нью-Кросс, территория «Миллуолла», убогие строения и разбитые дороги, толчея на улицах, которая может даже радовать, когда ты в хорошем настроении, но просто убивает, когда ты устал и все, что нужно — добраться до Виктории и домой на метро, в ванну и прочитать свежую газету. Чашка крепкого чая и подрочить над хроникой происшествий. И приготовить яичницу.


Ну вот опять, тоска по дому, а они еще даже не в Голландии. К счастью, на борту есть кинозал, потому что он не хотел напиваться вместе с остальными парнями. Для этого будет достаточно времени позже. Опять же, не хотелось встретиться снова с теми девчонками, а в темноте всегда можно спрятать голову. Конечно, это не лучший выход, но что делать, так что он заплатил бабки и вошел, пробираясь сквозь мрак по рядам в поисках места поудобней. Последняя Реклама как раз закончилась, он успел к самому началу фильма.


Гарри вырос на фильмах о Второй мировой войне с их драматической музыкой, мужеством и самопожертвованием. Сейчас Вторая Мировая война мало кого волнует, новые враги какие-то неопределенные, находятся далеко на востоке, за горизонтом, где их не видно. Новая повестка дня, и никто не хочет вспоминать плохие времена — по разным причинам. Когда он был ребенком, он черпал сюжеты для игр из «Битвы за Британию» и Dam Busters. Да и все его ровесники тоже. Спроси любого из английских парней на пароме, и они вспомнят фильмы типа «Самый длинный день». Он засмеялся вспомнив о псе Ниггере. Еб вашу мать, разве сейчас такое возможно? Ко мне, Ниггер, молодец, хороший мальчик. Нет, Ниггер, нельзя ссать на бомбардировщик. Не нужно этого делать.


Те фильмы были основаны на реальных событиях, потому что вокруг было полно родственников и друзей, выросших в Лондоне во время блицкрига, людей, чьи дома были сожжены, людей, сражавшихся в Европе, Африке и на Дальнем Востоке. Люди теряли своих близких за морями и страдали вместе с солдатами. Большинства людей тем или иным образом это касалось. Хотя это проще сказать, чем понять. Бизнесмены говорят, что эти вещи лучше спрятать под ковер и не держать зуб ни на кого, потому что все хотят мира и процветания, но иногда они все-таки слишком далеко заходят. Ведь на ошибках нужно учиться. Но все равно, Гарри любил Европу и хотел бы, чтобы Англия присоединилась к континенту. Да, англичане во многом другие, но резать друг друга, как это делали во время войны, просто тупо.


Гарри продолжал мечтать, не особенно следя за фильмом, напичканным избитыми футуристическими эффектами, эффектами ради эффектов. С такими деньгами и возможностями пидоры, снимавшие фильм, могли бы сделать что-то более душевное. В старых фильмах был, по крайней мере, приличный сюжет, даже хотя сами актеры были уродами, даже несмотря на стереотипные образы южан и северян. Шотландцы, как правило, были рыжими и погибали рано, джоки как на подбор, валлийцы — все как один черноглазыми и мрачными. Звезды были отобраны тщательно, их роли — так же тщательно отработаны, акценты были натуральны. Конечно, стереотипы — ерунда, но Гарри любил героев этих фильмов, потому что люди вокруг, которые могли бы рассказать что-то, не хотели делать этого, храня детали при себе. Это было по-английски, по-британски. Сейчас те люди умерли, прошли годы, но воспоминания о войне еще живут в глубине души любого человека, и молодого и старого, полученные из первых, вторых или третьих рук. Даже высмеивающие дух той войны и воспоминания о ней, делают потому, что знают, как глубоко проросли корни. Они не могут заставить людей забыть, и вместо этого просто насмехаются.


Теперь созданием фильмов ворочают янки, ведь все деньги в Голливуде, и янки говорят, что во время войны по Пиккадилли расхаживали американские солдаты в полном вооружении, а вокруг было полно бандюг и проституток. Он находил это маловероятным, поскольку в те времена у людей были сильны моральные устои, но не хотел думать сейчас об этом; на экране две человекомашины палили из лазерных пистолетов, усиленно колошматя друг друга. Он подумал — что, интересно, ощущают солдаты, но о таких вещах не спрашивают. Офицеры пишут мемуары, и рядовые получают награды и знаки отличия.


Гарри сидел в темноте, окруженный чужими. Их сраные отцы и деды, может быть, сидели в дзотах и косили пулеметным огнем английских томми. Такие вещи заставляют задуматься, хотя об этом не говорят, потому что сын за отца не отвечает, и в определенном смысле это правильно, Гарри не чувствовал себя виновным за Империю и работорговлю, так как тогда он еще даже не появился на свет. Все вокруг движется вперед, в будущее, но он с удовольствием посмотрел бы здесь, на пароме, один из старых военных фильмов, хотя бы просто потехи ради.


Было бы здорово посмотреть «Самый длинный день», например. «Битву за Британию» он смотрел в кинотеатре, когда был совсем маленьким, и ему нравились воздушные бои, которые вели RAF, и то, что Добро всегда торжествует над Злом. Но больше всего впечатлил момент, когда стрелку бомбардировщика очередью буквально разнесло все лицо. Залитый кровью шлем пилота произвел тяжелое впечатление на маленького Гарри. Он почувствовал себя нехорошо, увидев кровь на стекле, и это почти испортило для него весь фильм. Но помпезность и бравурная музыка заставили его забыть тот эпизод, и он с восхищением думал о том, как несколько смелых парней спасли страну. Он подумал о летчиках, сгоревших в своих кабинах, и о жене одного пилота, спросившего офицера, знает ли он, как это — жить с человеком без лица. Эта фраза запала ему в голову. Человек без лица. Или это было в другом фильме? Детали стерлись со временем. Все, что Гарри мог сделать — проехать несколько миль по Уэстерн Авеню, чтобы посмотреть на базы RAF в Норхолте, Хэрифилде и Юксбридже, они были достаточно близко от его дома.


Клево посидеть здесь со всеми этими голландцами и немцами и посмотреть Dam Busters. Он запасся бы попкорном, кока-колой и наслаждался бы зрелищем. Голландцы бы радовались, а немцы выглядели смущенными. Английские парни из бара, вероятно, тоже бы подтянулись сюда, если бы шел Dam Busters. Ему нравилось то место, где бомбили дамбу; все промахивались, но потом один угодил в самое яблочко. У летчиков, наверное, были стальные яйца, иначе как еще можно летать над вражескими позициями? Но в данном случае все это исключалось, и на экране перед ним развертывалось кровавое побоище, только крови почти не было. Уничтожение было чистым и эффективным, человекороботы сражались, не отягощая себя излишними размышлениями. Никакого беспорядка. Все чистенько, все разложено по полочкам. Фантастический боевик, легкий для восприятия массового зрителя. Гарри не старался вникать в суть, вместо этого он представил, что бы началось, если бы поставили Das Boot, фильм про действия немецкой подводной лодки времен Второй мировой, и улыбнулся.


Бар заполнен под завязку, и Акула Брайт вытаскивает свой магнитофон. Ощущает, наверное, себя ведущим Хулиган-Роудшоу на радио, ставит чудо-машину на стол и начинает возиться с кассетами. Останавливает свой выбор на кассете с милитарной музыкой. Песни, которые пели несчастные ублюдки в старые добрые деньки, маршируя на бойню. Красные мундиры, чтобы не замечать крови, и каски, чтобы не почувствовать, как твои мозги разлетаются на части. Могучая патриотическая музыка, помогающая продержаться. Играйте громче, и не услышите выстрелов впереди и пьяного смеха генералов далеко сзади. Бей, барабан, прочь эмоции. Но сейчас это наши песни, отражающие наши чувства. «Вест Хэм» пьют на другой стороне бара, поглядывают по сторонам и ухмыляются. Музыка делает Англию единой. Это перемирие, и все прекрасно. Мы заняты своим делом, они своим. И другие клубы то же самое. Мы не собираемся травить байки с «Вест Хэмом», но и вступать в конфронтацию нет смысла, я хочу сказать — здесь нет смысла.


Значительная часть англичан из тех, что на борту — здесь, баре, и мы можем видеть, кто есть кто. Стронгбоу и его пускают акцию. Лохи остались в Харвиче протрезвляться, а их лидеру светит кое-что посерьезнее, чем задержание за пьянство и дебош. Я имею в виду то, как его ударили головой о дверь. Это как раз то, что полисы могут назвать сопротивлением аресту. Ага, ты не хочешь, чтобы мы раскроили тебе башню — тогда будешь сидеть. И другие люди здесь, не только английские парни — группы мужчин и женщин средних лет, потягивающих пиво, несколько парочек, путешественники-одиночки, пьющие лагер и разглядывающие свои паспорта. Также три недурственных чиксы. В самом деле неплохих. Картер сказал, что он не прочь трахнуть кого-нибудь, и пойдет, попытается завязать знакомство, но я не думаю, что у него много шансов здесь, на пароме. Хотя, полагаю, репутацию свою он не просто так получил.


Я гадаю, откуда они могут быть. Очевидно, не англичанки. Не так выглядят. Да, это проблема с английскими чиксами. Они более старомодные в сравнении с европейками. Европейки лучше выглядят, даже самые грязные из них, в своих дорогих джинсах и свитерах. Поэтому многие чиксы дома любят все европейское, потому что они тупорылые, во-первых, и им скучно, во-вторых. Не стоит обольщаться изящным акцентом, быть образованной не значит быть интеллигентной. Хотя типичная английская чикса из паба в полном порядке. Любит повеселиться и не ломается. Лучше всего — блондинки, не важно, откуда. Все любят блондинок. Арийский идеал. Блондинки больше по кайфу, понятно, почему. У каждого поколения на телеэкране есть своя блондинка в роли секс-символа.


Все больше англичан заходят, один-два в цветах, остальные без. Как-то не укладывается у меня в голове, как взрослый человек может носить клубную майку. Присутствуют также несколько флагов, мы бросаем на них беглые взгляды, по ним сразу все становится ясно, и все делают то же самое, ищут знакомые по прежним выездам лица. Сейчас в баре около шестидесяти англичан, и тут есть другой моб «Челси», который мы достаточно хорошо знаем. С ними вместе мы заряжаем БОМБАРДИРОВЩИК ХАРРИСА. Все остальные немедленно присоединяются, потому что это как раз то, что нужно. Это именно для немцев, а также для мажорствующего мудачья и всех тех подонков, кому наплевать на Англию и английскую гордость. Вряд ли кто-то из нас всерьез злорадствует насчет Дрездена, но почему мы должны оправдываться? Это была война, Люфтваффе жгли наши города, а теперь эти пидоры замалчивают роль наших бомбардировщиков, чтобы люди скорее обо всем забыли. Мы поем во всю глотку. ОДИН ЛИШЬ ТОЛЬКО БОМБАРДИРОВЩИК ХАРРИСА. Это последняя капля, разбивающая лед, Билли приглушает звук своего магнитофона, потом выключает совсем. Спасибо, Билли, спасибо за уважение к традициям, сынок.


Я ненавижу музыкальный аккомпанемент, которым некоторые клубы сопровождают футбол. У «Шеффилд Уэнсдей», например духовой оркестр играл какой-то лоботомический транс. И эта голландская дребедень играла битый час. Как будто у нас нет своих песен. Все это убивает атмосферу. Не знаю, как люди мирятся с этими завываниями на каждой игре. У жидов в последнем сезоне на Уайт Харт Лэйн был ебучий барабан, всех в конце концов заебавший. Барабанщик выбивал ритм, а в интервалах «Челси» заряжали ЖИДЫ. Точь-в-точь как на Евро-96, сейчас забыты все те годы футбольных песен и юмора, так как игра отдана на откуп корпорациям, и все идет к тому, что матчи будет сопровождать саундтрек, как в Fantasy Football. Вот что бизнесмены делают с футболом Архитекторы сделали арены стерильными, пластиковые сиденья убили атмосферу. Они говорят, что яппи увлеклись футболом, но это чушь, я никогда не видел их в пабах, где мы пьем, но они смешиваются с нами на трибунах, а вы не сможете петь свои песни, если рядом — пенсионер или чел с детьми. Все это дело рук медиа и бизнесменов, рассчитанное на бабки мажоров. Футбол дорог, и обычным людям приходится вкалывать до седьмого пота, чтобы иметь возможность пройти через турникеты. Но песни Билли — хорошие. В них есть юмор, и они подходят к ситуации. БОМБАРДИРОВЩИК ХАРРИСА.


Я думаю о Дэйве Харрисе, который уже в Амстердаме. Последние несколько лет Харрис все активнее, и я надеюсь, что его не повяжут, поскольку не хочу попасть за решетку вместе с ним Парень с головой, но иногда в него словно бес вселяется. Хотя сильные личности всегда пользуются уважением. Вспомните всех известных парней «Челси» за последние тридцать лет, все они пользовались огромным уважением. В глубине души каждый хотел бы быть на их месте, но у большинства на это кишка тонка. Все дело в характере. Качества лидера. Эти люди и есть настоящая культура.


Постепенно все начинают чувствовать себя все свободнее, вижу ольстеровский значок с красной рукой на куртке Гэри Дэвисона, когда он взмахивает кулаком и заряжает Не Сдадимся. Парни помоложе, те, кому двадцать с небольшим, немедленно подхватывают, глядя по сторонам, в то время как более мирные люди в баре улыбаются про себя и льют алкоголь в глотки. Всегда находятся люди, путешествующие за сборной в одно рыло, я с такими сталкивался. Если взять всех людей, увлеченных футболом, и сравнить с тем количеством, что ездят на выезда за сборной, то мы составим ничтожно малый процент. Это значит, что далеко не у каждого есть приятели, готовые отправиться в Германию или Италию. Но эти одиночки не заботятся о том, как их примут. Просто упаковывают вещи и едут. После первой же поездки они понимают, как легко можно стать своим. Если ты классный парень, то нет проблем. Иногда попадаются мудак-другой, но это жизнь. Мудака всегда можно поставить на место. НЕ СДАДИМСЯ, НЕ СДАДИМСЯ, НЕ СДАДИМСЯ ИРА.


Я смотрю, как три чиксы через два столика оглядываются по сторонам и о чем-то говорят между собой. Так как выпивка расслабляет, я начинаю пялиться на одну из них, с волосами, спадающими на плечи. Волосы темные, на ней потертые джинсы и прозрачный топ. Охуительно, черт возьми. Пытаюсь определить, немка она, голландка или кто-то еще. Игра, в которую играют все парни. Кожа слишком светлая для итальянки или чего-нибудь в этом роде, к тому же, если бы она жила в Риме, то полетела бы на самолете. Грязный паром не для принцессы-макаронницы. Ставлю деньги на голландку. Не знаю, почему. Наверное, инстинкт. Это все равно как определить, откуда фирма. Обычно узнаешь их по одежде или лицам. То же самое с чиксами заграницей. Я вижу, как она оборачивается, когда к ней подходит Картер, легок на помине. Секс-машина перелезает через спинку сиденья. У парня больше самомнения, чем у всех остальных известных мне людей, вместе взятых.


Он болтает с ними уже некоторое время, и девчонки выглядят Достаточно заинтересованными. По крайней мере, не отшивают его Разу. Три плюс один — вряд ли сработает, но это же Картер. Может быть, он для остальных парней старается. Я смотрю за его разводами, когда внезапно замечаю отвратительную физиономию, давно знакомую мне. Здоровый ублюдок из Шропшира. Ездит за сборной бог знает сколько лет. Начал с Испании в 1982 г. и с тех пор был на всех Кубках Мира. Один из старой гвардии «Ман Юнайтед», поддерживает клуб еще с тех времен, когда была жива Стрэтфорд Энд. Даже жалко их, потому что Стрэтфорд Энд была легендарной трибуной, и у Red Army всегда была отличная выездная поддержка Забавно, они еще собирают огромные толпы зрителей, но место умерло. У них есть своя банда, но она практически не котируется Олд Траффорд почти так же плох, как Хайбери-Лайбрэри. Вот что они сделали с нашей игрой в Англии, вот почему, чтобы быть в тонусе, нужны поездки в Европу. Это все равно как вернуться во времена, когда можно было делать все, что угодно.


— Как дела, подонок? — спрашивает Кев, пожимая мне руку, сопровождаемый двумя неизвестными мне парнями. Он представляет их мне; он встретил их в поезде по дороге в Лондон. Фаны «Крю» и «Болтона».


— Полный порядок, а у тебя, мюнхенец?


Я знаю его достаточно хорошо, так что можно и пофамильярничать. Почему бы не почувствовать себя раскрепощенным. У него шрам на лице — воспоминание о том случае, когда он один попал в вагон, полный парней из Брайтона, на Финчли Роуд, он тогда ехал на Уэмбли.


— Осторожно, — улыбается он, — а то могу и с ноги.


Не знаю, как у тебя получится. Ну ладно, готов допустить, что попадешь как раз в носяру. Когда мы играли с «Форестом», некоторые из них, подкалывая нас, стали заряжать что-то насчет Мэттью Хардинга. То же самое — «Манчестер Юнайтед» на Олд Траффорде. Только часть из них, но в ответ мы несколько раз повторили БЕГУНКИ. «Челси» тогда погнали «Форест» после игры. В моей памяти остался Фэйслифт, топчущийся на лице какого-то мудака. Чтобы знал, над чем можно смеяться, а над чем нет. Особенно над такими вещами. Это же беспредел. Даже странно становится, что же там происходит, в Мидлэнде. С «Лестером» тоже определенные трудности, какая-то часть Baby Squad пока уцелела. Но сейчас это не имеет зачения. Англия — это все мы.


Я думаю о Мэттью Хардинге, человеке, уважаемом всеми, кто имеет хоть какое-то отношение к футболу. Даже не верится, что он умер. Почему это случилось именно с ним? Умирают всегда лучшие. Если бы не Хардинг, мы так и оставались бы в дерьме. Он был фаном «Челси» с ног до головы и, несмотря на то, что был мультимиллионером, частенько заходил в The Imperial пропустить пинту вместе с обычными суппортерами. Это же просто невероятно, таких людей встречаешь раз в жизни. Вот почему у нас есть песня БЕЛО-ГОЛУБАЯ АРМИЯ МЭТТЬЮ ХАРДИНГА. После всего, что он сделал для клуба, Мэттью заслужил увидеть, как Уайз поднимает Кубок Англии.


После финала Кубка мы стояли неподалеку от Beer Engine, вокруг было полно автомобилей богатеев, заполонивших пространство перед Стэмфорд Бриджем. Но полисы слегка ошиблись, указав им эту улицу для движения. Молодежь прыгала по капотам, по крышам, перепрыгивая с машины на машину, в то время как все остальные ликовали, поглощая пиво у The Adelaide и Imperial. He помню хорошенько насчет The Palmerston. И все было здорово. Потом появились полисы, в том числе на лошадях, машинах и даже вертолете с прожектором. Уничтожили весь кайф. Они сказали, что уже разбито четыре паба. Разгромлено и ограблено в результате празднования победы «Челси» в Кубке. И правда, все были в хорошем настроении, потому что в конце концов мы выиграли Кубок Англии.


Сейчас мы едем за сборной, и хотя мы из «Челси», всему свое место. Как у солдат, хотя они никогда не могут себе позволить лишнего, потому что должны казаться важнее, чем они есть на самом деле. Они получают приказы и выполняют их. Здесь нет такой ерунды, потому что мы — армия добровольцев, и весь наш Устав основан на одной простой вещи — английском пути в жизни. Мы здесь, потому что мы здесь. Потому что мы хотим быть здесь
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
IT'S A FUCKING DISGRACE !

Аватара пользователя
Papa
Moderator
Moderator
Сообщения: 4641
Зарегистрирован: Ср сен 01, 2004 00:46
Откуда: Nazareth

Сообщение Papa » Ср июн 02, 2010 12:24

Глава 9

Билл Фэррелл не мог заснуть. Он встал с постели и пошел на кухную, где налил себе еще одну чашку чая. Там еще оставались два бисквита, так что он достал их. Сомнения не давали ему покоя. Ведь он старик, ему сложно ломать привычный образ жизни. Единственный раз, когда он был за пределами страны, приходился на службу в армии. Он пересек Ла-Манш, сражался, убивал и вернулся назад. Теперь его племянник хотел, чтобы он прилетел через весь мир к нему в Австралию. Фэррелл боялся, что он слишком стар для столь дальней дороги, но не хотел расстраивать парня, особенно после того, как тот заказал билет, а дочь оформила визу. Родственники говорили ему «поезжай», но ему не хотелось. Лондон был его жизнью. Что, если он умрет там? Он не хотел, чтобы его останки отправляли домой через океан в какой-нибудь коробке.


Они с племянником всегда были близки, почему — он и сам толком не знал. Отец Фэррелла умер, когда ему исполнился только год, от туберкулеза, и он не помнил его. Отца ему заменили его дядья. Каждому нужен пример для подражания. Может быть, поэтому так к нему относился и Вине, парень из другого поколения Мальчикам нужен мужчина, чтобы подавать им пример. Ты получаешь направление и следуешь в этом направлении всю оставшуюся жизнь. Он вспомнил о своих дядьях и посмотрел на картину на стене, на которой была изображена монахиня с лампой. Он не вспоминал о дядьях много времени. Он допивал чай и жалел, что осталось так мало бисквитов. Он был рад, что вспомнил о своих родственниках сейчас.


У него было три дяди со стороны матери, все они воевали в Великой Войне. Они постоянно были в его мыслях во время высадки в Нормандии, и он сказал себе тогда, что ничего более страшного, чем то, что испытали они, с ним случиться не может. Он ясно помнил те свои мысли, но понятия не имел, что ждет его впереди Они называли Первую мировую войну Великой по количеству убитых и искалеченных людей. Мужчин, женщин и детей. И животных тысячи мертвых, гниющих лошадей, с копошащимися во внутренностях червями. Это было далеко не так величественно, как говорили те, кто провозглашал эту войну Войной До Конца Всех Войн. Речь сержанта и музыка оркестра, парни приносят присягу и целуют библию.


Мобилизация проходила на волне эмоционального подъема кайзер представлялся этаким злобным монстром, третировавшим английский образ жизни, традиционный прусский враг далеко на востоке, возникший на горизонте. Сержант улыбался и похлопывал английских парней по плечу, призывая дружно встать на борьбу против извечного врага. Он апеллировал к английской истории и играл на любви молодых людей к приключениям, атмосфера того времени была искусно создана людьми, управлявшими государством и угодливыми средствами массовой информации. Фэррелл читал, что это звучало здорово, и его дядья попались на ту же утку. Они были желторотыми юнцами и не знали жизни.


Дядей Фэррелла звали Стэн, Гилл и Нолан. Они жили в Хоунслоу но их мать, бабка Фэррелла, была владелицей паба в Грэйт Бедвине, деревеньке в Уилтшире. Когда он был ребенком, то смотрел на своих дядей, бывших взрослыми мужчинами, и хотел быть, как они. Они всегда были добры к нему, и даже сейчас он улыбнулся, вспомнив, что они говорили и делали. Когда он подрос, то захотел узнать о Великой Войне. Он слышал, что Гилл и Нолан сражались на Сомме, а Стэн — в Германской Восточной Африке, но они никогда не касались подробностей. Они старались не говорить много о таких вещах, и большую часть их испытаний Фэррелл узнал много позже. Кое-что ему рассказывали его тетки, а когда он сам прошел через войну, то получил ответы на свои вопросы. Он стал, как они, таким же, как они. Многого он так и не узнал, но теперь, по крайней мере, он представлял, что к чему. Конечно, он никогда не узнает, о чем они думали и что в действительности ощущали, потому что Сомма была самым настоящим адом на земле. Фэррелл знал какие-то факты, так сказать, основную канву, но никогда не сможет почувствовать то, что чувствовали они. Может быть, только сейчас, многие годы спустя, да еще там, в катере, когда он пытался это понять. В любом случае, это помогло ему, когда он попал в Европу.


Стэн был рубаха-парень, душа семьи. Фэррелл улыбнулся, вспомнив рассказ своей матери о нем. Это было еще когда она училась в школе. Она сидела в классе, шел урок, когда внезапно раздался сильный удар в дверь. Учительница вышла посмотреть, кто там, но обнаружила только гнилую картофелину. Обернувшись, она посмотрела на мать Фэррелла и спросила: что, Стэн еще дома? Он уезжал сражаться в африканские джунгли, но все еще кидал картошку в двери класса.


В душе Стэн всегда был бунтарем, хотя и выбрал карьеру солдата. Он поступил во флот, так как хотел путешествовать и посмотреть мир. Это был способ многое увидеть, раздвинуть горизонты. Но Стэн подхватил малярию, и его демобилизовали. Болезнь стала причиной всех его несчастий. Он не сдавался, однако, потому что хотел вылечиться и вернуться на службу. Он выпил бутылку хинина и два дня провалялся в коме. Он поклялся, что выздоровеет или умрет. Когда он вышел из комы, уцелев после своей шоковой терапии, он был здоров. Никто ничего не понимал, доктора разводили руками. Стэн вернулся, и на комиссии все признали, что он здоров, но поскольку ранее он болел малярией, то по правилам не мог быть принят обратно. А поскольку в настоящий момент малярии у нею не было, то он больше не имел права на пособие.


Все трое изменились после войны, после сидения в окопах рядом с гниющими трупами своих товарищей, крысами, копошащимися на этих трупах, кровью, дерьмом и лишениями окопной жизни, или, как в случае со Стэном, изнурительных сражений в джунглях. Тысячи потеряли зрение в результате применения химического оружия. Каждый, кто воевал, в душе стал неизлечимо болен, и Фэррелл понимал, что и с ним произошло то же самое. Когда он был ребенком, ему приходилось видеть особенно тяжело пострадавших, людей типа Бэйтса. Их мозг был погребен под тяжестью ужаса того, что им пришлось видеть и пережить.


Нолана война поразила в самое сердце, но особенно — бордели. Он был искренне верующим, был спиритуалистом, как друг Фэррелла Альберт Мосс незадолго до смерти. Очереди из английских солдат, стоящие перед публичными домами, врезались в память Нолану на всю оставшуюся жизнь. Женщины в борделях, лежащие на спине в ожидании очередного пьяного солдата, пришедшего за быстрым сексом перед тем, как немецкая пуля отправит его домой, заражать девчонок сифилисом. Он никогда не имел дела с проститутками. Нолан был спокойным парнем, любившим свою страну, и стал садовником после войны.


Во Франции Нолана обвинили в краже, и ему пришлось провести шесть месяцев на гауптвахте. Военная тюрьма была нелегким испытанием, особенно в то время, когда знать не знали о каких-то правах человека. Это было время, когда офицер мог даже пристрелить солдата за малейшую провинность. Просто легализованное убийство, за которое даже сейчас они не испытывают угрызений совести. Просто позор, лишний раз доказывающий, с каким презрением истеблишмент относится к тем, кто выполняет за них всю грязную работу. Потом они нашли действительно виновного. Нолана освободили без всяких извинений. Шесть месяцев в гарнизонной тюрьме за то, чего ты не делал, и все будут относиться к тебе как к вору. Стэн и Нолан всегда чувствовали, что к ним относятся в армии плохо.


Когда их мать, бабка Фэррелла, умерла, они сами несли гроб кладбище, а на могилу положили венок. У них не было денег на надгробие. Если бы не венок, могилу наверняка кто-нибудь перекопал бы. Будучи ребенком, он представлял себе те цветы на могиле. Интересно, какого они были цвета? В его голове снова возникла та безымянная могила. Сумерки и запах сырой земли, священник, стоящий над вырытой ямой и произносящий правильные слова, и она, невидимая, но оставшаяся в памяти, пока не умрут ее дети и не сменятся поколения, и однажды она будет забыта навсегда.


Гилл нарисовал картину в 1915 г., незадолго перед тем как отправиться на войну. Сейчас она висела на стене в гостиной Фэррелла. Рамка была дешевой и рассыпалась на части, но рисунок пока держался. Бумага пожелтела со временем, но четкие карандашные линии и искусно наложенные тени производили впечатление. Гилл нарисовал монахиню со склоненной головой и фонарем в руке. Голова, изображенная как бы в профиль, была покрыта капюшоном. Это была задумчивая, грустная картина, внизу он поставил свое имя и дату. В ранние утренние часы Фэррелл, страдая от бессонницы, часто сидел здесь и смотрел на картину. Ему было интересно, как ее рисовал Гилл — по памяти, или это было вдохновение. Может быть, он хотел нарисовать свою смерть, и эта фигура должна была увести его к свету, но тем не менее он выжил. Он не погиб в Великой Войне.


Годы спустя Гилл нарисовал еще две картины. Они были написаны водяными красками, и Фэррелл повесил их рядом с монахиней. На каждой была изображена ваза, полная цветов. Они были разных оттенков, разные цветы, но обе картины были по-детски счастливыми. Гилл нарисовал их в 1933 г., спустя годы после восстановления мира. Через шесть лет началась новая Мировая война, и теперь уже его племянник отправился сражаться с немцами, новыми врагами, возникшими на прежнем месте. Фэррелл любил эту Монахиню и цветы.


Новое поколение, отправившееся воевать, снова было зелеными юнцами, такими, как Билл Фэррелл, искателями приключений. Говорят, что история ничему не учит, и он согласен с этим, но на этот раз монстр действительно был монстром. Вторая мировая война была другой. Когда Фэррелл увидел концентрационные лагеря, он понял это. Его дяди сидели в окопах, пулеметный огонь и шрапнель косит людей. Они никогда не забудут это и не смогут прогнать прочь свои воспоминания. Может быть, поэтому они и не пытались этого сделать. Фэррелл знал, что таков порядок вещей. Он никогда не сможет избавиться от того, что ему пришлось пережить. И он не сможет объяснить это Бобу Уэсту. Поэтому его жена была чем-то особенным. Одной из причин. Она видела настоящий ужас и прошла через вещи много хуже тех, через которые прошел он сам. Оба они многое поняли. Даже сейчас Фэрреллу было жаль своих дядей и их погибших приятелей. Наверное, для них все было даже хуже, потому что тогда не было особой причины для бойни.


Стэн говорил Фэрреллу, что станет богатым или повесится. Он говорил матери Фэррелла, что тот похож на него, и мать всегда соглашалась. Фэррелл никогда не был богат и, очевидно, не станет вешаться. Он жил так, как мог. Были тяжелые времена, но в целом они всегда были счастливы.


Он вспомнил застолье, устроенное в его честь, когда он вернулся из Европы. Это было хорошее время, и ему пришлось сделать усилие, чтобы вспомнить катер, на котором они производили высадку. И оно вернулось, то ощущение, грохот выстрелов и осознание того, что путь к победе будет устлан телами десантников. Они восхищались десантниками, храбрецами, принимавшими на себя первый удар. Но они все были примерно в одном положении. Все солдаты были готовы драться. Там были парни, пережившие Дюнкерк, была задета их гордость. Они должны были хорошо отплатить немцам.


Фэррелл не хотел вспоминать детали, но они крутились в голове. Море штормило, и он ощущал запах говна. Фэрреллу не было плохо, и он почувствовал себя сильнее оттого, что это случилось не с ним. Парень, стоявший за ним, тихонько молился, до слуха Фэррелла донеслось несколько всхлипов. Парни покрепче громко ругались и говорили о том, как они уделают немцев, когда доберутся до них. Там был один тип по имени Манглер, подонок, дома у него были проблемы с полицией, но солдатом он был отличным. Он хотел убивать и калечить немцев, говорил, что ждет — не дождется, когда все начнется; несмотря на то, какими английских солдат показывали в фильмах, они были обычными людьми, как и все вокруг. Фильмы изображали англичан наивными жертвами, но они были мужчинами, как те, другие.


Они занимались сексом и пьянствовали. Они дрались и употребляли наркотики. Большинство наркопритонов было тогда в Ист-Энде. Но все это было на заднем плане, личным делом каждого. На Пиккадилли и в Сохо было полно проституток — накрашенных куколок и секс-клубов. Секс-пати для людей, оторванных войной от привычной жизни. Все было, но они держали это при себе. Все знают что это было. Но не нужно говорить об этом слишком много. Это не английский путь.


Гарри забыл о фильме, как только вышел из кинозала. Он уже не думал о фильмах про войну, потому что скоро они должны были прибыть в Хоук, и он отправился в дьюти-фри купить что-нибудь. Боковым зрением он заметил заблеванных Spice Girls и поспешно отошел в сторону; они были свежевымыты и свежепричесанны, заняты своим хихиканьем и не увидели его. Круговорот вещей в природе; Гарри обратил свой взгляд на цены. Нужно было срочно что-то заточить, он никак не мог сделать выбор, когда на плечо опустилась чья-то тяжелая рука (сейчас он обернется и увидит полицейского, который скажет, что он арестован). Он быстро обернулся и столкнулся с кукольными грабителями, занятыми подрезанием джина и водки. Хайстрит и Биггз обслуживали себя сами. Оба в слюни; экономят денежки.


— Бар под завязку, там, наверное, сотни две англичан, — прокричал Биггз. — Все пьяные, я думаю, что без неприятностей не обойдется. Обстановка понемногу накаляется.


— Если так все начинается, то что будет дальше? — отозвался Кен. — На этом пароме повод долго искать не нужно.


Прежде чем Гарри успел ответить, они уже свернули в сторону, спотыкаясь и подталкивая друг друга, ведут себя как парочка сопливых пионеров. Гарри решил оставить шоколад в покое. Он посмотрел на продавщицу; она вроде ничего не заметила, будучи занята, отпуская кому-то блок папирос. То, как ведут себя Хайстрит и Биггз, приведет их к вязьме. Здесь камеры, и должны быть секьюрити. Гарри был трезв и отправился в бар. Он хотел бы уже быть на суше и вовсе не мечтал о том, чтобы разгуливать рядом с парочкой мелких воришек. Он окончательно заебался. Тот фильм был полным говном. Почему бы им не поставить что-нибудь вроде «Жестокого моря»? Джек Хоукинс в Северной Атлантике. Да, это ужасно, пересечь Ла-Манш, избежав торпед немецкой подводной лодки, и потонуть из-за неплотно задраенного люка.


Скопище людей и вещей распространяло вокруг массу запахов. Все они смешивались в одно целое — запах сосисок и ветчины из буфета, бензина и машинного масла из автохранилища, выпивки из бара, парфюмерии из дьюти-фри, мочи и блевотины из сортиров, плюс пот всех этих мужчин и женщин, собравшихся вместе Он прошел через турникет и отправился в бар, надеясь найти Картера и остальных. Скоро они будут в Амстердаме и поселятся в отеле поблизости от красных фонарей. Гарри мечтал провести ближайшие два дня, наслаждаясь шмалью, холодным лагерем и какой-нибудь голландской королевой красоты. Но не сегодня. Он хотел закинуть шмотки в отель, найти бар, в котором можно спокойно выпить и дунуть.


КТО ВЫ, КТО ВЫ, КТО ВЫ ТАКИЕ, ЕБ ВАШУ МАТЬ … КТО ВЫ ТАКИЕ, ЕБ ВАШУ МАТЬ?


Это было первое, что он услышал, зайдя в бар, и Гарри увидел, что часть пассажиров начинает нервничать и отходить в противоположном направлении. Он уже видел все это раньше. Вытянутые, шокированные, испуганные лица добропорядочных среднеевропейцев, столкнувшихся лицом к лицу с цветом английского хулиганья. Они столкнулись с Экспедиционным Корпусом, и то, что они увидели, им явно не понравилось. Захватчики были пьяными, шумными и постепенно становились все более агрессивными. Короткие стрижки, татуировки, джинсы, куртки, разбитые стаканы, песни, Юнион Джеки и Святые Георги заставляли нервничать франца-иностранца. Гарри засмеялся. Может быть, это просто добрый юмор, но песня действительно не выглядела слишком дружелюбной, и он подумал, кто бы это мог быть.


ПРИВЕТ, ПРИВЕТ, МЫ — ПАРНИ ИЗ ПОРТСМУТА.


Вот и ответ.


ПРИВЕТ, ПРИВЕТ, МЫ — ПАРНИ ИЗ ПОРТСМУТА.


Он кивнул.


И ЕСЛИ ТЫ ФАН «САУТГЕМПТОНА», СДАВАЙСЯ ИЛИ УМРИ, МЫ — ПАРНИ ИЗ ПОРТСМУТА.


Портсмутские парни всегда ездили за сборной. Если они пересекались с мобом «Миллуолла» или «Саутгемптона», это всегда означало хорошие шансы, что поездка добром не кончится. Услышав ответный заряд, он заинтересовался, кто это — «Миллуолл» или «Саутгемптон».


СОСАТЬ, ПОМПИ, ПОМПИ, СОСАТЬ.


Гарри вошел как раз вовремя: «Саутгемптон» и «Портсмут» встретились на небольшом участке, внезапно превратившемся в танцпол. Их было примерно по десять человек, и все нефутбольные люди отхлынули в сторону вслед за Гарри, пытаясь уйти с линии огня. Несколько бутылок с лагерем приземлились за стойкой, брошенные другими пьяными англичанами, наслаждавшимися зрелищем с задних рядов, так что работникам бара пришлось броситься на пол. Еще одна бутылка угодила прямо в ряд бутылок с виски, бутылки и стаканы разлетелись вдребезги с оглушительным звоном. Он заметил, как Гэри Дэвисон и еще двое из его моба, не теряя времени шустрят с кассой, возникнув откуда-то сбоку. Туда-сюда, как скаузерс. Все это произошло в считанные секунды, находиться здесь трезвым было дико, дико и смешно, даже несмотря на всю ненависть, с которой прыгали друг на друга «Портсмут» и «Саутгемптон», персональную ненависть, вскормленную историей и бесконечными битвами на дерби, плюс подогретая лагерем кровь. Гарри приступил дальше, какой-то чел перелетел через стол, и двое парней начали окучивать его по ребрам и голове, впряглись приятели чела, другие англичане начали крушить стулья и столы в углу бара. На заднем плане Гарри заметил флаг Билли Брайта с надписью CHELSEA на поперечной полосе и самого Билли, который возился со своим магнитофоном, уссываясь, и пытался подобрать подходящий к случаю саундтрек, но никак не мог найти нужную кассету. Когда Гарри посмотрел влево, он увидел там похожие флаги, висевшие на окнах — SWINDON, ARSENAL, WEST BROM было написано на поперечных красных полосах, и огромный Юнион Джек, надпись на котором гласила KENT LOYALISTS. Гарри разглядел все это в считанные мгновения, махач распространялся по бару, другие англичане продолжали спокойно пить, не мешая оппонентам с южного побережья выяснять отношения, клубы портовых городов сражаются на море, разлеталось все больше столиков, звон бьющихся стаканов смешивался со звуками зуботычин и пинков. Юнец в кожаной куртке с короткострижеными светлыми волосами, спотыкаясь, пятился назад, на щеке — достаточно серьезно выглядящий порез, кровь льет ручьем, остановился, видно, в шоке, двое зрителей дают ему платок остановить кровотечение. Гарри посмотрел нa paнy и покачал головой.


С обеих сторон были раны и синяки, никому не удалось погнать противника, возникла минутная пауза, во время которой стороны переводили дыхание, выкрикивая оскорбления, стюарды попытались вмешаться и разрядить обстановку, но только сами попали под горячую руку. Остальные англичане ждали развития событий, зная, что это личные дела, но в то же время это не есть хорошо, поскольку если они не будут все вместе, то в Европе у них не будет шансов. «Саутгемптон» и «Портсмут» должны забыть раздоры и объединиться. Гарри это очень хорошо понимал, во всем виноват стресс, вызванный пересечением пролива, и на минуту он представил, а что, если все англичане вместе прыгнут на стюардов, этих типов в белых рубашках, захватят паром и сами приведут его к берегу. Но момент уже был упущен, и какое-то подобие спокойствия было восстановлено.


Томми Джонсон и остальные парни шли к выходу, Том смеялся, говоря, что лучше побыстрее свалить с парома, а не проводить в Хоуке несколько часов вместе с матросами и теми недоумками, которые сейчас глазеют на махач и которых потом будет допрашивать полиция. На хуй надо, сказал он Гарри, на хуй надо, и они двинулись прочь. Гарри обернулся, бар был разбит, флаги сняты и унесены. Том тащил пьяного Фэйслифта, тот таращился на «Вест Хэм», один из которых был точной копией Фэйслифта, и его оттаскивал некий эссекский вариант Тома.


Гарри шел следом за остальными парнями. Когда они прибудут в Хоук, голландские полисы будут ждать. Им не нужны неприятности. Голландия — либеральная страна, но только пока дело не касается полисов. У них хватает своих хулиганов, чтобы смотреть на это сквозь пальцы, и они давно перестали воспринимать англичан как добродушных эксцентриков. Хорошо бы пересечь Ла-Манш без потерь, но Гарри понимал, в чем дело. Это следствие того, что они — островная раса. Ла-Манш — внутри каждого из них. Естественный барьер, отделяющий Британию. Если бы Гитлер смог нейтрализовать RAF, то преодолел бы его. Но Люфтваффе не смогли сделать этого, и небольшой участок воды сохранил Англии свободу. Гарри помнил эти фильмы. У них нет границ, только с Шотландией и Уэльсом. Неудивительно, что европейцы изобрели фашизм, ведь им все время приходится сражаться, чтобы сохранить свою индивидуальность среди искусственных границ.


Английским парням сложно пересекать Ла-Манш, естественно, им необходима выпивка, чтобы облегчить процедуру, естественно, они немного потеряли контроль, естественно, континентальный лагер крепче и сильнее бьет в голову, но это уже не имело значения. Старые враги подходили к выходу, и дисциплина была восстановлена. Они пересекли пролив, это было время эмоций, они оставили последнюю нить, связывавшую их с домом, перед тем как оказаться на чужой, опасной земле, полной людей, ненавидящих англичан. Гарри понимал, что они другие, но все-таки ему больше, чем остальным, нравилась Европа. Он понимал, что происходит с парнями, и надеялся, что они расслабятся в Амстердаме. Заграница поможет успокоить воспаленные мозги, и Гарри не мог больше ждать.


— Действовать по-английски — это значит закрыть глаза и броситься в самый омут. Когда нос катера уперся в дно, события стали развиваться очень быстро. Наши мысли метались в беспорядке, когда мы достигли берега, и я попытался сконцентрировать их на своих дядьях. В первый раз в своей жизни я мог действительно ощутить то, что ощущали они. Это была невыполнимая задача, но это помогло мне успокоиться. Я пытался дышать глубже, и это сработало. Я думал, что я один такой слабый, но, видимо, все парни чувствовали то же самое. Быть храбрым — значит испытывать страх, но победить его. Даже сейчас я с трудом в это верю, ведь, в общем-то, я был довольно трусливым. Но мы делали то, что было нужно. Шум был ужасным, я старался отрешиться от него. Какой-то человек кричал, но не в нашем катере. Я хорошо помню момент высадки, бледные лица стоящих плечом к плечу людей. Я не хотел думать о том, что произошло с тем человеком, я пытался забыть о своих чувствах и мыслях. Я хотел быть храбрым, и я буду храбрым, когда момент наступит, и он наступил, нос катера с глухим ударом стукнулся о дно, и это означало, что все началось. Этот момент был самым важным в моей жизни. Металлический люк выдвинулся вперед, и мы столкнулись лицом к лицу с реальностью, побережье было пересечено рядами колючей проволоки и других укреплений, взрывы снарядов оставляли глубокие воронки, а вокруг бушевало море. Мы знали, что должны высадиться как можно скорее, и в миг я ощутил, что действительно хочу почувствовать песок своими ногами. Там, в катере, мы были все равно что утки, сидящие на воде. Мы долго ждали, и теперь словно электрический разряд пробежал по нашим телам. Одно хорошее попадание могло уничтожить всех нас разом. Сержант знал это лучше остальных. Теперь мы были в ярости и хотели убивать. Мы хотели стереть этих нацистов с лица земли. Внезапно я понял, что не боюсь, потому что вся энергия ушла на то, чтобы высадиться на берег и добраться до врага. Мы хотели убивать этих людей и сделать свою работу. Я кричал, и ненависть сделала меня сильным. Я умел контролировав ненависть, занятия боксом помогли мне. Мы лавиной стремились вперед, и ощущения были непередаваемыми. Выброс адреналина, призванный спасти твою жизнь, когда она в опасности. Снаряд угодил в катер и едва не перевернул его, и это было как инъекция наркотика. Мы сражались, чтобы устоять на ногах. Битва за выживание, потому что выживание — это все, выживание одного и выживание племени. Сержанту не пришлось пускать в ход свой автомат, потому что наш отряд быстро двигался вперед, сквозь воду, и вот уже мы по колено в воде. Должно быть, это было здорово, почувствовать дно под ногами, хотя я не помню хорошенько Я быстро посмотрел по сторонам, пляж был песчаным, впереди находились вражеские укрепления, а море было полно катеров, борющихся с водой людей, летели немецкие пули, разрывались гранаты, и осколки сеяли хаос в море и на берегу. Один осколок просвистел справа от меня, снеся голову другому солдату, кровь струей ударила в воздух, вода Ла-Манша окрасилась в красный цвет, и я почувствовал комок в горле, но проглотил его, пара секунд ушла у меня на то, чтобы снова собраться. Кто-то нечаянно толкнул меня в спину, но я не мог отвести глаз от обезглавленного солдата, который сделал по инерции еще пару шагов, прежде чем рухнуть вниз, будто камень. Я почувствовал, что падаю рядом с ним. Я барахтался в воде, набежавшая волна накрыла меня с головой, я ощутил соленый привкус во рту, морская вода вместе с соплями текла из носа. В какой-то миг мне вдруг почудился привкус крови, и я подумал, что задет пулей или осколком. Но я был невредим и поднял голову над водой. Образ того солдата все не выходил у меня из головы. Я представил, каково это, быть разорванным на куски, даже не успев добраться на врага, и это сделало меня еще злее, я вспомнил о своей матери и семье, разбомбленных лондонских улицах и Дюнкерке, о том, что пережили мои дядья, сражаясь с немцами, об отце Джонни Бэйтса, в одиночестве скулящем в темноте, словно пес. Я не собирался быть одной из бесчисленных жертв войны, чье имя будет высечено на монументе на церковном кладбище и забыто. Ни в каком варианте я не собирался оставаться гнить на дне Ла-Манша. У меня есть дела дома, и я хотел вернуться. Я заставил себя подняться; кто-то протянул мне руку. Я продолжал бежать вперед. Моя форма промокла, но я не чувствовал сырости, просто из-за воды я стал тяжелее. Наконец я выбрался на берег. Твердая земля вернула мне силы. Я был одним из тысяч, потенциальным именем на монументе, но все было в моих руках, я хотел еще увидеть маму, она заставила меня обещать, что я вернусь. Она не хотела потерять меня в какой-то идиотской войне. Это не может случиться с ней, ведь она провела долгие годы в тревоге за своих братьев, и я должен вернуться, как они. Воспоминания сделали мои мысли кристально ясными. Вокруг меня — кошмар, но рядом со мной — мои товарищи. Мы вместе, против извечного врага. И эти парни не оставят меня в беде. Тогда я не думал об этом, я просто это знал, потому что если на земле есть ад, то мы попали в самое пекло. Немецкие пули убивали англичан, бой не был чистеньким, бескровным делом. Не было правил. Не слишком много милосердия. Это была чертовски кровавая бойня. Людей разрывало на части, руки и ноги разлетались в разных направлениях. Одному парню осколком разворотило живот, и он обнаружил свои кишки на песок рядом с собой, теплые и скользкие, как черви. Кровь была красной; едва засохнув, она чернела. Я упал на песок и вскочил, почувствовав под собой чью-то оторванную руку. Мы бежали в атаку, на ходу стреляя в направлении врага. Я не видел их, но видел, что делают их пули и гранаты. Непрерывный гул самолетов раздавался сверху — RAF атаковали немецкие позиции, взрывы тяжелых снарядов, падавших где-то за пределами видимости, уже перестали гулкими ударами отдаваться в наших головах. Авиация и флот вдохнули в нас надежду, и в этот момент мы впервые действительно поверили, что можем уделать этих ублюдков. Мы продолжали двигаться на врага, когда осколок внезапно угодил в пах Билли Уолшу. Прямо по яйцам, и он упал с пронзительным кривом. Я посмотрел на его рану, там все было черное, обрывки формы и куски кожи смешались в одно целое. Немцы отстрелили ему член и яйца. Там практически ничего не осталось. Но кровотечение продолжалось, и я должен был помочь. Я позвал на помощь, но никто не откликнулся. Повсюду лежали раненые, и я не знал, что делать, поскольку Билли был в шоке, и я боялся, что он умрет от потери крови. Я попытался остановить кровотечение руками, но в этот момент кто-то плашмя упал на нас сверху. На какие-то доли секунды я задержал руку Билли в своей и подумал, во что теперь превратится его жизнь, жизнь без мужского достоинства. Наверное, он предпочел бы умереть; я не знал, что делал бы я на его месте. Может быть, я прикончил бы его прямо там, пустив пулю в лоб, но не было времени думать, так как сержант скомандовал «вперед». Я отпустил руку Билли и поднялся. Мы были тезками, но мне повезло больше; я вытер окровавленные руки о песок. Он кричал, заглушая звуки выстрелов. Мы медленно продвигались вперед, потом остановились. Цепь лежавших солдат вела огонь, и я какое-то время делал то же самое. Я не знаю, как долго это продолжалось, но уши оглохли от шума. Может быть, я обоссался. Я не уверен. Должно быть, это была просто морская вода. Я надеялся, что я не обоссался. По крайней мере, со мной никогда этого не случалось раньше. Остановка была не в радость, потому что она давала время подумать и посмотреть вокруг на изуродованные тела, части тел и то, что от них осталось. Там повсюду была кровь. И тот ее запах со мной по сегодняшний день. Тошнотворный, приторно-сладкий; запах смерти. Я посмотрел кругом и понял, что меня прежнего больше нет. Что я никогда уже не буду тем парнем из паба, который любил выпить и пошутить. Я не был создан для таких вещей. Никто из нас не был создан для них, но мы были мужчинами, мы победили страх и взяли под контроль свои чувства, и когда мы достигли врага и перерезали проволочные заграждения, мы толпой ринулись вперед, крича и выкрикивая ругательства, крепко спаянная людская масса, захлебывающаяся кровью и готовая убивать. Я поранил руку, когда перелезал сквозь колючую проволоку, но даже ничего не почувствовал, продолжая бежать вместе с остальными.


Не знаю, как долго мы сражались. Это было долго и мерзко. Мы преодолели пляж, и за ним нас ждали немецкие солдаты, они выскакивали из своих пылающих укреплений, где пламя жгло тела их товарищей. Мне кажется, они были более испуганы, чем мы. Ни одного из них лично я не боялся. Рукопашная — лучше, чем все остальное. Лучше погибнуть в рукопашной, чем быть подстреленным в самом начале. Рукопашный бой сейчас был в самый раз для меня. Я хотел драться с ними лицом к лицу. Долгие годы мы сидели дома, со страхом ожидая вражеского нападения, в то время как Гитлер убивал наших женщин и детей, и сейчас у нас появился шанс все исправить. Я чувствовал себя великолепно. Первый раз в тот день, хотя это чувство и не длилось особенно долго. Я сконцентрировался, моя злоба ушла. Это то, чего мы ждали. Без формы немцы были такими же людьми, как мы, но тогда я не думал об этом. Прямо на меня выскочил уже довольно пожилой немец, и прежде чем он успел выстрелить, я проткнул его штыком. Сталь глубоко вошла в самое сердце, мне с трудом удалось вытащить штык. Он закричал, немецкий ублюдок, сталь стала красной и сверкала. Кровь стекала по металлу, я наслаждался убийством. Я или он. Мы или они. Я нанес ему еще один удар в шею, и он упал. Я застрелил еще двух немцев, бежавших передо мной. Один умер сразу, а другой должен был вот-вот испустить дух. Другие немцы обратились в бегство, и мы преследовали их. Манглер и остальные бежали рядом со мной. Повсюду был огонь, то и дело взрывались пылающие машины и грузовики. Дышать было невозможно. Манглер что-то кричал немцам, другие англичане зажали их в угол. Немцы остановились и бросили оружие. Подняли руки вверх. Манглер ударил одного из них прикладом в лицо и прижал к стене, направив штык к его промежности. Он засмеялся немцу в лицо и сказал, что кастрирует его, как они сделали с Билли Уолшем. Немец готов был упасть. С большим трудом сержанту удалось оттащить Манглера. Наверное, тогда мне было все равно, сделает это Манглер или нет, потому что я сам тогда обезумел. Я не уверен. Я думаю, все мы обезумели, потому что на войне ты не можешь не стать сумасшедшим. Убивая людей и видя погибающих друзей. Все человеческое было забыто. Потом все зашьют белыми нитками, раздадут медали и напишут торжественные песни, но я-то знаю, что я чувствовал тогда. Я всегда был честен с самим собой. Полагаю, немцы были счастливы, когда мы оставили их в покое. Хочется думать, что я остановил бы Манглера, начни он делать, что задумал. Наверное. Может быть, он и не хотел ничего делать, хотел просто напугать парня. Да, должно быть, так оно и было. Сработало, потому что немец начал плакать, и его товарищи посмотрели на него с презрением. Мы пошли дальше, бой продолжался. Но резня была на исходе, потому что немецкие солдаты повсюду сдавались. Люди продолжали гибнуть, это было печально, история на пляже повторялась, но теперь уничтожение было более хладнокровным. Все наши чувства были разбиты вдребезги. Шум и вонь какое-то время еще отравляли нам жизнь, но понемногу исчезли. Уши болели, дым застилал глаза. Я увидел то, чего никогда не забуду, может быть, потому что мы были новичками, но человек с оторванной головой и Билли Уолш, потерявший свои гениталии, а потом и жизнь, намертво врезались в память. Впоследствии я много раз становился свидетелем подобных вещей во время боев в Европе, но они уже не вызывали тошноты, просто в голове остался словно какой-то тяжелый ком. Мы захватили плацдарм и теперь могли перевести дух. Кто-то протянул мне папиросу, и я затянулся, хотя и не курил раньше. Это помогло мне осознать, что я жив. Я помню все это ясно, хотя с тех пор и прошло больше чем полстолетия. Некоторые вещи невозможно забыть, и высадка в Европе из их числа. Тогда я надеялся, что это больше не повторится, но я понимал, что это наивно. Это было только начало. Я еще увижу другие вещи, которые поразят меня, но отсюда началось освобождение. Те, кто пережил Дюнкерк, видели кое-что раньше, но и они выглядели опустошенными. Я сидел, курил и смотрел на Манглера. Я был рад, что сержант подоспел вовремя и спас немецкого солдата. Я думал о том, что сделал Манглер, ведь он сопротивлялся начальству. Я думал о пляже, о запахе и цвете крови, застывшем перед глазами. Я с трудом мог поверить, что за двадцать с небольшим минут мы захватили плацдарм. Я не помню, чтобы кто-то из нас бурно радовался, и никто не выглядел особенно счастливым. Что я делал? Что чувствовал? Я хотел бы сказать, хоть это и не по-мужски, что я проронил несколько скупых слезинок. Но я не сделал этого. Я сидел там и вообще ничего не чувствовал.
IT'S A FUCKING DISGRACE !

Аватара пользователя
Papa
Moderator
Moderator
Сообщения: 4641
Зарегистрирован: Ср сен 01, 2004 00:46
Откуда: Nazareth

Сообщение Papa » Ср июн 02, 2010 12:27

Глава 10 — Ничейная земля

Гарри понадобилось несколько секунд, чтобы осознать, что он находится в гостинице в Амстердаме, а не дома в Лондоне. В комнате было темно, но луч света просачивался сквозь жалюзи, создавая странный рисунок на полу. Он посмотрел на часы на столике рядом с кроватью, цифры показывали девять, и понял, что чувствует себя прекрасно после морского путешествия. Он спал не очень долго, но забытое детское ощущение праздника вернулось вдруг с огромной силой. Постельное белье было новым, комната — прохладной, от всего исходил запах чистоты и свежести. Определенно, он был не в Лондоне.


Когда его глаза привыкли к темноте, он разглядел очертания тела Картера под одеялом на соседней кровати, секс-машина храпела, как свинья. Самые отъявленные хрюшки могли бы позавидовать его храпу, и Гарри решил не будить парня. Секс-машина нуждается в восстановлении растраченной энергии, чтобы с новыми силами приняться за девок, у Гарри будет время пообщаться с ним попозже. Когда станет темнеть и на улицы начнут выползать чиксы, он будет ближе, чем тень. У него будет время получить несколько запоздалых уроков, так что чьи-нибудь коралловые губки без работы не останутся. Он проснулся с эрекцией и мыслями о женщинах. Хотелось вздрогнуть немного, но он устоял перед искушением. Он должен быть на высоте. Та счастливица, которую он встретит, должна получить полное удовольствие.


Уже десять; Гарри вылез посрать, принять душ и побриться. Стоя под горячим душем, соскоблил новым Bic’ом щетину с лица. Душ его удивил — в Англии горячая вода закончилась бы уже через пять минут. Можно сколько угодно говорить о джоках и жидах, но англичане даже пересчитают бобы на твоей тарелке, чтобы убедиться, не слишком ли много тебе досталось. Он побрызгал афтешэйвом на щеки и посмотрелся в зеркало. Не так уж плохо. Он вышел в холл, замотав полотенце на поясе; женщина средних лет прошла мимо, не обратив на него внимания. Это же Голландия, им наплевать. Если бы это был Борнмут, через пять минут поднятые по тревоге служащие отеля уже ломились бы к нему в дверь.


Картер все еще втыкал. Гарри быстро оделся, натянув вчерашние Levi’s, мятую майку и кроссовки, провел по майке и джинсам руками, чтобы разгладить немного. Тихонько прикрыл дверь, оставив Картера в одиночестве, и спустился по узкой деревянной лесенке на ресепшен. Человек за стойкой оказался лысоватым мужчиной средних лет; дымящаяся чашка кофе стояла перед ним. Как все голландцы, он говорил на отличном английском.


— Выспались? — спросил он. Тихие звуки радио доносились откуда-то, и аромат свежего кофе поднимался из чашки. — Вы выглядели сильно уставшими, парни, да еще пошли выпить.


— Спал как ребенок, — ответил Гарри.


Он хотел добавить, что даже не намочил простынь, но побоялся, что шутку не поймут. Он не хотел, чтобы владелец гостиницы побежал обнюхивать постель, пока его не будет.


— Лучшая ночь за последнее время.


Было уже три часа, когда они приехали в Амстердам. Несколько банок пива помогли скоротать время в поезде от Хоука, потом пятнадцатиминутная прогулка от вокзала, закинули шмотье и зависли в баре через дорогу. Они едва успели в отель вовремя, иначе пришлось бы всю ночь ломиться в двери. Том останавливался здесь раньше, все здесь знал, и они могли рассчитывать на скидку.


В баре было очень тихо, и пара пива перед сном помешать не могла. Четыре утра, все заебались. Когда они приехали в Хоук, голландские полисы ждали их во всеоружии, в шлемах и с собаками, и помпи и парни из Саутгемптона были вычислены. Приморских жителей окружили в ожидании депортации, присовокупив к этому несколько ударов дубьем. Потом они прошли вдоль остальных англичан, и домой был отправлен Фэйслифт вместе с Хайстритом и Биггзом, оба со своим награбленным добром. Фэйслифт был пьян, матерился и орал «зигхайль» на копперов. Толстокожий ублюдок, потому что это совсем не здорово в Голландии. Им не понравились его тату с Юнион Джеком и бутылка пива в руке, но хуже всего была эта гестаповская болтня — не слишком умно в стране, в которой немцев ненавидят со времен войны. Гарри не очень хорошо знал Фэйслифта, тот был приятелем Марка и Тома, но хоть иногда с ним и было забавно, вообще-то он был ублюдком.


Остальные парни вели себя спокойно, и Том, Марк, Картер, Билли и Гарри сели на поезд вместе с Гэри Дэвисоном и его мобом, плюс Кевин и парни из Крю и Болтона, остальные англичане разместились по другим вагонам. Наверное, добрых два десятка англичан было повязано за участие в драке, нахождение в нетрезвом виде, грабеж или просто потому, что полисам не понравилась их внешность. Газетам в Англии будет о чем писать, наверняка какие-нибудь щелкоперы ехали с ними. Слава яйцам, все закончилось. Гарри ненавидел паромы.


— Завтрак дальше по коридору, — сказал хозяин, повернув голову вслед. — Это не то, к чему вы привыкли у себя в Англии, но ветчина и сыр неплохи. Кофе очень хорош. Этот сорт я специально заказываю в Италии.


Через холл Гарри прошел в маленькую комнату. Там не было никого, если не считать жены хозяина, которая принесла ему завтрак. Кофе излучал чудесные ароматы, хотя сам завтрак выглядел так себе. Гарри любил всякие жареные штучки, но все-таки лоснящиеся от жира ложки — не самое традиционное в Англии. Он начал вспоминать свое любимое: булочки с джемом и беконом из пекарни, где работала сестра Манго, жареную картошку с треской из закусочной, жареных цыплят (которых так любил Болти), ребрышки из китайского ресторана, двойные бургеры из Стамбул-хауса, ямайскую кухню, кетчуп «Хайнц» и горы бутербродов дома перед телеком. Он мог бы продолжать и дальше, но во рту уже пересохло, а потом, он ведь хотел забыть о Лондоне — в конце концов, ради этого он и поехал. Даже самый отъявленный сноб должен согласиться, что в Англии есть своя достойная кухня. Он заметил Кевина. Вот человек, который разделяет его мнение.


— Как дела? — спросил Кевин, усаживаясь напротив.


— Неплохо, — ответил Гарри, в самом деле чувствуя себя великолепно.


Это как раз то, что нужно. Отправиться в путешествие и посмотреть мир. Яркое голландское солнышко светит в окно, ты сидишь и хаваешь бутерброды с ветчиной и сыром, с нетерпением глядя на круассан. Гарри откусил кусочек. Неплохо.


— Этот тип, который держит это заведение, — сказал Кевин, заметив, что жена хозяина вышла, — смахивает на извращенца. Ты видел, чего он читает? Журнальчики с фотками шлюх на мотоциклах с огромными татуированными сиськами. Небось подрачивает там на них, грязный ублюдок. Похоже, мы ему помешали, когда пришли.


— Да они здесь все такие, — ответил Гарри. — Им все по хую. В Амстердаме можно все.


— Ну да, но тебе вряд ли бы понравилось, если б такие бабы разгуливали по соседству с твоими детьми, — возразил Кевин, беспокойно поглядывая на тонкие ломтики ветчины и сыра. — Да, с этого не поправишься.


— Кофе нормальный.


— Представь себе ребенка, который вдруг видит этих монстров с пятидесятидюймовыми сиськами и татушками на сосках. Это зрелище может на всю жизнь отвадить его от женщин. Или даже подтолкнуть куда-нибудь не туда, а? Да, я боюсь, что такого завтрака мне Мало.


Гарри был склонен согласиться с северянином. Он уже все съел, Но его желудок ныл по-прежнему. Допив кофе, он оставил Кевина доедать завтрак в одиночестве, а сам отправился спросить владельца гостиницы, каким путем ему лучше пойти прогуляться. Он попытался украдкой разглядеть журналы, но увидел только телефонные справочники и книгу постояльцев, в которой они отмечались прошедшим вечером. Хозяин, подумав, спросил Гарри, что он хочет посмотреть, потом посоветовал пойти налево, потом свернуть направо, потом опять налево и выйти к центру города.


На улице Гарри почувствовал себя заново родившимся. Поездка на пароме оказалась не так плоха, как он боялся. Он засмеялся, вспомнив, как заблевал школьниц. Сейчас это уже прошлое, одна из историй, которые рассказывают за пинтой пива, и наука для девчонок. Они сами потом будут над этим смеяться. Сейчас его окружала Голландия, и он не хотел думать об Англии. Хватит воспоминаний. Глядя на дома по обеим сторонам канала, велосипеды у перил, чистое небо наверху и проходящих мимо счастливых людей, Гарри не собирался искать какие-то аргументы против Европы. Если это — Европа, то лучше бы Англии поскорее присоединиться к ней. Раньше он мог судить об этом только по пропаганде, которую со всех сторон пихают в глотку, но сейчас он мог видеть все своими глазами. Впереди он заметил палатку, где продавали картошку с майонезом. Весьма кстати. Он подошел и заказал порцию. Продавец был в майке «Аякса». Картошка оказалась вкусной, майонез еще лучше. Вот это жизнь. Пересечь Ла-Манш и поблевать на нижнюю палубу, в завитые прически тинэйджеров с лондонских окраин. Гарри чувствовал себя преисполненным доброты. Ночью он будет тенью секс-машины, но днем ему и одному неплохо.


Отель располагался рядом с каналом, Гарри сделал все по сове ту хозяина, свернул налево и медленно пошел вдоль еще медленней текущей воды, вдоль пришвартованных ярко раскрашенных корабликов, булыжная мостовая звонко цокала под каблуками прохожих. Он чуть было не вляпался в собачье дерьмо, выругавшись про себя. Всегда найдется кто-то, ведущий себя как мразь. На углах улиц стояли велосипеды по нескольку штук сразу, в больших окнах верхних этажей отражались облака. Воздух в городе был чистым, машин по обеим сторонам канала почти не было. Людей тоже было совсем немного, было чем дышать, и это нравилось Гарри все больше и больше. Здесь все так сильно было непохоже на Лондон с его толкотней, снующими туда-сюда автомобилями и вонью бензина наполняющей твою голову невыносимой тяжестью.


Гарри проследовал в указанном направлении, пересек небольшую площадь и вышел к цветочному рынку. Потом повернул назад в сторону вокзала. Следующие три часа он гулял, разглядывая каналы и смешные трамвайчики. Ноги уже начали болеть, нужно было отлить и отдохнуть. Выпить тоже бы не мешало, и он вошел в первый попавшийся бар. Внутри было человек двадцать, все они тихо разговаривали друг с другом, парочка чикс у стоики и бармен, возившийся со стаканами. Он посмотрел на сорта пива, выведенные мелом на черной доске, и выбрал бельгийское пшеничное. Заплатил свои гульдены и отвалил в сортир.


Стоя над толчком, Гарри разглядывал граффити, смесь аяксовско-фейенордовских футбольных лозунгов и наркоманской чепухи. Он хотел было тоже написать что-нибудь, но зачем? Он слишком стар для граффити. Кто-то тужился в соседней кабинке, и Гарри постарался уйти побыстрее.


Гарри вернулся к стойке за своей выпивкой. У пива оказался странный вкус, который сильно отличался от того, к чему он привык. Но он сам его выбрал, так что какие могут быть разговоры. Он улыбнулся двум женщинам, сидевшим у стойки. Они тоже улыбнулись, в лучших голландских традициях, спросили, не англичанин ли он. Гарри кивнул и присел рядом. Они ели что-то, похожее на бифштекс под соевым соусом. Он почувствовал голод. Девушки сказали, что это сатайя, индонезийская штука. Они сказали, что Индонезия была раньше голландской колонией, что удивило Гарри, поскольку он не знал, что были еще колониальные империи, кроме английской и испанской. Это все равно что индийская жратва дома. Сатайя распространяла соблазнительный аромат, и Гарри заказал себе то же самое, продолжая болтать с девчонками. Тихо играла музыка Rolling Stones, бармен за стойкой мыл пластиковые Стаканы.


Вот это настоящая жизнь — сидеть в уютном местечке, разговаривая с двумя клево выглядящими местными девчонками, немного Похожими на хиппи, хотя нет, скорее на каких-нибудь байкерш, у них длинные волосы, брюки у одной красные, у другой зеленые, Но он бы не отказался, если бы они предложили ему минет, а грудь у обеих была гораздо меньше пятидесяти дюймов. В воздухе он ощущал запах шмали.


— Что делаешь в Амстердаме? — спросила первая волосатая.


— Я здесь только на пару дней, просто собираюсь отдохнуть, — ответил Гарри. — Я еду в Берлин с друзьями.


— Ты был там раньше? Знаешь там кого-нибудь?


Гарри почувствовал себя так, будто разговаривает с двумя операми. Он хотел было сказать, что едет на футбол, но потом подумал о той чепухе, которую, наверное, и здесь в газетах пишут, и решил, что это не лучшая идея. Волосатые не понимают таких вещей. Он не хотел оттолкнуть их, хотя и не собирался их трахать. Всему свое время и место. Попозже, может быть.


— Нет еще, но я думаю, мы там с кем-нибудь познакомимся.


Два амбала вошли и сели рядом с девчонками. Здоровые ублюдки. Должно быть, двадцать стоунов в каждом. Но на бычье не похожи. Скорее какие-нибудь Ангелы Ада. Гарри ждал, что в ноздри ему ударит резкий запах. Он слышал, что Ангелы носят одежду, покрытую говном и мочой своих товарищей. Это что-то вроде церемонии приема. Противно, но чего еще ждать от волосатых? Может быть, он и не прав насчет говна и мочи, это больше годится для каких-нибудь извращенцев, а Ангелы определенно не были педиками, да он и не собирался обвинять этих двоих в преступлении против человеческой природы. Он слышал, что они вроде как гангстеры. Он не хотел иметь дело с гангстерами. Он не так уж много знал про Ангелов Ада, только слухи, а по футбольному опыту ему отлично было известно, что газеты врут. Но они были здоровыми ублюдками, все в тату, и на вид им было лет по сорок. Они даже угостили его пивом, когда увидели, что их девчонки мило беседуют с ним.


Гарри выпил еще две пинты, потом один из Ангелов предложил ему косячок. Настоящая жизнь, но он все-таки чуть не засмеялся, представив себя в такой же ситуации дома. Если бы двое парней зашли и обнаружили, что какой-то тип болтает с их подругами, они предложили бы ему нечто большее, чем выпивка и травка. Но голландцы — классные люди, и они нравились Гарри. Давай, Европа.


Нам не пришлось долго искать Харриса — он сидел на табурете у стойки, а стена за ним действовала как экран. На экране в центре внимания была блондинка, камера показывала то средних размеров грудь, то бритый лобок. Может быть, неплохо выглядящая девчонка заслуживает чего-то лучшего, чем член какого-то ублюдка, брызжуший спермой ей в лицо. Пара галлонов мутантского семени для аппетитной Блонди. А вы говорите о самоконтроле. Блонди откинула голову назад, облизала губы, ее напарник приготовился к следующему спурту. Я уже приготовился услышать репортаж Энди Грея, но звука не было. Фильм без звука, серые тени выплывают откуда-то сзади. Сейчас полдень, десять или около того англичан сидят за столиками, держа в руках бутылки с «Амстелом» и «Хайнекеном». А одному уже не о чем беспокоиться. Спит, уронив голову на стол. Блонди размазывает сперму по щекам и груди. Камера двигается ближе, чтобы весь бар мог разглядеть ее соски. Партнер исчезает, зато появляется другая чикса с массивным черным дилдо, привязанным к пизде. Если не считать его и еще красных чулок, на ней ничего нет. У дилдо золоченая верхушка, намазанная каким-то кремом. Блонди меняет позицию. Камера снова приближается, и мы можем видеть, как въезжает Черная Лесби. Эта новая девчонка не теряет времени, и Блонди скоро начинает сжиматься в экстазе, стонущее лицо — крупным планом. Марк говорит «ебаный в рот, в нашем пабе такого не увидишь», глядя на Картера, который, как известно, спит с Денис, барменшей из The Unity. Наверное, они обычно так же развлекаются. Да, в наших пабах такого не увидишь, но это еще не конец, потому что возвращается прежний партнер; выглядит весьма деловито. Операторы наводят камеру на его член. Блонди открывает рот, заглатывает снова. Съемочная бригада дает общий план, чтобы мы могли полюбоваться счастливой троицей; сами операторы и режиссер, наверное, дрочат где-то за кадром. Но блондинка в самом деле неплоха, ей, наверное, немало платят. Примерно через двадцать секунд ее партнеру надоедает оральное удовольствие, и он уступает место какому-то арабу, возникшему из темноты. В баре раздаются недовольные возгласы — некоторым партиям не слишком понравилась картина обслуживания верблюжатника белой девчонкой. Напарник отодвигает в сторону Черную Лесби и зарывается в попку Блонди. Камера показывает ее лицо крупным планом, когда напарник въезжает внутрь. На лице — страстная гримаса. С таким талантом пора в Голливуд. Показывает парням в баре, что ничего так не любит, как шесть хороших дюймов в своей грязной клоаке. Грязный Араб на другом конце так стонет, словно ему впервые отсасывает девчонка. «Бландынка, слющай». Не верит своему счастью. Привык в своей пустыне трахать верблюдов и палестинских тинэйджеров, и вот наконец вкусил прелести гетеросексуальной любви.


— Подвинься, парень, — смеется Картер, — моя очередь.


За столиком рядом сидит седая женщина со стаканом красного вина. На лице — счастливая безмятежность. Наверное, мама Блонди. Интересно, как бы она себя чувствовала, если бы на экране действительно была ее дочь?


— У нее будут проблемы, когда она захочет посидеть, — говорит Марк. — Да и кому после этого ее партнера захочется ей засунуть? Лучше бы он себе засовывал.


— Так он же не пидор. А потом, он не сможет.


Харрис оборачивается, смотрит на экран. Поворачивается к нам снова.


— Прошлой ночью было еще хуже, — говорит он, — сейчас все вполне прилично.


Подходит Картер, заказывает пиво.


— Это Йохан, — говорит Харрис, представляя нам скинхеда, наливающего выпивку. — Он живет в Амстердаме, но болеет за «Фейеноорд».


Йохан кивает нам, наливает пиво. Говорит, чтобы мы чувствовали себя как дома.


— Читали? — спрашивает Харрис, протягивая нам английскую газету. — Это вас позабавит.


Мы бегло просматриваем статью на первой странице. Основной смысл — немцы провозгласили перемирие между враждующими фирмами на время того, что газета называет «Битвой Хулиганов Столетия». Немцы предупреждают, что отправят нас домой в гробах. Журналист не знал, кого больше полить грязью, немцев или англичан, и решил пригвоздить к позорному столбу обе стороны. Получилось, что, с одной стороны, английские хулиганы-неонацисты едут громить Берлин и терроризировать беззащитных немцев, а с другой — немецкие хулиганы-неонацисты собираются убивать безобидных английских футбольных суппортеров. Типичный журналистский прием — все равно, о чем речь, но виноваты нацисты. Смешно, потому что это продолжается из года в год. Магическое слово «наци». Неважно, какого направления придерживается газета или журнал, левого или правого, все они любят этих мифических «наци», возникающих из ниоткуда и вновь исчезающих в никуда. Для пущего эффекта они поместили фотографию скинхеда, ухмыляющегося в камеру. Хотя это вовсе не скинхед, а бонхед. Но они не понимают разницы. Ни хуя не понимают. Странно, что они не нарисовали ему свастику на лбу. Забавно смотреть, как во всем люди следуют стереотипам. Желтая пресса задает повестку дня, и остальные СМИ слепо ей следуют.


Никогда не интересовался политикой, потому что все эти мудаки одинаковые. Просто сборище пидарасов. Всем им наплевать на обычных людей, живущих обычной жизнью. Все это просто промывание мозгов. Берлин — лидер новой Европы, и это придает поездке остроты. И нацисты здесь ни при чем. Ну да, все мы делаем это, заряжаем Не Сдадимся, стоя под Юнион Джеком и подняв вверх правую руку, издеваясь над окружающими. Или беспорядки в Дублине. Они говорят, что это политика, но это всего лишь следствие ситуации в Ольстере. Ясно, что никто из англичан, бывших на том матче, не собирался поддерживать ИРА и, естественно, наши симпатии в Северной Ирландии на стороне лоялистов и, конечно же, там были люди из С18, но в целом это был футбольный моб, и ничего больше. Говорить, будто беспорядки организовали один-два человека, просто глупо, все и так знали, что они будут. Англия Должна была сказать свое слово.


Я думаю о тех старых солдатах, которые говорят, что в прошлую войну мы воевали не на той стороне, и таких ведь много. Что немцы — такие же, как мы, храбрые парни, и эти люди правы. Это не то что я хотел бы, чтобы вместо Королевы в Бэкингемском Дворце сидел Гитлер, но немцы — нормальные люди. И голландцам не мешало бы подумать об этом, потому что все мы — одной саксонской крови. Голландцы и немцы идут по английскому пути в жизни. Я смотрю на Йохана, стоящего за стойкой во Fred Perry и с короткой стрижкой. На стене рядом с постерами Judge Dread и Prince Buster висит вымпел «Фейеноорда». Большая стопка компактов. The Cockney Rejects, 4-Skins, Business, Last Resort и несколько Oi! сборников. А также ска — Madness и Bad Manners. Настоящая скиновская музыка плюс настоящий ямайский ска. Они любят наш футбол, нашу музыку, наши пабы и нашу одежду. У голландцев и немцев есть свои футбольные мобы, они пытаются прыгать на нас, когда мы приезжаем. Это вполне естественно. Но внутри мы похожи. Они уважают англичан. Английских хулиганов.


Кого мы на самом деле ненавидим, так это всех этих макаронников и латиносов. Грязных ублюдков в дорогой одежде, любителей пускать в ход ножи. Всегда тут как тут, когда ситуация для них беспроигрышная, но съебывают сразу, как только столкнутся с более или менее равным числом англичан. Я видел это много раз. И слышал рассказы других. Мы ненавидим их, потому что они трусы и позеры. Когда смотришь сейчас футбол по телевизору, когда камера показывает зрителей, то это обязательно хорошо одетые женщины и дети. Или нелепые фаны «Ньюкасла» в клубных майках, которые и близко не подходили к Сент-Джеймс Парк, когда у клуба были тяжелые времена. Журналисты игнорируют настоящую культуру, окружающую футбол, потому что камеры — часть той же системы, которая уничтожила атмосферу на наших стадионах. Когда они показывают испанцев и итальянцев, всю эту латинскую байду, либеро и прочая чушь, в кадр вечно попадают так называемые «ультрас» для создания колорита. Это журналисты любят, потому что ультрас — маленькие забавные хулиганчики, но своих зрителей они игнорируют. Это слишком близко к дому и это то, частью чего они сами не являются, так что они делают вид, что нас нет вовсе. И так не только в футболе. Так во всем. Пресса контролируется одним классом. Они хотят, чтобы все на свете существовало только для них, а на остальных им плевать. Так поезжайте в Италию, посмотрите, как английские парни ходят с трусами на голове, издеваясь над местными, а те стоят, смущенно глядя в сторону.


Я был на Уэмбли, когда Ди Маттео прошел с центра поля и перекинул мяч через Робертса, и на тот момент он был самым великим человеком на земле. На несколько секунд даже более великим, чем Дзола и Виалли. Ну и что? Дзола — лучший игрок, когда-либо надевавший майку «Челси», и Виалли тоже знает свое дело, когда рассекает по штрафной, отсвечивая лысиной, как Муссолини.


Каждый парень «Челси» во всей стране, будь то на стадионе или в пабе перед телевизором, в ту минуту любил этого итальянца. Ну и что? Дело в том, что каждому нужен враг. Нет смысла тратить деньги и время на поездки по Европе, чтобы обниматься с местными. Где в этом смысл? Где острота ощущений? Изображать из себя любящих родственников, как какие-нибудь мудаки. Всему есть предел. Это добавляет вещам кайфа. Футбол — игра, но нам нужен противник.


Как в тот раз, когда мы играли в Дании и, правду сказать, датчане вели себя очень дружелюбно, хотя они знали, чего от нас можно ожидать. Все придурки в Дании съехались в Копенгаген посмотреть, как отрываются англичане. Первый коппер, которого мы встретили, спросил нас, когда начнется драка. Скоро, приятель, подожди чуть-чуть. Мы расположились на площади в центре Копенгагена, вокруг нас — люди, смотрящие на нас. Мы пели песни. Датчане вели себя мирно, а прыгать на таких людей тяжело. Но потом они попили пива и начали глумиться. Мы прыгнули на глазеющих на нас мудаков, кто не успел убежать — получил. Все произошло только потому, что кто-то не умеет пить. Начался рэмпейдж, и все увидели, какие мы нехорошие. Мы крушили магазины и кафе, валили всех подряд, скаузерс занялись подрезаловом. Прошла целая вечность, прежде чем появились полисы, и у них даже мысли не было о том, как справиться с ситуацией. Они обосрались, столкнувшись с необходимостью повязать людей, которые не хотят быть повязанными. Попытались спустить все на тормозах. Подождать, пока все само собой успокоится. Не обращать внимания на происходящее. Мы просто ушли, когда появились автобусы со спецназом. Поймали такси и поехали прямо на стадион.


Скандинавы и датчане слишком дружелюбные. Слишком хорошие. Они не понимают, что к чему, думают, что мы — джентльмены с моноклями и котелками. Что мы все как Гари Линекер. Так мы просто заходим в их магазины и берем все бесплатно. Ходим по их улицам, наслаждаясь свободой. Берем в магазине пиво и швыряем бутылки в витрины — просто так, для пущего кайфа. Пьем в их барах, потом забираем их кассу и разносим бар, если хотим. Делаем, что хотим, потому что мы — англичане, и никто не может остановить нас. Это массовый отгяг, как на курорте. Скандинавские полисы не знают, как справиться с нами, хотя голландские и бельгийские знают, что делать, и немецкие тоже не станут долго ждать. У них хорошие традиции. Штази и Гестапо. А испанские и итальянские просто избивают все, что движется. Газеты утверждают, что во всем виноват Эйзель, но это началось задолго до него. Они любят это, потому что они мрази. Я помню, как «Манчестер Юнайтед» играли в Португалии. Женщины и дети приехали посмотреть футбольный матч, а полисы решили, что это война. Их полиция всегда прыгает на англичан. Реакция на события в Риме просто смешна. Журналисты существуют вдали от реального мира и ничего не понимают.


Но в северных странах бывать здорово. Свистишь вслед девчонкам, и им это нравится. Улыбаются, кивают в ответ. Всегда чувствуешь себя немного виноватым перед этими людьми, потому что некоторые англичане напиваются до такого состояния, что уже не понимают, что делают. Чувствуешь вину, пока не столкнешься за углом с местными ублюдками, которые стараются подкараулить и взять числом. Всегда одно и то же. Но люди понемногу учатся, и теперь, когда мы приезжаем куда-то, полисы наготове. Ждут шанса безнаказанно завалить кого-нибудь. И посольствам наплевать на это, потому что они точно так же, как и все, ненавидят нас. Все эти дипломаты — мудаки.


— Забавно, как газеты вечно провоцируют людей, — говорит Харрис. — В Берлин и так собиралось порядочно народу, так теперь поедет еще больше.


Нам наплевать, чем больше англичан, тем лучше. Хотя газетчикам такие вещи не к лицу. Наверное, заплатили какому-нибудь безработному ребенку из Восточного Берлина пятьдесят фунтов за информацию. Я помню, как перед Евро-96 на радио притащили фана «Дерби», который рассказывал, что все собираются убивать турок. Журналисты любят шокировать людей, им нужны слушатели для своих лекций. Я слушал эту передачу на работе, на своем складе, и все уссывались, потому что голос парня изменили до такой степени, что он был похож на голубого.


— Немцы будут ждать нас и без этих статей, — говорит Харрис. — Их газеты в этом уверены. Все должно получиться очень весело. В Берлине будет вкусно. Здесь слишком спокойно. Мы ездили в Роттердам, встречались с людьми из банды «Фейеноорда» прошлой ночью. Там была драка в ночном клубе, но ничего серьезного. А вы как доехали?


Мы рассказали, как жители побережья устроили войну. Он засмеялся, покачивая головой.


— Мы увидим их снова. Я знаю этот моб из Портсмута, они вернутся. И Фэйслифт тоже. Он не задумываясь поедет снова. Все, что им нужно сделать — отправиться в другой порт, тупые полисы ничего в этом не секут. Я сам делал так раньше. Они не выпустили ценя в Турцию. Не дали мне улететь из Хитроу, хотя у меня был билет. Я доехал на автобусе до Гэтуика и улетел оттуда. Я пробыл в Стамбуле три дня. Стремное место. Эти ебучие турки опасны. Их как грязи, и почти все вооружены. Но мы не облажались. Там настоящий Третий Мир, там порнофильмы в барах не показывают. Стамбул — сраная пердь. Кругом говенная жратва и говенная выпивка. Здесь, по крайней мере, можно развлечься. Приличная еда, пиво, музыка, женщины только и мечтают, что об английском члене. f Харрис уже бог знает сколько лет ездит за сборной. У меня это, Наверное, раз пятнадцатый. Марк тоже обычно не остается дома, а иногда к нам присоединяется и Род.


— Да, парни, в Амстердаме можно все, — смеется Харрис. — Сейчас мы с вами в центре цивилизованного мира. Можешь пить, сколько хочешь, дуть, ширяться, драться, ебаться и осматривать Достопримечательности. Европейская цивилизация в лучшем виде.
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
IT'S A FUCKING DISGRACE !

Аватара пользователя
Papa
Moderator
Moderator
Сообщения: 4641
Зарегистрирован: Ср сен 01, 2004 00:46
Откуда: Nazareth

Сообщение Papa » Ср июн 02, 2010 12:30

Глава 11

Гарри нашел остальных ранним вечером. Это оказалось несложно, потому что они все еще сидели в баре, где договаривались в двенадцать встретиться с Харрисом. Они начали рассказывать ему про какой-то фильм с блондинкой, но он ничего не понял. За стойкой стоял здоровый скинхед, играл диск Madness. Звук был хорошим, и бар Гарри понравился, он не отказался бы выпить здесь, но остальные собирались пойти заточить. Харрис приметил клевое местечко накануне, и они вшестером отправились вслед за лидером. У Гарри был выбор — остаться попить пива или пойти с остальными парнями, но Харрис сказал, что они идут в индонезийское кафе, где все вкусно и дешево. Гарри вспомнил сатайю и решил пойти вместе со всеми.


Солнечная погода сменилась пасмурной, накрапывал дождик, но Гарри продолжал пребывать в хорошем настроении. На душе было легко, в голове — пусто, он был среди своих, а в кармане лежал кораблик, подаренный на прощанье девчонками из того бара. Лишнее доказательство, что не стоит плохо думать о людях только потому, что у них длинные волосы. Вообще не стоит судить о людях по внешним признакам. Он отправился в индонезийское кафе вместе с Харрисом, Картером, Томом, Марком и двумя другими парнями «Челси», которых не знал. Погода была совсем другой, чем утром, но дождь только добавил улицам свежести.


Человек, стоявший в дверях, не слишком обрадовался появлению семи короткостриженых англичан, но когда он узнал Харриса, его лицо расплылось в улыбке. Он посадил их за лучший столик, попросив посетителей не занимать и соседний, чтобы им было попросторней. Лучшего они и желать не могли.


— Смотри-ка, ты ему понравился, — сказал Марк.


— Он нормальный мужик, — ответил Харрис. — Уехал из Джакарты десять лет назад из-за проблем с правительством. Еще два дня назад я даже не подозревал о существовании индонезийской кухни. Честно говоря, вначале я думал, что это место — полный отстой. А вчера я попробовал сатайю у Йохана и решил зайти сюда.


Харрис о чем-то треплется с хозяином, заказывает семь бутылок лагера. Гарри понравилось это кафе. Вокруг бамбук и резные деревянные столики. Очень клево. За один день они успели поселиться в гостинице, нашли себе хороший бар, а теперь место, где можно вкусно и дешево поесть. И везде они были в отличных отношениях с хозяевами. Теперь у них есть база, и можно двигаться дальше.


Марк выглядел более пьяным, чем остальные, и начал тереть о том, что Амстердам — клевый город, но это не значит, что он хочет быть европейцем. Том вторил ему, и Гарри слушал их разговор насчет Англии и Европы и о том, что все вокруг говно, и как они будут громить Берлин, этот конспиративный центр большого бизнеса и финансовых институтов, и он сидел рядом, думая о своем, и соглашался с ними — но подумав получше, он решил, что они порют чушь. Ну да, он видел Ла-Манш, этот непреодолимый барьер и банды пиратов из Саутгемптона и Портсмута прочувствовали это лучше остальных, но ему лень было думать об этом после шмали. С парнями типа Тома и Марка всегда проблемы. Они слишком буйные, как будто на амфетаминах все время. В них слишком много злости. Им не мешало бы успокоиться.


Гарри всякого насмотрелся в молодости, но в душе он всегда был добрым. Из этих вещей вырастаешь. Если бы у него был шанс, он выбрал бы любовь, а не ненависть. Он не стремился искать неприятностей, как остальные парни. Сейчас, затерянный среди амстердамских каналов и улочек, он не хотел думать обо всей этой чепухе. Город оказывал свое действие. Гарри было не до всех этих бульдожьих повадок, он просто сидел, всматриваясь сквозь сигаретный дым в лица двух подонков, сидящих напротив и глазеющих на классных голландских чикс, проходящих мимо по улице с улыбкой на лице, все нужно принимать мило и спокойно, с благодарностью, Гарри потягивал лагер и вспоминал своего приятеля Уилла, оставшегося дома, который оказал такое влияние на него в свое время, помогал Болти в трудные времена, устроиться на работу и все такое.


— Немцы ничего и сделать-то не успеют, а мы их уже накроем, — говорит Марк.


Может быть, Европа не так уж и плоха, в конце концов. Здесь можно цивилизованно пить — в любое время, когда тебе удобно; легкие наркотики свободно продаются, и ты можешь расслабляться под Rolling Stones; плюс доступные женщины. Две женщины в другом конце кафе заказывали ужин, вполне уверенные в себе. Никакой мудак не орет на тебя — давай, шевелись, забирайте свое пиво, джентльмены, и валите на улицу, под дождь, мы закрываемся, приходите завтра. Ни в чем не чувствуется духа мелочного стяжательства, на улицах нет пробок, это не как дома, где ты не можешь даже говорить о том, что происходит вокруг тебя. Да взять хотя бы футбол. Все относятся к голландцам с уважением. Голландия, такая маленькая страна, но за последние двадцать лет вырастила столько талантов мирового уровня, что в это просто трудно поверить. Для них футбол — игра, и только песо или лира могут заставить таланты уехать. Они никому ни в чем не уступают, но не могут конкурировать в финансовом плане с испанцами и итальянцами. В наши дни английской игрой заправляют латиносы, правят те, у кого есть деньги.


Но Гарри было все равно, в жизни есть вещи поинтереснее футбола. Если бы он жил здесь, то вряд ли пошел когда-нибудь на игру вообще. Какой в этом смысл, когда можно зайти в уютный бар и отдыхать в окружении приветливых доброжелательных людей, смотреть, как бегут по небу облака, будто старый хиппи. Вот что трава сделала с ним. Она сделала его расслабленным и счастливым. Если это — Европа, то нет ничего прекрасней Европы. Просто сидеть, и пусть все идет своим чередом. С наркотиками тебе не нужно сражаться в постоянной битве, в которой ты обречен на поражение. Если тебе все равно, что происходит вокруг тебя, то это действительно не имеет значения. Пусть политики и бизнесмены делают что хотят, пусть сами разбираются, а Гарри лучше просто дунет, ни на что не обращая внимания.


— Помнишь нашу лигу? — спросил Картер, возвращая Гарри от мечтаний к реальности.


Он напряг мозги, но так и не понял, о чем это секс-машина.


— Да наш Секс Дивизион, — засмеялся Картер. — Уже забыл? Это же было не так давно. Я тогда играл в тотальный футбол, как голландцы.


Гарри вспомнил. Он тогда вылетел. Но он не хотел вспоминать, потому что это было слишком связано с Болти. Ему не нужны мрачные воспоминания. Все будет хорошо. Он улыбнулся.


— Наша лига, — не унимался Картер. — Тот, кто насрет чиксе в сумочку, получал десять очков.


Перед глазами снова возник образ Болти; лучше бы Картер оставил это в покое. Это было плохое время. Вскоре после смерти Болти Денис вышла замуж за Слэйтера, и через две недели после того, как они вернулись со своего медового месяца, кто-то рассказал Слэйтеру, что Картер трахал его непорочную невесту. Слэйтер был психом, он вышел из себя и помчался к Картеру со своим мачете. Денис повезло, она в тот день как раз уехала в Гилфорд к родителям. Картер позднее рассказал обо всем Гарри, они сидели в The Unity, и рука Картера дрожала, когда он подносил пинту к губам.


Это случилось воскресным утром, Картер возвращался домой после бурной ночи, проведенной с очередной шлюхой, которую он подцепил в ночном клубе. Он был доволен собой, потому что долго гонялся за ней. Он подошел к дому, но у двери стоял Слэйтер, который набросился на него и приставил мачете к горлу. Прижал Картера к стене, так что острие вошло в кожу. Картер не двигался. Он сказал Гарри, что обосрался, представив себя с перерезанным горлом, из которого хлещет кровь. Он не хотел умирать такой смертью. Слэйтер орал как безумный, что убьет Картера за то, что он выебал его Денис. Понимал ли он, что он любит ее? Как только подумаю, что ты, грязный ублюдок, выебал мою Денис, меня тошнит. И я хочу перерезать тебе глотку и отрезать тебе яйца, и я сделаю это, потому что мне сказали, что это сделал ты, Картер, ты думаешь, что ты секс-машина, но ты просто мудак, просто кусок дерьма, который портит людям жизнь, но со мной это у тебя не пройдет, ты, вонючая мразь, я тебя так просто не отпущу, ты, ебаный ублюдок.


Картер закричал, что это неправда. Это неправда. Кто-то просто пошутил. Кто тебе сказал? Кто-то наврал тебе. Я не такой — ну да, конечно, такой, конечно, Слэйтер тупой ублюдок, но он не настолько туп, он в это не поверит — она не такая. Разве Денис похожа на шлюху? Неужели ты думаешь, что она может так поступить с тобой? Да она же любит тебя, ебаный в рот. Да Денис повесится, если узнает, что ты думаешь о ней как о бляди, которая спит со всеми подряд. Поверь мне. Ты должен доверять Денис. Больше того, ты должен доверять себе, Слэйтер. Денис настоящая леди. Это неправда. Клянусь жизнью своей матери, между мной и Денис ничего нет и никогда не было (даже стоя с приставленным к горлу ножом, Картер вспомнил тот день, когда они только вернулись с медового месяца, Слэйтер был на работе, а он приехал к ней на квартиру и мило развлекся с Грязнулей Денис).


Люди слышат только то, что хотят слышать, и помнят то, что хотят помнить. Это срабатывает в жизни, это срабатывает всегда. Таким образом секс-машина соблазняет женщин. Он говорит им то, что они хотят слышать, рассказывает, какие они хорошие. И они попадаются на удочку. Для чикс это говно все равно что Шанель, устоять они не могут. Он применил ту же логику в экстремальной ситуации, отнесся к Слэйтеру как к чиксе, сказав ему, что тот хотел услышать, что его жена — хорошая честная женщина, которая будет верна ему до конца дней. Картер сказал Гарри, что он стоял с мачете у горла, и лицо Слэйтера менялось буквально на глазах. Через минуту он сказал, что любит его, и что он был не прав, поддался эмоциям.


Слэйтер подумал еще немного и отошел. Он даже попросил Картера не говорить Денис о том, что случилось. Он понял, что на самом деле был не прав. О чем он только думал? Это просто эмоции. Иногда трудно сдержать себя. Все так дорого. Они провели медовый месяц в Греции, и это обошлось недешево. Прости, Терри. Первая мысль, пришедшая Картеру в голову, была о том, чтобы убить ублюдка, который рассказал все Слэйтеру, он чуть не повторил судьбу Болти, тот умер совсем недавно точно таким же воскресным утром. Но потом он решил, что это не лучший путь, не нужно заходить так далеко — не переживай, Слэйтер, просто найди того мудака, кто напиздил тебе обо мне, этот мудак порочит твою жену, раз говорит, что она шлюха.


Слэйтер кивнул головой и ушел. На следующий день Картер узнал, что одного из завсегдатаев The Unity нашли с разбитой головой на автобусной остановке. Врачам пришлось наложить тридцать швов, чтобы все заштопать. Тот тип сказал полисам, что не узнал нападавшего, хоть это и случилось средь бела дня. Картер потихоньку рассказал обо всем Денис, и та пришла в ужас. Она была счастлива в своем замужестве и не хотела умирать. Они решили разойтись, по крайней мере на время.


— Насрать бабе в сумочку? — спросил один из парней, приехавших с Харрисом. — Кто-нибудь сделал это?


— Ага, вот этот наш приятель, — ответил Картер, глянув на Гарри. — Сразу шестерым. Отложил личины.


— Это было смело с его стороны. Ему повезло, что он остался жив. Вряд ли девчонки обрадовались, обнаружив говно в своих сумочках.


Гарри подумал о детях с парома, их заблеванных прическах и одежде. Да, могло быть и хуже. Но он не хотел, чтобы Картер заводил разговор об этом, да еще именно сейчас, когда он был удолбан и витал в облаках.


— Здесь есть такой вид порно, — сказал Харрис. — Можно снять баб, с ног до головы покрытых говном, словно они собираются сниматься в рэпперском клипе. Девочки в говне, девочки с кошками, девочки с мышками.


Все засмеялись, и Гарри снова вернулся в свою нирвану.


— Зайдите в сексшоп, вы просто не поверите своим глазам, — продолжает Харрис. — Первый раз, когда я был в Амстердаме, а это было около десяти лет назад, я зашел в такой магазин, взял полистать какой-то журнал, и увидел там фотографию голого ребенка, обмотанного проволокой. Маленький мальчик, лет девяти, наверное. А на другой странице была девочка еще меньше. Я подумал, что сошел с ума, и прыгнул на продавца. Думаю, что сейчас они уже не разрешают продавать такие вещи. Только подумать, какие ублюдки есть на свете.


— Ты уверен, что не разрешают? — спрашивает Марк. — Потому что если продают, давайте дадим этим ублюдкам пизды. Мы будем крестоносцами, а ты — Ричардом Львиное Сердце.


— Должно быть, из-под полы, — отвечает Харрис. — Не знаю. Амстердам — хорошее место, здесь свобода, и они этим пользуются. Знают, что все можно, и не останавливаются даже перед убийством. Сейчас большинство сутенеров работают в Азии, в Таиланде и на Филиппинах, где люди беднее, чем в Европе. Там они вообще могут делать что угодно. Но когда-нибудь все это изменится.


Гарри не хотел слушать обо всем этом. У него было хорошее настроение, и он хотел, чтобы и всем остальным было хорошо. Он не хотел думать о сутенерах. Хватит с него детоубийц, насильников и прочего дерьма, этого и дома полным полно. Когда приезжаешь заграницу, не понимаешь языка, поэтому не видишь зла и не слышишь зла — таково было его мнение.


— В Амстердаме только одно плохо, — сказал Харрис. — Сутенеры и «Аякс». У «Аякса» хорошая детская школа, поэтому сутенеров я бы поставил на первое место.


— А что плохого в «Аяксе»? — спросил Картер, будто проснувшись.


Ну конечно, он же любитель тотального футбола. Он считает, что это как его отношение к женщинам. Что это одно и то же. Что «Аякс» — уважаемый всеми суперклуб.


— Это ебучая жидовская команда, — говорит Харрис. — Это голландский «Тоттенхэм».


— А я думал, Гитлер удушил их всех в газовых камерах?


— Ну, не всех, видимо. Нет, они не жиды, они голландские жиндосы. Никто меня не заставит пойти на их матч. Это все равно как проводить свое свободное время на Уайт Харт Лэйн. Ты обрати внимание, когда в следующий раз увидишь их по телевизору. У них на флагах Звезды Давида. Стопроцентный «Тоттенхэм».


Картер сидит какое-то время молча. Ему нужно переварить это. «Аякс» — жиндосская команда. Как все парни «Челси», он испытывает к Шпорам здоровую ненависть добрых тридцать лет, с начала скиновской эры.


— И что мы здесь имеем? — вопрошает Гарри, изучая меню.


Когда Гарри разговаривал с волосатыми, он спросил их, что стоит посмотреть в Амстердаме, и они посоветовали памятник Докеру, на постаменте которого высечено: «Уберите свои грязные руки от наших грязных евреев». Ангелы засмеялись; эта фраза говорит о голландцах почти все, что можно сказать. Одна из женщин сказала, что голландцы столько настрадались от нацистов, что сейчас злоба часто переносится на всех немцев, обычно это проявляется на футбольных матчах. Но Гарри не хотел думать об этом прямо сейчас, потому что был чертовски голоден, ощущал голод, по крайней мере, а хозяин куда-то испарился. Они отправили Харриса заказывать. Семь бутылок лагера у них уже есть; теперь им нужно заточить.


— Наверное, это как индийская жратва у нас дома, — сказал Том, и Гарри засмеялся. Как раз об этом он и думал.


— Забавно, как везде повторяется одно и то же. Есть «Аякс» и «Тоттенхэм», и есть «Фейеноорд» и «Челси», и есть это индонезийское кафе, такое же, как наши индийские. Не хватает только Блонди, которой засовывают в задницу. У нас такое можно увидеть только в закрытом секс-клубе. Вы не отказались бы посмотреть такой фильм в пабе перед игрой?


— Я не отказался бы от пинты «Фостерс», — ворчит Картер.


— И пакетика английских чипсов, — добавляет Марк.


— Пинты «Фостерс» в стеклянной кружке.


Иногда Картер просто удивляет. Здесь у них есть все, что душе угодно, а он плачется, потому что, видите ли, ему хочется пинту «Фостерс». То, что они пьют — просто лагер, у него не английский вкус. Все-таки Харрис здорово на всех влияет. Этот парень знает Европу. Он — настоящий лидер, ему нужно поле для деятельности. Широкие горизонты. Гарри подумал — а что, если бы ему остаться в Европе навсегда? Нет, Гарри не сможет жить без «Челси». Такие места, как Амстердам, слишком спокойные все-таки. Все-таки Англия у него в крови.


Теперь, когда в наших желудках разливается приятное тепло, мы готовы к прогулке. Все дешево, и мы ведем себя гордо, платим и не срываемся с места, не заплатив. Даже оставляем внушительные чаевые. Мне кажется, голландцы — засранцы, но я помню, как несколько лет назад жиды играли здесь, и местные стреляли по ним из ракетниц. Кто-то даже погиб тогда. Дождь на улице кончился, и мы идем медленно. Переходим еще один канал, даже не канал, а, наверное, реку. Людей вокруг немного, и мы идем дальше. Дам Сквер прямо по курсу, притягивает как магнит. Здания возвышаются над людской суетой, светят огнями и гремят музыкой. С одной стороны звучит орган, с другой надрывается Abba. Мы стоим, глядя по сторонам. Вокруг счастливые семейки и туристы, и я не думаю, что кто-то из нас хочет прыгать. Мы стоим рядом с супругами, женами, детьми, наслаждающимися приятным вечером. Простейшие удовольствия. Мы просто ходим и смотрим на виды. Никого не задеваем. Я — обычный человек, смотрю на детей и радуюсь их веселью. Тому, как они смеются и играют. Просто стою, когда подходит этот ебаный мудак и спрашивает, не нужен ли мне героин.


Это выводит меня из себя. Во-первых, тут дети. Во-вторых, он злобный черный ублюдок, перемежает свои слова каким-то грязным уличным сленгом. В-третьих, он орет, как будто я глухой. В-четвертых, и это бесит меня больше всего, прямо выворачивает меня наизнанку, он думает, что я выгляжу как грязный наркоман. Он перешел черту, и теперь он вне закона. У меня короткие волосы и чистая одежда. Я бреюсь и принимаю ванну. Я выгляжу так, как я должен выглядеть. Я не выгляжу так, как выглядят наркоманы. Мне наплевать на них, это их проблемы. Каждому свое. Я работаю, я получаю зарплату. Я плачу налоги. Я работаю в поте лица, чтобы вести достойную жизнь. Я не люблю мудаков, которые вот так просто подходят ко мне и говорят, что я неудачник.


Мудак стоит, переминаясь с ноги на ногу. Я спрашиваю его, он что, игрок Harlem Globetrotter? Он смотрит на меня с косой ухмылкой, которая выводит меня из себя. Я бью мудака в лицо. Он не ожидает этого, потому что привык иметь дело с мажорами и хиппи. Наверное, я сломал ему нос. Он падает на стойку с лимонадом. К счастью, мы стоим в стороне от людей, и то, что случилось, видел только продавец этого лимонада. Дилер лезет в карман куртки, но прежде чем я успеваю зарядить с ноги, подскакивает Харрис и бьет его ножом в бедро. Не слишком глубоко, но достаточно, чтобы этот пидор прочувствовал. Он роняет свою бритву. Харрис не собирается останавливаться на достигнутом и хочет порезать его дорогую куртку, но Марк замечает копперов, и мы уходим. Полисы не видят нас, а этот мудак не станет звать их с карманами, полными наркотиков класса А, или как там они классифицируются. Мы растворяемся в окрестных улицах.


— За что ты его ударил? — спрашивает Марк, когда мы снова выходим к реке, направляясь к красному кварталу. — Он только спросил, а ты сразу прыгнул на него.


— Он меня взбесил, — отвечаю я.


— Он только спросил. Блядь, это же Амстердам! А ты чего ожидал?


Марк смеется.


— Это ебаная столица наркоманов, здесь все продают наркотики. Что с тобой, ты, тупорылый ублюдок? Эдак тебя повяжут.


— Мне не понравилось его выражение лица. Это быдло. Я не видел копперов. Он дурно воспитан. А полисов я не видел.


— Он легко отделался, — говорит Харрис. — Ебаный мудак. Повезло ему, что появились полисы. Видели его бритву? Я ненавижу людей, разгуливающих с оружием, как этот ублюдок.


Мы с Марком переглядываемся, улыбаясь. Харрису все по хую. С возрастом он становится только опасней. Он всегда был ебанутым, но сейчас мы в центре Дам Сквер, а он режет людей пером. В обычном состоянии я не стал бы здесь валить кого-то. Но сейчас мои глаза блестят ненормальным блеском. Сейчас мне все равно, но это было неосторожно. Выпивка делает тебя беспечным. Наверное, они понаставили здесь видеокамер, как у нас дома, но мы здесь проездом, так что это не имеет значения. По крайней мере, Харрис его не зарезал. Он мог бы сделать так, чтобы этот мудак кричат благим матом. Ну все, мы вальнули его, и теперь чувствуем себя отлично. Все было тихо и спокойно, а сейчас все вернулось на круги своя.


Мы двигаемся дальше, и Марк говорит «давайте, пойдем глянем на шлюх, мы еще ведь не видели проституток». Пожалуй, он прав. Все мы знаем об амстердамских шлюхах. Я видел их раньше, но не имею ничего против того, чтобы взглянуть на них снова. Мы идем в центр квартала красных фонарей. На тротуарах полно народу. Наверное, большая часть тех, кто приехал в Амстердам, пришла поглазеть, и голландцев тоже хватает. Девочки выглядят заебанными, пока ты не подойдешь ближе и они не почувствуют запах денег. Они лучшие актрисы, чем Блонди со стены бара Йохана. Продолжают улыбаться, когда извращенцы хватают их за ляжки. Девочки дорожат своей работой.


Амстердам не заслуживает всего этого дерьма, но туризм и жажда наживы в конце концов разрушают все добрые начинания. Однажды мы ехали в Данию, когда сборная должна была играть в Копенгагене, и зависли в Гамбурге на ночь. Я раньше никогда не слышал про Рипербан, нам рассказали о нем парни постарше. Квартал просто кишел шлюхами и англичанами. Немцы славятся своей педантичностью, и здесь во всем был порядок. Шлюхи стояли на углах, в дверях, и даже в огромном подземном паркинге. Это была невъебенная стоянка, въезд в нее помещался между раздвинутыми женскими ляжками. Шлюхи стояли на маленьких ступеньках. Недурственные бляди. Стояли на возвышении, чтобы покупатели могли разглядеть их получше. На фоне зеркал для полного обзора. Вокруг шныряли английские парни. Всегда так получается, когда едешь на выезд за сборной, постоянно попадаешь в красные кварталы. Никогда не планируешь, но всегда кончается этим. Может быть, потому что просто там все дешево, но это показывает, видимо, стремление англичан познакомиться с местной культурой. Дайте нам бар с пристойной выпивкой, более-менее приличных чикс, и мы счастливы. А приключений мы сами себе найдем. Смешать все это вместе, и получится великолепное путешествие.


Мы сидели в баре вместе с большим мобом англичан и глазели на шлюх за работой. У нашего бара стояли трое, все выглядели весьма аппетитно. Род положил глаз на блондинку. На вид ей было не больше двадцати. Волосы до попки. Коротенькая белая юбка. Род таращился на нее, наверное, не меньше часа. Немецкая деревенская шлюха, приехавшая на заработки в город. Так они обычно рассказывают. Он сказал нам, что пойдет снимет ее, но все никак не уходил. Стоял у стойки, смотрел, как она прогуливается по улице Мимо потенциальных клиентов. Вперед-назад, предлагая свой сервис. Не знаю, почему бы Роду было просто не пойти и трахнуть ее. Клиентов было немного, и девчонки никуда не уходили. Род всегда был немного тугодумом. Медленно соображал. Наконец он вроде решил пойти выебать ее. Намотать эти длинные блондинистые локоны на яйца.


Он начал размышлять о том, почему она стала проституткой. Заебал всех окончательно со своей фройляйн. Говорил и говорил о своей блондинке, а мы стояли и смотрели на него. Чего она там теряет время на улице, пытаясь соблазнить прохожих, когда он здесь, в баре, в полной боевой готовности? Мы чуть не обоссались от смеха. Ну, давай, Род. Внезапно он умолк. Допил свое пиво, шестую или седьмую бутылку, и пошел. Попрощался. Сказал, что найдет нас потом. Улыбнулся. Подтянул джинсы. Тут ему пришлось остановиться, потому что к девчонке подошел какой-то старик. Заговорил с ней. Убогий дед в проеденном молью пальто. Лет, по крайней мере, шестидесяти. Подошла напарница блондинки. Облизнула губки. Они пошептались-поулыбались, потом взяли дедулю под руки и отвалили. Дошли до какой-то двери и вошли внутрь. Чтобы положить старикана между собой и устроить старикану самый лучший в его жизни инфаркт. Род просто остолбенел, не зная, что делать и что сказать. Наконец он сказал нам, что она ебаная шлюха. Грязная тварь. Вонючая сука. Как будто мы не понимали, что она проститутка. Все заржали. Я, Марк, Род и все остальные. Кивнув головой с серьезным видом, будто проповедник, он изрек, что она падшая женщина. Такой он сделал вывод из своей упущенной возможности.


Мы начали стебаться над ним. Давай, парень, заставь поработать свое воображение. Представь, как те две чиксы отсасывают этому старому козлине. Сначала им придется соскрести паутину, потом разгладить складки и морщины, а затем сосать по очереди несколько часов подряд, сменяя друг друга, и то им вряд ли удастся высосать хоть что-нибудь. Ласкать сморщенную задницу и заплесневелые яйца, а вонючий ублюдок будет капать на них слюной и оставлять следы своих поганых зубов на нежных девичьих телах, потом наконец заорет «погнали!» и взорвется, как насосавшийся крови клоп. Только подумай, Род, ведь ты мог быть на его месте. Но ты предпочел провести время с друзьями. Род постоял молча с минуту, покачивая головой, а потом отправился за еще одной бутылкой лагера.
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
IT'S A FUCKING DISGRACE !

Аватара пользователя
Papa
Moderator
Moderator
Сообщения: 4641
Зарегистрирован: Ср сен 01, 2004 00:46
Откуда: Nazareth

Сообщение Papa » Ср июн 02, 2010 12:32

Глава 12

Я рассказываю все это Гарри, пока мы идем по улице. Он смеется.


— Может, поэтому он и женился молодым. Наверное, ему просто надоели все эти шлюхи. Наверное, это не так плохо — жениться на хорошей женщине, обзавестись детьми и начать вести оседлую жизнь. Сложно найти нормальную бабу. Сейчас им нужны только деньги, если у тебя их нет, то ты им и на фиг не нужен.


Черт его знает, где он набрался всей этой романтики. Ебля — она и есть ебля, на мой взгляд, по крайней мере.


— Оседлая жизнь — убогая жизнь, — говорит Марк, услышав Гарри. — Роду пришлось остаться дома с женой, потому что Мэнди хочет сделать новую прическу. Ты думаешь, он не хотел бы поехать в Берлин на футбол? Сейчас он гулял бы с нами по Амстердаму и пыхал, так нет, ему пришлось остаться дома, как какому-то пидору. Ему еще повезло, он хоть иногда появляется. Есть парни, которые женятся, и ты их больше не видишь. Мне не очень нравится Мэнди, она украла у нас друга, но по крайней мере она не ходит за ним и не нудит — сделай то и сделай это.


Не знаю, почему Гарри думает иначе. Может быть, виноват возраст. Он на несколько лет старше меня и Марка. Наверное, с годами вещи меняются. Может быть, он сам этого хочет. Немного романтики. Но это чушь, потому что вокруг столько чикс, какой смысл зацикливаться на одной-единственной? Наверное, мы все об этом задумываемся время от времени, просто все зависит от того, готов ли ты изменить свою жизнь ради женщины. Должно быть, дело в характере, потому что Картер одного с ним возраста, но его к алтарю и арканом не затащишь.


Я замечаю открытый магазин, торгующий всяким говном для туристов — путеводители и прочая чушь. Я захожу и покупаю конверт, пока остальные ждут меня на улице. Продавец выбивает чек. Мы в квартале красных фонарей. Добро пожаловать в Амстердам. В темноте виднеются дома, за залитыми светом витринами сидят девочки в колготках и нижнем белье. Сияют красные неоновые лампы. Все здесь обещает секс. Живой секс. Всему миру. Мы придумываем письмо для Рода, хотим отправить, пока не протрезвели. Он будет жалеть еще больше, что не поехал, когда его получит.


Мы сворачиваем на другую улицу, разглядываем девчонок. В основном черные. Некоторые с восточными чертами лица, немного белых. Они выглядят уставшими, группки мудаков ходят вокруг, Отпускают глупые шутки. Добро пожаловать на наше шоу. Мы — зрители, просто глазеем на проституток. Рядом с нами какие-то мудаки подталкивают молодого парня, он подходит к негритянке, говорит ей что-то, исчезает внутри. Его приятели стоят снаружи, не зная, что делать дальше. Наконец им надоедает ждать, пока его член проверят на прочность, и они уходят. Наверное, в галерею искусств, или церковь. Вообще-то мне здесь нравится. Можно оттянуться, но только не с этими блядьми.


— Никто не хочет попробовать? — спрашивает Харрис.


Мы отрицательно качаем головами. Попозже, может быть.


— Тогда пойдем, выпьем. Снять шлюху можно где угодно.


Пиво пить тоже можно где угодно. Но я понимаю, что он имеет в виду.


Гарри стоял, глядя на девчонок в витринах. Он видел, как Картер и остальные уходят дальше, уссываясь над чем-то; никто даже и не заметил, что его нет рядом. Как тогда, на пароме, никто даже и не заметил бы, если бы он свалился за борт, до Берлина, где Картер начал бы сокрушаться, увидев, что один в номере, но так как одному ему было бы просторней, то он наверняка решил бы не беспокоиться. Хотя они все-таки бухали весь день, так что было естественно, что они не заметили. Они уже начали перешагивать черту, с Томом и тем мудаком, Харрис вел их за «Челси» и Англию, но Гарри не собирался патрулировать улицы Амстердама в поисках кого бы завалить, сейчас, во всяком случае. Он смотрел на шеренги шлюх и, сказать по правде, здесь не было ничего особенного по сравнению с лондонскими чиксами. Он не знал, радоваться этому или огорчаться, он просто шел в противоположном направлении, стараясь создать между собой и остальными приличную дистанцию на случай, если Картер все-таки его хватится. Гарри купил себе еды и пошел дальше мимо сексшопов и сексклубов.


У дверей одного клуба была особенно большая очередь, и Гарри не смог удержаться от смеха, когда понял, за чем они стоят. Он думал, что англичане — единственные, кому приходится стоять в очередях, но здесь была примерно сотня людей, стоявших строго по двое, ожидающих своей очереди, чтобы посмотреть, как совокупляются другие, прямо в дверях натягивающие презервативы. Люди были самые разные: мужчины и женщины разных цветов кожи, всех возрастов и классов, и хотя Гарри не был ханжой, он не ожидал увидеть семейные пары, томящиеся в ожидании живого секса. В основном присутствовали парочки и небольшие компании, но также он видел седовласых родителей с уже взрослыми детьми, прочих родственников, терпеливо ждущих. Он пожалел, что посмотрел в эту сторону. Он почувствовал привкус тошноты во рту. Это было как-то извращенно. Просто неправильно. Он посмотрел на фото в витрине, предлагавшие жесткий секс за дополнительную плату.


Гарри знал, что не смог бы сидеть вот так, окруженный радостными родственниками. Это было почти что как инцест. Он развернулся и пошел прочь, мимо маленьких, неприветливых на вид, расположенных бок о бок заведений, где бутылка шампанского стоит сотню фунтов, а на входе — здоровые ублюдки в смокингах. Он свернул в улочку поменьше. Здесь было лучше. Девочки сидели в цитринах, атмосфера позволяла чувствовать себя спокойней. Какое-то время он стоял, размышляя, потому что ощущал тяжесть в паху и хотел сделать правильный выбор. Он положил глаз на достаточно привлекательно выглядящую блондинку в красном белье. Крупная девушка с красивой фигурой. Гарри подошел поближе, глубоко дыша. Он уже был на полпути к ней, когда вдруг заметил невысокую смуглую девушку. Он остановился, взглянув на нее повнимательней. Она встала, увидев, что он заметил ее. У нее были короткие темные волосы, одета она была в европейском стиле, что выглядело как-то неестественно. Все эти чулки с подвязками выглядят соблазнительно на белых чиксах, но на черных и азиатках смотрятся нелепо. Все равно, дома он таких не встречал. Никогда, еб твою мать.


Он повернулся к девушке, думая о том, кого она видит в его лице. Здорового белого мужика с бритой башкой и прокуренной одеждой, от которого пахнет выпивкой, с полуудолбанными глазами, который на несколько минут скинет свои джинсы, чтобы подвигать в ней членом — туда-сюда, туда-сюда, прижав своим белым момоном ее смуглый живот, и кончить, лежа в луже пота. Вероятно, для нее он — просто еще один пьяный англичанин, выбравшийся отдохнуть от жены и попробовать каких-нибудь грязных штучек. Может быть, только сейчас у нее выпала свободная минутка после обслуживания какого-нибудь французского пидора, который кончил, пару раз дернувшись, и стал требовать назад деньги, потому что его плохо обслужили, и ей пришлось позвать охранника, чтобы выкинуть неблагодарного ублюдка, оставив плохие воспоминания обеим сторонам. Да, так, наверное, все и было, и Гарри колебался, Но когда он наконец решился, она оказалась вполне приветливой и впустила его внутрь, когда он согласился с ценой. Он не знал, дорого это или дешево, он просто кивнул и вошел. Он не собирался торговаться из-за нескольких гульденов. Он же болеет за «Челси», а не за «Тоттенхэм».


В маленькой комнате было тепло, она улыбнулась, попросив дать ей возможность проверить, нет ли у него признаков «тех самых» болезней. Она была профессионалом, но вполне дружелюбным профессионалом. Она расстегнула его джинсы, бегло осмотрев содержимое. В комнате не было ничего восточного, играл диск Стинга. Он не любил такую музыку, но она играла тихо, и он быстро привык. Гарри чувствовал себя беспомощным, пока она занималась всеми этими медикоздравоохраняющими штуками, хоть она и старалась делать все так, чтобы он не чувствовал дискомфорта. Но он не беспокоился, потому что это была необходимая процедура, и она знала, что делает. Он начал снимать джинсы и кроссовки, пока она поправляла подушки на диване, и чтобы чем-то заполнить паузу, он спросил ее, откуда она родом.


Она сказала, что ее зовут Ники, и что она родилась в Таиланде, в деревне неподалеку от лаосской границы. Она всегда мечтала уехать из Таиланда и посмотреть мир, а в Амстердам она приехала вместе с голландцем, с которым познакомилась в Петтайе. Тогда ей было двадцать, а ему уже за сорок. Пару лет он относился к ней хорошо, и даже купил ей квартиру, но потом все изменилось. Он увлекся мальчиками, и она стала ему не нужна. Она не очень-то расстроилась, потому что он был старым, а она молодой, и она не хотела ни от кого зависеть. В Петтайю она приехала в шестнадцать и решила навсегда остаться в Европе. Все девушки мечтали уехать в Европу. В ее деревне царила нищета, а на побережье было полно мужчин с Запада, плативших хорошие деньги, но ей хотелось большего. Европейские мужчины относились к девушкам лучше таиландцев, и к тому же у них было намного больше денег.


Она улыбнулась своей странной улыбкой, и Гарри кивнул, не зная, что ответить. У нее было великолепное тело без малейшего намека на полноту, и внутри она осталась доброй, несмотря на то, что так рано повзрослела. Ники любила Амстердам и ненавидела Таиланд всеми фибрами души, чего он понять не мог, потому что Таиланд представлялся ему чем-то вроде тропического рая. Ее голландец оставил ей денег на пару месяцев, пока она не найдет работу. Они были вместе два года, и это было хорошее время, но сейчас она была свободна и могла делать что ей хочется. Она все делала для него, и он заботился о ней. Покупал ей наряды и водил по ресторанам. Но она никогда не любила его, да и он любил в ней только ее тело и молодость. В общем, ее жизнь была не такой уж плохой.


Да, она жила неплохо, ей нравились белые мужчины, нравился белый цвет кожи. Таиландок всегда привлекала белая кожа. Арабов она ненавидела. Гарри нравилось, как она двигается и как говорит. Он не удержался, чтобы спросить ее, как она стала проституткой, хотя ощущал себя последней скотиной, когда это слово сорвалось у него с губ. Он ожидал, что она скажет «давай, занимайся тем, за чем пришел, время — деньги», тупой лозунг из какого-то идиотского фильма, но она не обиделась и рассказала ему, и тогда он пожалел, что спросил. Она была чертовски красива, и он хотел ее, хотел до потери сознания, хотел сунуть и кончить в лучшую пизду на планете, но то, о чем она рассказала, уничтожило его страсть.


Потому что Ники рассказала ему о своей затерянной в джунглях деревне, в сотню раз беднее всего, что он мог видеть в Европе, рассказала о голоде и болезнях. О своих несовершеннолетних троих братьях и двоих сестрах, о том, что деньги, которые она посылает домой, дают возможность ее семье выжить. Им не важно, что она проститутка, она помогает выжить другим людям. Иначе она просто не смогла бы выжить сама, а ей нравится Амстердам. Она может позволить себе одежду, которая ей нравится, а по ночам она ходит в клубы, где покупает экстази и танцует до утра. Она никогда не вернется в Таиланд. Однажды она выйдет замуж и начнет вести оседлую жизнь. Никому не нравится заниматься любовью за деньги, это что-то такое, что происходит по карме, но она все-таки Счастлива. Ей повезло родиться с внешностью, которая нравится Мужчинам, иначе ей бы пришлось всю жизнь работать на рисовых волях, и как по его мнению, она ничего?


Гарри кивнул, потому что она была ничего по его мнению, но весь этот разговор о братьях и сестрах, живущих в нищете родственниках и умирающих в раннем детстве детях, отнял у него Силы. Всем известно, что Таиланд — страна нищеты. Он сделал ошибку, он отнесся к ней как к человеку, а это неправильно, это ошибка, которую никогда не сделал бы Картер. Картер пробубнил бы что-нибудь, повалил грязную шлюху на кровать и засунул бы сзади, и через тридцать секунд дело было бы сделано. Более того, ему не понадобилась бы проститутка для этого. Ему не было необходимости платить за секс. Хотя чушь все это, Гарри сам себе хозяин, он покорил Ла-Манш, посмотрел мир, познакомился с экзотическими блядьми, проводил время с волосатыми и пил со своими друзьями.


Ники подтолкнула его к кровати, но Гарри думал о девчонках, которых встретил в том баре и о траве, в его голове проплывали образы таиландской деревни и полей, на которых растет дурман. Он был в опиумном раю, окруженный хиппи и сиамскими принцессами, хозяин гарема, и его девиз — секс и наркотики, никакого рок-н-ролла, блядь, и вообще никакой музыки, потому что он выключил CD. Ники погасила большой свет, но он был в небольшом дворце на берегу реки где-то в Бангкоке, где в палатках на суетливых улицах продают рис, хотя на самом деле его окружал Амстердам и туристы, трахающиеся для пополнения своих фотоальбомов. Он придвинулся к Ники, но когда ее рука потянулась к его члену, ей не за что было даже подержаться. Она посмотрела на него и улыбнулась, потом нежно погладила, потом подтолкнула его на спину и начала ласкать ртом.


Гарри лежал и думал об Англии. Он вспоминал The Unity и оставшегося дома Рода, остальных парней, целых и невредимых, своего друга Болти, мертвого и покоящегося под землей, красное месиво вместо головы на его шее и мозги, стекающие в канализационный люк. Он заставил себя остановиться и сконцентрироваться на Ники. Вот перед ним шанс трахнуть настоящее чудо красоты, пускай даже и шлюху, и он попытался напустить немного стали в свой член, но ничего не случилось. Чем больше он пытался вызвать эрекцию, тем мягче все становилось, и таиландские зубки соскакивали раз за разом. Он поднял голову — девушка с маленькой грудью и пиздой, соблазнительными губками и сказочным телом, долгие годы постигавшая науку удовлетворения вкусов самых взыскательных потребителей, не могла добиться ничего. Лучше бы он остался с остальными парнями, и ничего этого бы не было. Во всем виновата эта хипповская шмаль. Никогда не доверяй хиппи. Наверное, уже нет смысла продолжать, чем дальше, тем хуже. Он подумал об Англии, но и это не помогло.


Гарри отодвинулся и одел трусы. Он сказал «извини, слишком много пива, слишком много травы», но Ники ответила, что это неважно, он бы удивился, если бы узнал, как часто это бывает. Он сказал ей, чтобы она оставила себе деньги, это его вина, но он не смотрел на нее, наверное, она и не собиралась их возвращать. Ебаный в рот, если уж он такую женщину не может трахнуть, значит, у него серьезные проблемы. У нее уже был наготове презерватив. Ники рассказала ему несколько забавных случаев из той же серии, И Гарри почувствовал себя немного лучше. Она пыталась подбодрить его, но на самом деле ей, наверное, было все равно. Наверное, так для нее даже лучше, не нужно лежать под еще одним жирным ублюдком. Вероятно, она довольна.


Она спросила, откуда он, и когда он ответил, что из Англии, спросила, любит ли он Королеву. Все любят Королеву, Ники продолжала как ни в чем ни бывало говорить о том, что у таиландцев есть свой король, которого они тоже любят. Он присел на минуту завязать кроссовки, она встала и предложила ему выпить, налила два стакана виски. У нее был небольшой контейнер со льдом, и почему-то она не торопилась выдворить его. Она спросила его, на что похож Лондон, кем он работает и куда собирается после Амстердама. Когда он ответил, что в Берлин, она рассказала ему, что в Таиланде встречалась с человеком из Берлина. Они прожили вместе два месяца в Ко Самуи, а потом он уехал домой, оставив ее беременной в восемнадцать лет. Она надеялась, что он заберет ее с собой, но он уехал, не сказав ни слова, и ей пришлось искать другого. Все девушки из ее бара в Таиланде мечтали уехать в Европу или Америку.


Она сказала, что закончила на сегодня. Она много работала и устала. Она обслужила десять мужчин за вечер, Гарри был как раз номером десять. Он кивнул и поднялся, чтобы уйти, но она предложила ему пойти выпить с ней вместе, и он удивился. Она погладила волосы на его руках и ущипнула за живот. Гарри не знал, как реагировать. Он не знал, то ли так принято, то ли это ловушка, она сказала, что у нее дома есть еще виски и гашиш. Она жила не очень далеко в квартире, которую оставил ей ее бывший бойфренд. Он был добр к ней. Она лукаво посмотрела на Гарри, и он почувствовал, как кровь приливает к члену. Невероятно, он заплатил деньги и не смог ее трахнуть, и тогда он решил — а почему бы и нет, что еще делать этой ночью?


Скоро они уже шли по улицам прочь из квартала красных фонарей, и как только они перешли Амстел, все вокруг стало казаться Другим. Он не знал, куда они идут, он просто радовался тому, что ОН идет, и рядом с ним идет эта женщина. Она взяла его под руку, И ему пришлось напомнить себе, что она шлюха. Она была по-настоящему красива, и все это выглядело абсолютно нереально. Гарри чувствовал себя так, будто снимается в каком-нибудь фильме. Он вспомнил слова Манго, что для таиландок не так важен сам секс, как всякие предшествующие ему церемонии, но он понимал, что Амстердам наверняка многое изменил в Ники. Он не слишком удивился бы, если к нему подошли бы два сутенера и приставили нож к горлу. Но Ники продолжала болтать о виски и гашише и о том, как она любит покупать новую одежду, как она любит музыку и какое говно Таиланд, и Гарри подумал, что, может быть, Манго был прав.


Они сели в такси и вскоре уже были у нее дома. Квартира оказалась небольшой, но уютной, Г’арри присел на диван, пока Ники доставала бутылку «Джек Дэниэлс». Она попросила рассказать про Лондон, и сам не заметив как, он начал рассказывать ей про пабы, про их ночной клуб Blues и как он любит ходить на футбол. Когда он рассказал ей про своего друга Болти, убитого на улице, она с искренним ужасом прижала руку к губам. Гарри рассказал ей, как они вместе росли, вместе снимали квартиру и вообще были как братья. Он не задумывался, о чем говорит, и сейчас эти воспоминания почему-то не вызывали у него боль, как обычно. Может быть, потому, что он все еще никак не мог отойти от шмали, которую выдул с волосатыми, а может, просто потому, что она была ему чужой, и кроме того, была шлюхой, а шлюхи не в счет.


Но это была неправда, Гарри с трудом мог думать о том, что женщина, сидящая рядом с ним — проститутка. Что она обслужила десять мужчин за этот вечер. Что хуй знает какой заразы она могла набраться. Что она просто ебаная шлюха, шлюхи должны отворачиваться, когда ты пытаешься их поцеловать, проституция — ее профессия, она должна выполнять все желания клиента, а если клиент пьян и чем-то недоволен, он может ударить ее и может произойти все что угодно. Но нет, Ники вела себя так, как будто он был ее другом, а не еще одним мудаком с улицы. Все большие усилия ему приходилось прикладывать, чтобы напоминать себе, что она — проститутка, а дунув еще разок, он совсем забыл об этом.


Ники встала и вышла в туалет, Гарри налил себе еще один стакан виски. Он не отказался бы от бутылочки «Хайнекена», но и «Джек Дэниэлс» сейчас было неплохо. Он подумал, где сейчас могут быть остальные парни, но ему и здесь было хорошо. Было еще не поздно, Ники сказала, что ей нравится заканчивать работу пораньше, так она избегала встречи с самыми пьяными клиентами.


Город, где он сейчас находился, назывался Амстердамом, но это могло быть чем угодно. Это была столица мира, потому что он пошел просто трахнуть шлюху, а кончилось все тем, что он сидит на диване и разговаривает с таиландкой откуда-то с лаосской границы. Да, дома такие вещи просто невозможны.


Гарри никогда не был за пределами Европы. Однажды он поедет в Штаты и, кто знает, может быть даже на Дальний Восток. Конечно, это будет не так легко сделать, потому что на это нужны деньги, но некоторые места в мире стоят того, чтобы на них посмотреть. Когда Англия станет частью Европы, сделать это будет легче. Гарри потягивал виски, положив ноги на табуретку. Он поднял голову и увидел полностью обнаженную Ники, и на этот раз он был готов.
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
IT'S A FUCKING DISGRACE !

Аватара пользователя
Papa
Moderator
Moderator
Сообщения: 4641
Зарегистрирован: Ср сен 01, 2004 00:46
Откуда: Nazareth

Сообщение Papa » Ср июн 02, 2010 12:34

Глава 13

Мы стоим рядом с горбатым мостиком, аркой перекинувшимся через реку, любуемся окрестностями, думаем, куда подевался Гарри. Маленькие группы англичан бродят вокруг. Сидят на машинах и перилах. Бутылки падают в воду, в которой отражаются неоновые огни сексклубов. Вода зияет черной пропастью среди залитых светом клубов, баров и ресторанов. Хватает мест, где выпить, даже несколько магазинов еще работают, торгуют шмотьем для местных. Мы сидим между двумя барами, пьем и наслаждаемся зрелищем. Сейчас немногим больше десяти вечера, здорово, что бары работают допоздна. Эти два битком. В одном — англичане, в другом — англичане и местные. Может быть, не амстердамцы, просто голландцы. Английский бар поет ПРАВЬ, БРИТАНИЯ, в другом гремит музыка. Правь, Британия с одной стороны и «Firestarter» Prodigy с другой. Звуки сливаются в единое целое, создавая непередаваемый эффект.


— Видели, как уебывали эти вонючие ниггеры? — спрашивает Картер. Он сидит на припаркованном скутере. — Никогда не видел, чтобы люди так быстро бегали. Я думал, что нет никого быстрее итальянцев, но эти типы переплюнули их. Из них можно набрать легкоатлетическую команду. Англичане просто не способны бегать с такой скоростью.


Картер царапает на скутере CFC и England. Говорит о сутенерах, которых мы завалили по дороге сюда.


— Поняли, что к чему, — говорит Марк. — Меня бесит, когда такие пидоры снимают белых баб. Откуда они, как думаешь? Это не турки?


— Марокканцы, — отвечает Картер. — Марокканцы, тунисцы, алжирцы. Что-то в этом роде. Ебаные вонючие ниггеры. Короли Сахары. На средиземноморском побережье полно этих ублюдков, они там держат магазины, кафе. Они не бедные. Думаешь, они вернутся?


— Просто глазам своим не поверил, когда этот пидор ударил девчонку в живот, — говорит Марк. — Как будто это само собой разумеется. Ебаный в рот, каким нужно быть мудаком для этого? Ну ладно, я хорошо зарядил ему, прямо по яйцам, и Том своего вальнул неплохо. Засранцы.


Я согласно киваю. Проституция — вполне естественный бизнес, и незачем избивать рабочих. Я думал, что голландцы разобрались со всем этим. Так они говорят. Так принято считать. Но на самом деле до этого далеко. Можно легально покупать легкие наркотики, но вокруг полно дилеров, продающих героин. Со шлюхами то же самое, думаешь, раз они сидят в витринах, значит, нет сутенеров, но они есть. Подонки просто ушли в тень. Наверное, бабы всегда будут торговать собой, ничего тут не поделаешь, мы живем в рыночной экономике. Парни получают удовольствие, а девчонки — деньги, и все довольны. Пока не появляется какой-нибудь ебучий ниггер и не начинает пытаться захапать бабки. Этим мудакам нет оправдания. Сутенеры — ебаные мрази. Почему-то всегда арабы. Или нефы. Этот турок или кто он там зря ударил бабу. Ему наверняка придется зашивать руку после стараний Харриса, не говоря уже о яйцах. Эти ублюдки понимают только силу. Было бы неплохо совсем отрезать им руки. Они относятся к своим женщинам как к грязи. Око за око, зуб за зуб. Вот настоящая справедливость. Харрис может поставить себе плюс в графе «добрые дела» за сегодняшний вечер.


— Я почти уже договорился с ней о минете за десять гульденов, когда они нарисовались, — говорит Картер. — Это примерно три фунта. Минет за три фунта, представляете? А она ничего, да? Хотя она не голландка. Сказала, что из России. Шикарная блондинка. Минет за десять гульденов. Я без него спать сегодня не лягу.


— Не смотри на меня, — смеясь, отвечает Харрис; шутник, нечего сказать.


— Да я думать об этом спокойно не могу, — не унимается Картер — У нее такие полные губки. Каких-то десять гульденов. Три фунта.


— Да пошел ты, — говорит Марк. — Не говорила она десять гульденов.


— Говорила. Десять гульденов. Я разговорился с ней, и она сказала, что сегодня бизнес не идет, потому что слишком много англичан. По городу ходят слухи, что английские хулиганы бухают в красном квартале, и служащие из офисов боятся сюда идти. Вокруг вроде бы много потенциальных клиентов, но она говорит, что работы мало. Им приходится сбавлять цену.


— Ты говоришь, что она собиралась отсосать тебе за десять гульденов? Я думал, это намного дороже.


— Ну да, но десять гульденов для работающей девушки все-таки лучше, чем ничего. Благодаря этим сутенерам я предстал в ореоле славы. Как вспомню об этом ублюдке… Если я больше ничего не найду подходящего, то пойду к одной из этих чикс в витринах. Конечно, там наверняка будет дороже. Десять гульденов. Ебаный в рот.


Смешно видеть страдания Картера, ведь он же считает себя секс-машиной, так что все это отчасти справедливо. Хотя, наверное, просто еще рано. Удивительно еще, что он собирается платить за это. Человеку с его талантом достаточно просто щелкнуть пальцами, и женщины прибегут целой толпой.


Английский бар начинает снова. За стеклом видны лица, черепа отливают то красным, то синим. Там, должно быть, не меньше сотни рыл. Чем они там только дышат. Стекло запотело, чья-то рука вытирает его. По улицам уходят туристы и голландцы, и я не знаю, какое на них производят впечатление английские парни, глазеющие сквозь окно на Амстердам пьяным взглядом. Принимаются стучать по стеклам, когда мимо проходит более-менее приличная чикса. Смешно смотрится, как чиксы чуть ли не подпрыгивают, с испугом глядя на бар. Наверное, это настоящий ужас для голландцев. Вышли на прогулку и видят берлогу с пьяными англичанами. Тату и бритые головы, глумливые лица, у некоторых на плечах Юнион Джеки и Святые Георгии.


Стекла трясутся, разноцветные вывески напротив то гаснут, то загораются, создавая странный эффект. Черепа причудливо мерцают в темноте. Поют НЕ СДАДИМСЯ, и мы присоединяемся, демонстрируя солидарность с солдатами, сражающимися за Англию. Стекло вибрирует, кто-то барабанит по нему, выбивая лоялистский ритм. На мгновение все взгляды приковываются к стеклу бара, все ждут, что оно вот-вот разлетится вдребезги. Но ничего не случается, рука исчезает, и все возвращаются к мирному пению.


— Почему бы нам тогда не пойти поискать ту чиксу? — спрашивает Марк. — Она бы отсосала всем нам за три фунта за то, что мы спасли их от этих ниггеров. А мне даже за бесплатно, потому что я попал ублюдку по яйцам. Мы прямо рыцари в пустыне, спасаем белых женщин от рабства.


— Шутишь? — отвечает Картер. — Им теперь лучше не высовываться, эти ублюдки обязательно вернутся. Они наверняка отыграются на этих бабах, они еще в больницу попадут.


— Думаешь?


— А кто им помешает? Я не думаю, что полисам есть дело до каких-то двух шлюх, к тому же, может быть, они живут здесь нелегально, кто знает.


— Тогда надо было ублюдкам вообще глотки перерезать, — говорит Марк.


Я вижу, что он начинает нервничать, и пытаюсь успокоить его. Говорю, что у нее, наверное, во рту сломанные зубы, и она могла бы нечаянно отгрызть Картеру член. Марк смеется, и уже Картер выглядит озабоченным.


— Мы найдем кого-нибудь получше, — говорит он. — Минет за пять гульденов на всех. Не волнуйтесь, мы не уедем из Амстердама, пока не трахнем каких-нибудь баб, и это будут не шлюхи.


Я смотрю на бар, в котором играет музыка, там тоже полно англичан, но много и местных. Несколько чикс, но ничего особенного, по крайней мере, так мне кажется отсюда. Стекла в английском баре содрогаются снова. На этот раз звучит БОМБАРДИРОВЩИК ХАРРИСА. ТОЛЬКО ОДИН БОМБАРДИРОВЩИК ХАРРИСА. В баре несколько скаузерс, их всегда легко узнать по одежде и выражению лиц, плюс небольшая группа «Лидса», которые выглядят как типичные йоркширцы, и когда они смотрят на нас, я думаю, они понимают, что мы из Лондона. Понимают, наверное, что мы — «Челси».


Билли Брайт выходит на улицу, к нему подходит Харрис, они трещат с парнями из Портсмута, единственными из тех с парома, про которых Харрис говорил, что они вернутся. Потом выходят скаузерс со своими бутылками, а один чел из Лидса начинает базарить с Харрисом. Знает, наверное, кто он такой, Харрис смеется над чем-то, и вот уже «Портсмут», «Челси» и «Лидс» вполне мирно беседуют, и тот, кто никогда не ездил за сборной, может в это даже не поверить.


Но так бывает. Это отличный пример. В моей голове проносятся махачи с «Портсмутом» и «Лидсом» за последние несколько лет. Но сейчас есть только Англия, а все остальное не имеет значения. Некоторые вещи не забываются, и некоторые лица никогда не исчезают из памяти. Это все, так сказать, личное. Но здесь все в порядке. Я вижу возвращающихся скаузерс. Марк хлопает меня по плечу, и я оборачиваюсь.


— Давай, твоя очередь, — говорит он.


Я киваю и иду к английскому бару, но, поразмыслив немного, захожу в другой. Там меньше очередь, и потом, там больше женщин. Я подхожу к стойке и заказываю три бутылки. Окидываю бар беглым взглядом. Да, негусто. В основном голимо выглядящие чиксы, пьющие с пьяными англичанами. Я выхожу на улицу и подхожу к Харрису поговорить, но потом вижу, что Марк и Картер с нетерпением поглядывают на пиво. Возвращаюсь к мосту и отдаю им бутылки, какой-то человек спит на земле, завернувшись в Юнион Джек. Кто-то из «Лидса». Двое парней поднимают его, прислоняют к стене, и он остается спать в таком положении.


— Почему бы нам не поехать в какой-нибудь клуб? — спрашивает Картер.


— Да тут кругом одно большое секс-шоу, — отвечает Марк.


— Спокойный клуб. Где можно познакомиться с женщинами. Здесь одни шлюхи и туристы.


Мы смотрим друг на друга — наверное, он прав. Вряд ли мы сможем найти нормальных голландских чикс здесь, где слоняются сотни наших, по большей части в слюни. Куда ни глянешь, повсюду англичане. Мы везде. Харрис и Брайти исчезают внутри, так что мы просто уходим. По дороге я начинаю ломать голову, куда мы, собственно, идем, но Картер говорит, что разузнал про пару местечек еще в Англии.


Идти пешком ломает, и мы ловим тачку. Картер сообщает адрес водиле, большому дружелюбному челу, который ведет себя так, будто знаком с нами с детства. Он знает этот клуб и разворачивается через трамвайные пути. В машине душно, мы опускаем Окна. Водитель говорит, что климат меняется. В этом году дождливый июнь. В воздухе пахнет прохладой, пиво не помешало бы. Через пять минут он высаживает нас у начала пешеходной зоны. Мы расплачиваемся и идем к клубу, и когда мы подходим к дверям, то обнаруживаем совсем не тех вышибал, с какими привыкли сталкиваться у себя в Лондоне. В Blues все отлично, потому что вышибалы наши знакомые, я имею в виду все эти мажорные клубы в Вест-Энде. Вскоре мы уже внутри, там играет вполне пристойная музыка. Это даже не клуб в обычном понимании слова.


Картер, не тратя времени, отправляется за пивом, заговаривает с тремя чиксами, сидящими у стойки. Немного алкоголя, и мы присоединяемся к ним. Плывем по течению. Послонявшись по городу весь день с ебанутыми, чувствуешь себя как бездомный пес. Настало время быть вежливым и приветливым. К счастью, девчонки сами почти в муку, иначе сразу послали бы нас, услышав, какую чушь мы несем. Но они выглядят вполне нормально. Отплясывают под все подряд — от Block Rocking Beats до Babylon’s Burning.


— Завтра у меня день рождения, — кричит мне на ухо одна из них, ее зовут Моника. — Мне будет тридцать.


Выглядит моложе, но я не спорю.


— Моим подругам больше, — улыбается она. — Как думаешь, сколько?


С какого хуя мне это знать? Правда, этого я не говорю. Высказываю предположение, и она смеется, шепча что-то мне на ухо. Потом все они смеются над чем-то и идут танцевать под «Smack My Bitch Up». He так плохо. Марк кивает в такт музыке, говорит, что те ниггеры, наверное, тоже пьют где-нибудь поблизости. Я отхожу к стене с Марком и Картером.


— Никаких проблем, парни, — говорит Картер. — Мы все едем к Монике отмечать ее день рождения. Девчонки сегодня ночуют у нее. Это наша ночь, парни.


Картер самодовольно потирает руки.


— Сегодня каждого из нас ждет минет, — орет он, стараясь перекричать музыку. — Можете сказать спасибо тем сутенерам, что нам помешали. Нам пришлось бы тратить деньги на вонючих шлюх, если бы не эта троица.


Я смотрю на танцующих людей. Девчонки тоже танцуют, поглядывая на нас время от времени. Под Nirvana, потом под Oasis и Black Grape. Они возвращаются, Моника виснет на моей руке и спрашивает, что я предпочитаю — экстази или амфетамины? Мы отходим с Марком и Картером проглотить по таблетке. Она возвращает мне силы, я чувствую себя готовым к дальнейшим приключениям. Готовым раздеть ее прямо здесь. Готовым заебать эту чиксу до потери сознания. Сделать ей лучший подарок на день рождения. Она выглядит жизнерадостной и счастливой, и через пару часов мы уходим.


Вшестером мы идем по пустым улицам. Девчонки поют по-голландски, что звучит как говно. Одни языки ложатся на музыку, другие нет. Английский — пример первого. Французский — второго. Эта их песня ничего не значит для нас. Идти недалеко, и вскоре мы уже поднимаемся по холодным каменным ступеням к Монике домой. У нее большая квартира, одна из ее подруг достает панк-сборник со старыми вещами Stiff Little Fingers, X-Ray Spex и Pistols, a также материалом поновее — Leatherface, Fugazi и Blaggers. Она включает CD, квартиру заполняет музыка, подходит Моника и делает тише. На свету они выглядят похуже, чем в клубе. Их нравственные устои размыты алкоголем, и Моника просто снимает свои черные джинсы. Смеется и говорит, что стало слишком жарко, ее подруга открывает окно. Я мог бы засунуть хоть сейчас, но сдерживаюсь, потому что они с полуобнаженной Моникой разыгрывают застенчивых девочек.


Одна из девчонок достает упаковку лагера. Он холодный и приятный на вкус. Моника включает торшер, выключает большой свет. Картер, смеясь, говорит, что Гарри будет в ярости, когда узнает, что пропустил. Заблудился, наверное, только сейчас нашел дорогу к гостинице и со злости сразу лег спать. Я пью лагер, пытаясь привести в порядок мечущиеся мысли. Я рассказываю девчонкам про Blues и почему-то начинаю говорить о голландско-немецкой границе. Хуй знает, о чем это я. Я замолкаю и сижу, слушая других. Лучше помолчать.


Не знаю, сколько прошло времени, но я замечаю, что Картер и одна из девчонок исчезли. Секс-машина за работой. Я смотрю на кресло напротив, у Марка на коленях сидит чикса. Они целуются, и я тоже, но не с Моникой. Должно быть, она с Картером. А может быть, с Марком. Хуй знает и кого ебет, потому что я встаю и иду со своей чиксой в соседнюю маленькую комнату. Мы заходим, я вспоминаю тот фильм у Йохана в баре. Блонди и ее напарника. Это не Блонди, но тоже блондинка. Я не хочу вспоминать сцены из фильма, я сам знаю, что делать. Я не могу кончить бог знает сколько времени, что для нее весьма неплохо. Наконец я кончаю и падаю на кровать рядом с ней. Она обещает мне минет, как только мы проснемся. Засыпает. Примерно час я лежу, безуспешно пытаясь уснуть. Я надеюсь, что она сдержит свое слово.


Первое, что увидел Гарри, проснувшись, это голову Ники у себя между ног, и ему понадобилась пара секунд, чтобы понять, где он и что происходит. Что он не в Лондоне и не с Картером в гостиничном номере. И когда он все вспомнил, то понял, что является хозяином положения. Он посмотрел вниз, где таиландка самозабвенно занималась своим делом. Вот это жизнь, и он откинулся на спину, наслаждаясь магией Востока, и вскоре оросил ее рот отборным английским семенем. Ники положила голову ему на плечо, и он снова заснул, а когда проснулся, рядом с постелью стояла чашечка кофе, и Ники одевала свое парадное платье. Оно было ярко-желтым и удивительно шло к ее смуглой коже. Она показала ему свои новые босоножки; не зная, что сказать, он промямлил, что они очень красивые. Но она этому очень обрадовалась. Она смеялась и порхала по комнате, и Гарри подумал, какого хуя он вообще здесь делает.


Ночью ему приснился сон. Он лежал на кровати в отеле в Сайгоне — он был главным героем в «Апокалипсис сегодня». Потом он падал с вертолета в «Охотнике на оленей». Он был хозяином древних таинственных джунглей, и он был маленьким испуганным человечком, ненавидимым всеми, с кем участвовал в этой бойне Когда Гарри был маленьким, Вьетнам по телевизору показывали чаще, чем Северную Ирландию. Он все помнил — и убитых выстрелом в затылок, и горящую девочку в напалме, бегущую по дороге. Но вьетнамцы были не в счет, в сюжетах речь шла только о том, сколько американских солдат погибло в войне против Хо Ши Мина.


— Это мой сын, — сказала Ники, сняв платье и босоножки и снова улегшись в постель рядом с Гарри.


Она сунула ему в руки фотоальбом.


— Это мой сын. Он живет у монахов в монастыре Сурат Тани на юге Таиланда. При монастыре есть школа, и там он и живет. Монахи и монахини учат его.


Гарри взглянул на первую фотографию. Короткостриженый мальчик лет четырех-пяти стоял рядом с двумя буддистскими монахами, сидевшими скрестив ноги. На мальчике были коричневые шорты и белая майка, а на монахах — оранжевые одеяния. Самые оранжевые, какие Гарри когда-либо видел. Они были почти бритые, и Ники засмеялась и погладила Гарри по голове, сказав, что их скинхеды ей больше нравятся. Гарри не был скинхедом, но это не имело значения. Он оценил шутку. Ребенок улыбался, и Гарри додумал, вспоминает ли он о своей матери. У одного из монахов были татуировки на шее и руке, и когда он спросил, что они значат, Ники ответила, что традиции татуировок существуют во многих таиландских монастырях. Знак на шее дает защиту; монахи делают тату сами, при помощи меча. Она надеется, что однажды ее сын приедет и останется с ней в Европе. Однажды, когда у нее будут деньги.


Ники подвинулась к нему поближе, подтянув ноги к груди. Ее груди были великолепны. Небольшие, но чудесные. Он заставил себя сконцентрироваться на фотографиях. Ведь она же хочет, чтобы он их посмотрел. На нескольких фото были запечатлены школа и монастырь. Некоторые были отсняты нечетко, расплывались. Потом шли снимки с двумя золотыми Буддами, разными домами, монахами, монахинями и детьми, обычными таиландцами, лесом и залитыми солнечным светом полями. На большинстве фоток был ребенок Ники, и Гарри искоса поглядывал на нее. Ее лицо светилось гордостью за своего сына, и он подумал, что им, наверное, тяжело жить вдали друг от друга.


Гарри чувствовал себя полнейшим мудаком, сидя здесь. Чего она от него хочет? И что получится из ее сына, растущего в сиротском приюте? Сколько раз она вообще его видела? Личная жизнь проституток никого не интересует. Он раньше всегда считал, что они делают аборт, если залетают, но в Азии, наверное, все иначе. Может быть, у них медицина на слишком низком уровне, чтобы контролировать рождаемость. Но он не хотел думать об этом. Он просто хотел весело провести время, и он мог бы бегло перебрать снимки и отвалить, но он не мог просто отбросить их в сторону. Он попытался представить, что сейчас делают остальные парни. Съебнуть и никогда не вспоминать о ней больше. Он был такой же, как Болти. Такой же жирный тугодум. Он не мог заставить себя решиться и продолжал листать альбом, думая обо всяких печальных вещах. Он допил кофе, кофеин несколько приободрил его. Ники вышла привести себя в порядок. Она все делала быстро, и Гарри не мог понять, откуда у нее берутся силы. Несмотря на кофе, он чувствовал себя уставшим и измотанным, а она просто летала по комнате, знает, потому что если не слышать ее смех и не видеть ее улыбку, были бы все основания думать, что у нее чертовски тяжелая жизнь. Что-то должно быть такое, что помогает ей. Она закурила сигарету и снова легла в постель, ничуть не смущаясь своей наготы, и ткнула пальцем в одну из фотографий.


— Это Марк, — сказала она.


Выглядит как обычный европеец, отметил про себя Гарри. Да и что можно сказать о человеке, проведшем большую часть жизни за соблазнением неопытных девушек в стрип-барах и массажных салонах в Петтайе, а потом переключившемся на мальчиков. Слишком уж он ординарный, в самом деле.


— Это мы в Чауэнге, в Ко Самуи, — сказала Ники, перебирая фото с пляжей и со всевозможными видами.


На снимках она казалась вполне счастливой. Везде она была в солнцезащитных очках, везде выглядела сильно загорелой. Он сказал ей об этом.


— В Таиланде лучше быть белой. Чем светлее моя кожа, тем лучше ко мне относятся таиландцы. Но западным мужчинам нравятся смуглые девушки. Европейцы хотят лежать на солнце и загорать, а таиландцы сидеть дома и казаться белыми. Все мы хотим того, чем владеют другие.


Гарри засмеялся, потому что это действительно так. Люди везде одинаковые, куда ни бы ты ни приехал, всегда им нужно то, что есть у других, и они никогда не ценят того, что имеют сами. Как в древние времена — в Англии смуглая кожа показывала принадлежность к низшему классу, в то время как белая кожа говорила о богатстве. Да, многое изменилось, но то, что сказала Ники, было правдой, и вряд ли в других странах иначе. На пляжных фотках она была загорелой и выглядела как европейка или американка. Другие таиландцы могли бы смотреть свысока на нее из-за цвета ее кожи, но на фотках она казалась вполне довольной собой, разгуливая с европейцем и не заботясь о том, что могут подумать какие-нибудь безмозглые пидарасы. Важно было не то, что ее спутник европеец, а то, что у него есть деньги, а деньги одинаково важны для всех — и для бедных, и для богатых. Больше всего люди ненавидят, когда те, кого они считают ниже себя, вдруг добиваются успеха. Гарри подумал о Манго, тот может гордиться собой и своей работой, но тем не менее между ним и коллегами всегда оставалась стена.


Гарри поблагодарил Ники за фотографии, ее гордость была очевидной, ведь это были ее победы. Жизнь — борьба, и она не проиграла в этой борьбе. Она показала на фото из шикарного ресторана:


— Это в Бангкоке, перед тем как мы уехали в Голландию.


На снимке она выглядела и счастливой и печальной одновременно, но это был ее выбор, и Гарри засмеялся, представив, как белые официанты вынуждены прислуживать этой шлюхе и относиться к ней с уважением. Она выросла в богом забытой деревне, прошла школу стрип-баров в Бангкоке и массажных салонов в Петтайе, и тем не менее шла по жизни с высоко поднятой головой (и спермой белых мужчин в своем чреве). Она переместилась в другой мир, оставив своих хозяев резать друг другу глотки. Сутенеры и владельцы клубов не волнуют ее, сидящую в «Бангкок Континенталь» и поедающую суп, крохотная порция которого стоит больше, чем деньги, которые она обычно получала, когда делала минет какому-нибудь грязному извращенцу, мечтающему запустить пальцы в ее задницу, пока она выполняет свою работу. Она выжила, презрев все законы физики. Он снова вспомнил Вьетнам и вьетконговцев, не сдавшихся, несмотря на все бомбы, которыми забрасывали их янки. Крестьян в жалких деревнях, сбивавших В52 из допотопных ружей. Все новейшие технологии уничтожения цивилизованного мира оказались бессильны. Гарри много раз видел это по телевизору, а теперь то же самое он видел здесь. Ники вела свою войну и победила в ней, а этот ресторан был ее медалью.


Ники сражалась против иностранцев, которые стремились использовать ее нищету, больше того, она сражалась против предателей, державших ее в этой нищете и продававших купцам из высокоразвитого мира. Эмоции не давали Гарри покоя. Она использовала систему для своего спасения, и это вряд ли заслуживает особого уважения, но что он может сделать? Таиланд — друг и союзник Запада, идет по пути новейшего империализма, и пока люди в костюмах не зарываются, они могут жить в свое удовольствие. Смешно, потому что хотя Гарри отлично понимал все это, в детстве он всегда хотел быть одним из стрелков на вертолете с автоматом в Руке. Конечно, это было всего лишь естественно, потому что все хотят славы и никто — страданий. Лучше не замечать темных пятен. По крайней мере, она вырвалась оттуда.


— Это наш дом в Амстердаме, — сказала Ники, перебирая фотографии, на которых была запечатлена трехкомнатная квартира.


Она подробно рассказала ему о малейших деталях интерьера, как будто собиралась покупать мебель. Она явно гордилась тем домом, но Гарри это не было интересно. Он хотел есть и не хотел сидеть на месте. Он слушал, не вникая в смысл, и когда она умолкла, спросил, есть ли у нее что-нибудь из еды. Ники снова вскочила, надев майку. Она пошла на кухню, он слышал, как она возится с холодильником, а потом она вернулась с бутербродами. Он все съел и отправился в душ. Он был не прочь трахнуть ее снова, но Ники уже оделась, а настаивать он не осмелился. Он больше не был клиентом. Он не знал, вернуться ли ему в тот бар или пойти еще куда-нибудь. Гарри быстро оделся, попутно выпив еще чашку кофе. Если он вернется, то придется весь день лазить с остальными, не лучше ли погулять с девушкой по Амстердаму. Что здесь особенного. Через несколько часов она уйдет на работу. Ники снова принялась краситься. Одиннадцать часов. Гарри заметил стакан «Джек Дэниэлс» Он сел и закурил, хорошее настроение вернулось к нему. Он повидал мир, теперь он сидел и думал, куда они пойдут, когда Ники вернулась и села рядом с ним на диван, потом подвинулась ближе, достала презерватив из его кармана и протянула ему.
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
IT'S A FUCKING DISGRACE !

Аватара пользователя
Papa
Moderator
Moderator
Сообщения: 4641
Зарегистрирован: Ср сен 01, 2004 00:46
Откуда: Nazareth

Сообщение Papa » Ср июн 02, 2010 12:36

Глава 14

Экскурсионный кораблик плывет по реке, пассажиры любуются городскими видами. Говно, конечно, но всем когда-нибудь приходится этим заниматься. Полтора часа на осмотр достопримечательностей. Я отделился от остальных и отправился на экскурсию. Поглазеть на гранит и мрамор. Богатую историю Амстердама. Все равно как когда едешь на поезде — видишь город в не самом приглядном свете. Когда едешь на поезде, не видишь блистающих роскошью торговых квартачов, зато проезжаешь заброшенные склады и покрытые ржавчиной железнодорожные пути. Убогие домишки и запущенные улицы. Свалки и горящие помойки. Допотопные фабрики и пустыри. Так лучше ездить, хотя, наверное, на этом кораблике мы не много такого увидим. Но все равно, интереснее идти через черный ход. Получать свои собственные впечатления. Играть в туризм.


Передо мной парочка английских туристов снисходительно рассуждает о музее Ван Гога. Как-то видел фильм про него по телеку. Тупой ублюдок хотел быть с бедными. Папаша заставлял его думать о карьере, а он хотел помогать беднякам. Жил с проституткой и отрезал собственное ухо. Он был самым настоящим ебанутым, но сейчас он мертв, и те самые мрази, превращавшие его жизнь в ад, пока он был жив, возносят его до небес. Всемирная известность и непревзойденный талант и кто больше даст за картину.


Мы проплываем мимо жилища Анны Франк. Женщина-экскурсовод начинает рассказ. Жирные туристы с фотоаппаратами и путеводителями деликатно умолкают. Выбрались в отпуск отдохнуть. Получить эмоциональную разрядку. Экскурсовод рассказывает, что Анна Франк была еврейской девочкой, жившей в этом бараке, в том, что они называют задней пристройкой, целых два года вместе с семьей и друзьями она скрывалась здесь от Гестапо. Им помогали их друзья-голландцы, и два года им это удавалось. Перед ними уже брезжила надежда, Союзники подходили все ближе. Но их предал коллаборационист, и восемь человек отправились в концентрационные лагеря. Единственный, кто выжил — Отто франк, отец Анны. Анна и ее сестра умерли от тифа за две недели до капитуляции Германии.


Я помню этот фильм. Его было тяжело смотреть, и в конце я едва не плакал. Экскурсовод умолкает на несколько секунд.


Я думаю об Отто Франке. Каково ему было потом, после всего этого? Наверное, миллионы уцелевших оказались в той же ситуации. Больше того, я думаю о предателе. О мудаке, сдавшем их всех. В Амстердаме было 80000 евреев, 75000 погибли. Экскурсовод рассказывает нам о статуе, воздвигнутой на том месте, где в 1941 году 400 Евреев были погружены на корабль для отправки в концентрационный лагерь Маутхаузен после того, как сторонник нацистов погиб в стычке между членами Еврейского Сопротивления и голландскими нацистами. Никогда не знал, что у голландцев была нацистская партия. Эти евреи были уничтожены в отместку за смерть нациста. После этого разгорелось восстание докеров и транспортных рабочих. Она говорит, что восстание организовала компартия, нелегальная в то время. Через два дня его подавили. Для Голландии это необычно, говорит она, поскольку в этой стране люди почти ничего не сделали, чтобы спасти евреев. Пожилая голландская парочка с виноватым видом покачивает головами. Большинство европейских стран почти ничего не сделали для спасения евреев, говорит экскурсовод.


Я думаю о том, как англичане вели бы себя в таком положении. Неужели мы не попытались бы спасти женщин и детей? Не могу представить, чтобы англичане остались стоять в стороне. Мы не такие. Ну да, мы называем Шпор жидами и все такое, но это другое. Это не имеет значения, потому что мы не религиозные фанатики. Нет, англичане не убивают женщин и детей. Мы сильные, но справедливые.


Кораблик набирает скорость, и мы движемся вперед, к более приятным объектам. Микрофон экскурсовода распространяет информацию. Анна Франк забыта, как оставшаяся за кормой вода туристы снова щелкают своими фотоаппаратами. Кто-то снимает на видеокамеру проплывающие корабли и здания. Наконец экскурсия заканчивается, и мы сходим на сушу. Я вижу Кевина, догоняю его. Хлопаю по плечу.


— Не видел тебя, — извиняется он. — На корабле был? Не заебало тебя? Прогуляться не хочешь?


Мы идем по улице и через несколько минут я присаживаюсь за столик снаружи какого-то бара, пока он заходит внутрь отлить. Он возвращается, и мы заказываем себе по лагеру.


— Единственной интересной вещью был рассказ про девчонку, умершую за неделю до освобождения, — говорит Кевин, одним глотком опустошая полкружки. — Быть рядом со свободой… Мудаки они были, эти немцы. Ебучие отбросы. Истязатели детей.


Насчет этого не знаю, но убийцы детей действительно никого не радуют. Представляю, как чувствовал себя ее папаша, когда узнал обо всем. Кажется почти нереальным. Даже не верится, что бывает такое.


— Я был в Дахау, — продолжает Кевин, добивая свое пиво и заказывая еще одну кружку.


Он смотрит на мою кружку, потому что она на две трети еще полна. Я приканчиваю ее одним махом, чтобы он не смог назвать меня мягкотелым южным мудаком. На улице жарко, и разгуливать по Амстердаму в такую погоду не очень-то приятно. Кевин снимает майку. Он здоровый ублюдок, и официант невольно пятится назад, глядя на герб «Манчестер Юнайтед» на его руке. Забирает деньги и отваливает. Кевин делает еще глоток и наклоняет голову ко мне, чтобы продолжить рассказ. Свой рассказ про Дахау, когда вдруг к нам подходит какой-то пидор, по виду — кто-то из администрации, и просит Кевина одеть майку, чтобы не пугать окружающих. Это — приличный бар, говорит он.


— Иди на хуй, — отвечает Кевин.


Пидора сопровождают еще два мудака, и он не двигается с места; Кевину приходится схватить его за воротник, так что рубашка пидора накрывает его с головой. Кевин подносит свой кулак к его лицу.


— Иди на хуй, подонок. Я разговариваю. Я мирный человек. Понял?


Кевин отпускает пидорский воротник, и бизнесмен исчезает внутри вместе со своими прихлебалами. Кевин допивает пиво и говорит мне «пошли, давай свернем на другую улицу, пока он не вызвал полисов». Этих европейцев хрен поймешь, может быть, по их законам нельзя ходить без майки. Он рассказывает мне, как они сидели в Осло в парке, просто пили, когда подъехал автобус с полисами.


— Ты знаешь, что сделали эти мудаки? — спрашивает он. — Просто вылили пиво из наших банок. У них по закону нельзя пить в общественном месте. Они сказали, что нам еще повезло, что у них хорошее настроение, а то они могли бы вообще посадить нас. Они в своей Европе с ума сходят со своими законами.


Мы заходим в другой бар, заказываем выпивку. Внутри — клерки из офисов, работяги, несколько туристов. Это чистенький бар, но без той буржуйской мелочности, как в предыдущем.


— Я ездил в Мюнхен на пивной фестиваль, — продолжает Кевин, — и мы на поезде доехали до Дахау. Я ожидал увидеть нечто вроде того, что видел по телевизору про Аушвиц — колючую проволоку, вышки, все дела. Но все бараки, где они держали заключенных, были снесены, там было просто огромное ровное пространство. Мы сходили в крематорий, но все равно трудно было представить, что в нем убивали людей. Самое большое впечатление произвел музей.


Он наклоняется вперед.


— Там были фотографии, на которых изображены эксперименты над людьми. Медицинские опыты и все такое. Снаружи все это происходило, но там я ничего не чувствовал. Внутри — просто музей, но там я все ощутил. Вместе с нами там была какая-то школьная экскурсия, и все эти немецкие дети явно скучали. Некоторые даже смеялись, и учителям пришлось сказать им, чтобы они замолчали. Они убивали там политических заключенных, евреев и вообще всех, кого хотели. Мы не ожидали увидеть такого. Мы просто представить себе не могли, что такое возможно. Ты не представляешь. Когда мы ехали обратно, с нами в вагоне ехали какие-то здоровенные немецкие бабы и чел в шортах, который все время играл на аккордеоне. Как будто ничего и не было. Как будто они ехали не оттуда. Я думаю, тебе тоже не мешало бы съездить посмотреть.


Гарри сказал Ники «до свиданья», и она поцеловала его в губы. Ему даже показалось, что он заметил слезы в ее глазах. Он обернулся на мгновение, посмотреть, как она исчезает в уличной суете, хрупкая маленькая фигурка среди сверкающего неона и серой пустоты. Глядя на нее, Гарри молча восхищался ею, восхищался тем, что она смогла пройти сквозь все свои невзгоды и не сломаться. Это был хороший день, и он обещал навестить ее на обратном пути из Берлина. Он в самом деле думал так, когда говорил, но теперь, возвращаясь в бар Йохана, он понимал, что расслабился. Он не вернется. Он уже жалел, что ввязался во всю эту историю. Ники была клевой, у нее отличная фигура, и она умеет заботиться о мужчинах, но все-таки она ебаная шлюха, он не должен забывать о том, что она всего-навсего проститутка, отсасывающая мужикам за цену, равную стоимости недорогого обеда. Не больше не меньше, а ему нужно держать себя на уровне. Он отлично понимал это, он помнил историю Рода в Рипербане в Гамбурге, и не хотел, чтобы кто-нибудь смеялся над ним.


Гарри обернулся еще раз, но Ники уже исчезла, ушла сидеть в своей витрине на радость туристам, рыскающим по улицам в поисках развлечений. Ники ушла обслуживать своих десять мужиков, трахаться и отсасывать, чтобы заработать себе на достойную жизнь, маленькая кукла пьяных и грязных больших мужиков. Она — шлюха, нельзя забывать об этом. Ведь он приехал развлекаться, и нечего забивать себе голову мыслями о проститутке. Она проглотила таблетку экстази, уходя из дома, и ей не будет плохо.


Он мог бы остановиться здесь на обратном пути потрахаться, но почему бы не поискать кого-то еще. Ему было жалко ее, в то время как ей самой себя жалко не было. Все этот фотоальбом. Вся эта затея с отставанием от остальных, нежными взглядами и душевными разговорами была опасной. Лучше оставаться в толпе. Ему нужно было залезть в гондон всему целиком, чтобы защитить себя. Каждый раз, когда начинаешь вести себя с женщинами таким образом, начинаются проблемы. Ведь это только игра, и он подумал, что стал бы Картер делать в такой ситуации, но потом вспомнил, что Картеру хватает своих проблем с этой ебанутой Денис. Завтра они уезжают в Берлин, и сегодня вечером нужно напиться. Ему сразу станет лучше, если он будет держаться остальных парней и поучаствует в старом добром махаче.


Войдя в бар, Гарри почувствовал себя так, будто очутился в каком-то тайном обществе, где вместо шмали был лагер, а вместо восточной магии буддистских земледельцев — основательный христианский реализм элитной футбольной фирмы. Он пробежался взглядом по лицам — знакомым и нет — и хлопнул Картера по плечу. Секс-машина обернулась с пьяной ухмылкой, Том посторонился, чтобы дать Гарри пройти. Никто ни о чем его не спросил, и когда Гарри посмотрел вокруг, он увидел приличный моб — Том и Марк, Билли Брайт и Дэйв Харрис, Мартин Хоу, Гэри Дэвисон и его приятели, плюс несколько рыл постарше, которые подрываются только на важные игры, домашним матчам предпочитая выезда в Европу. Дон Райт и моб из Слау, плюс маленькие фирмы из Фелтэма, Баттерси и Кэмберли. Здесь были парни и из других частей Англии, но в основном все-таки Лондон и окрестности, и больше всего — «Челси». Гарри уселся с бутылкой лагера и прислушался к разговору за столиком.


— Гарри Бушелл, — сказал Билли. — Он дал шанс скиновской музыке, когда работал в музыкальном журнале. Он единственный игнорировал всех этих мудаков из миддл-класса в музыкальной прессе и дал шанс музыке рабочего класса.


Гарри спросил Картера, о чем речь, и секс-машина ответила, что они спорят о том, кто был самым великим англичанином за всю историю страны.


— А я думал, он вел телепередачу, — говорит Марк.


— Ну да, но вначале он занимался музыкой. Раскручивал группы, которые пели о запретных вещах — о том, что хорошо быть s белым и рабочего происхождения, и что если у тебя на плечах Юнион Джек, то это не значит, что ты фашист. Группы, которые говорили, что если ты гордишься тем, что ты англичанин, это еще не значит, что ты ненавидишь черных.


— Да это все знают, — отвечает Марк.


— Мы знаем, но он постарался рассказать об этом обычным людям.


— Эти пидарасы не в счет, — смеется Харрис. — Кого ебет, что они Думают.


— Но дело в том, что он сделал это, и это было очень смело с его стороны.


— Может быть, но это же не значит, что он был величайшим англичанином, так ведь? — говорит Харрис. — Это просто потому, Что ты любишь музыку. Это должен быть кто-то из истории. Ричард Львиное Сердце или Оливер Кромвель. Они дали арабам и ирландцам хороших пиздюлей, да?


Вокруг засмеялись. Может быть, Харрис немного перебарщивает со своим чувством юмора, и все замолчали, потому что никто не понял, серьезно он или нет. Ричард Львиное Сердце и Оливер Кромвель были слишком давно.


— Как насчет Черчилля? — спросил Гарри. — Он был крутым парнем.


— Политик, — презрительно усмехается Том. — Я знаю, он делал свое дело и все такое, но я бы предпочел кого-нибудь типа Монтгомери.


— Уинстон был в порядке, — говорит Билли, — но я понимаю, что ты имеешь в виду. Он сидел дома в безопасности, в то время как другие сражались в Европе. Как насчет Бомбардировщика Харриса?


Некоторые кивают. Ярлык «Бомбардировщик Харриса» в ходу у мажорской прессы, и это звучит неплохо.


— А Мэгги Тэтчер? Она завоевала Фолкленды.


— Опять-таки, политик. И потом, смотри, что она сделала с футболом. Все эти подпольные операции и сидячие трибуны. Ни один футбольный фан не станет голосовать за Тэтчер.


Гарри допил свое пиво и посмотрел вокруг. Люди выпадали из разговора. Он терял юмор.


— Это должен быть кто-то с чувством юмора, — сказал он. — Самый великий англичанин должен быть таким.


— Чарли Чаплин?


— Слишком давно.


— Тогда Блэк Эддер?


Они задумались. Гарри засмеялся, потому что он выбрал бы Роуэна Аткинсона. Он был просто неподражаем в сериале о Первой мировой войне, как он там издевался над генералами и так далее. Каждая серия была просто охуительной.


— Мы же не комедианты какие-нибудь, — говорит Харрис. — Величайший англичанин — Черчилль, что бы там Том ни говорил. Черчилль — лучший. И не важно, что он политик. Он исключение.


Никто не хочет спорить с Харрисом. Черчилль сделал все необходимое для страны в тяжелый час, и они согласились, что он представляет всех солдат, павших за Родину. Гарри не хотел спорить на эту тему, он хотел напиться и весело провести время, и ему было наплевать на имена.


Если честно, в голове была какая-то пустота после травы. Он не так уж много выдул, наверное, в Амстердаме она особенная, что ли. Видимо, она и помогает Ники идти по жизни. Ну вот опять, паранойя и мысли о ее несчастье. Но она выглядит беззаботной, она любит свою работу. Экстази помогает. Гарри не знал, что, он не понимал, над чем смеются остальные. Он посмотрел на лица — и Том, и Картер, и Марк, все смеялись над чем-то. Вначале он подумал, что над ним, но потом понял, что ошибается. Они просто веселились, и их веселье передавалось ему.


Этот бар был отличным местом, Том наклонился к нему и сказал, что Йохан поставил тот же фильм, жмотный ублюдок, мог бы завести что-нибудь новенькое. Гарри окинул взглядом собравшихся, на стене висел Святой Георг Билли, и рядом на экране какая-то блондинка обнималась с лоховато выглядящим челом. Гарри раньше не видел фильма, но он понял, что имеет в виду Том. Внезапно его потянуло блевать, и он встал, чтобы выйти на улицу. Он протиснулся сквозь толпу и подошел к перилам у канала. Он наклонился над водой, вглядываясь в неясное отражение. На ум тут же пришли школьницы с парома, а потом — ребенок, летящий из таиландской деревни в Секс-Сити. Ебаный в рот, нужно было оставить траву Ники и просто напиться. Голова раскалывалась, как будто по ней молотили кувалдой.


— Ты в порядке? — спросил Картер, подойдя к нему.


Гарри выпрямился, тошнота прошла.


— Тошнит немного, вот и все. Тяжелая ночь была.


— Как у тебя там вышло с той чиксой? — поинтересовался Картер. — Ты рассказал по телефону, что снял какую-то шлюху.


Гарри не собирался рассказывать, что у него не встал. Особенно когда он заплатил приличные бабки. Он позвонил Картеру в отель просто узнать, где их потом найти.


— Думаю, что ей понравилось, и она захотела еще. Она уже собиралась закрываться и предложила выпить и прогуляться. Потом мы пыхали с ней, вот у меня башка и трещит. Просто заебался.


— Ты весь день оставался с ней?


— Мы заточили в кафе и попили пива. Потом поехали к ней. Ебаный в рот, Картер, она сделала мне самый лучший минет в жизни. Она просто охуительна.


Картер как-то странно взглянул на Гарри.


— Она же шлюха. Это ее работа. Ее трахали, наверное, десять тысяч мужиков, и черт знает сколько галлонов спермы она проглотила. Надеюсь, ты был осторожен. У этих шлюх можно набраться чего угодно.


— Да знаю я все это.


— Ну, тебе видней.


— Я был осторожен. Она сказала, что у нее все в порядке, но я все равно использовал презерватив. А потом, ведь она тоже не может знать, как там чего у меня? По-разному бывает.


Картер засмеялся.


— Ты раньше так не говорил. Вот что значит снять шлюху за просто так. Это значит, что ты не такой, как все. Если она клевая, тем лучше. Некоторые из этих проституток — старые поганые бляди. Я даже удивляюсь, как много таких уродин сидит в витринах, да к тому же того и гляди, наберешься от них СПИД-а или еще чего-нибудь. Наверное, они изнашиваются раньше времени. Пизда как бетон становится.


Гарри кивнул, пытаясь представить Ники в образе сморщенной крестьянки с набитой опиумом трубкой и рисовой палочкой, смотрящей, как американские солдаты жгут ее деревню и режут скот. Голова трещала. Он ощущал необходимость привести себя в норму и сказал Картеру, что возвращается в гостиницу.


— Увидимся, — сказал ему Картер, похлопав по плечу. — Неужели ты сегодня не пойдешь к девчонкам?


Гарри засмеялся и направился к гостинице, но ноги сами собой свернули на другую улицу, мимо клубов и баров туда, где работала Ники. Он нашел незаметное местечко и час стоял там, потом устал и сел под деревом, прислонившись к нему спиной. Еще полтора часа провел он так. Вокруг ходили счастливые люди. Мужчины на любой вкус и даже женщины проходили мимо, смеялись. Он видел несколько пидоров и много пьяных, но в основном это были добропорядочные граждане. Подходили, разглядывали, показывали пальцем. Убогие людишки, не способные даже на чувство брезгливости Покинули свои уютные квартиры, чтобы насладиться зрелищем, развеяться. Чтобы было о чем вспомнить и рассказать приятелям Многие смеялись, кто-то подталкивал кого-то в спину.


Гарри видел Ники в ее витрине. Он насчитал пять мужчин, которые заходили внутрь и через разные промежутки времени выходили обратно. Два пьяных туриста, пожилой мужик, некто похожий на бизнесмена и парочка. Странно, но он не думал о том, что происходит за занавесками. Он просто считал. После того, как вышел пятый, свет погас, и он подумал, что она, видимо, успела обслужить еще пятерых до его появления. Впервые он подумал о реальности. Он видел ее с полным спермы ртом и выбирающей презервативы. Видел гель рядом с кроватью, освежитель рта, ощущал запах пота мужчин и аромат ее духов. Чувствовал лагер в дыхании мужиков и теплоту рта Ники. Он вспомнил ее слова о том, что она не любит арабов, потому что они всегда хотят засунуть ей в задницу, и засмеялся, потому что она всегда говорила «нет». Таиландские девушки всегда отшивают арабов, потому они любят трахать только в задницу. Или мальчиков. Потом он подумал, что все это только клиенты и ничего не значат для нее, презерватив создает барьер между ней и ними, в счет только поцелуи.


Он встал и отошел в сторону. Подождал, пока Ники выйдет на улицу. Она заперла дверь за собой; она была одна. Гарри знал, что она будет одна, он не сбился со счета, но хотел увидеть все своими глазами. Он смотрел, как Ники быстро идет по улице, словно по джунглям, такой маленькой она казалась. Он пошел за ней следом, чувствуя себя скорее телохранителем, чем шпионом. Он видел, как она пересекла Амстел и поймала такси. Целая и невредимая. Гарри развернулся и пошел к гостинице, голова болела уже не так сильно. Он видел ее. Больше того, он видел, что она ушла с работы одна. Почему-то это было важно.


Когда он вернулся в гостиницу, хозяин сидел на своем месте и читал журнал. Он не попытался как-то спрятать его, и там было все, как сказал Кевин, жирные тетки с жирными сиськами. Хозяин подмигнул и заметил, что Гарри не был дома прошлой ночью. Перед ним стоял термос, и он предложил гостю чашечку кофе. Гарри ответил «нет, спасибо», и поплелся вверх по лестнице. Он устал, но был счастлив. Постель выглядела как никогда лучше, и едва коснувшись щекой подушки, Гарри уже спал.
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
IT'S A FUCKING DISGRACE !

Аватара пользователя
Papa
Moderator
Moderator
Сообщения: 4641
Зарегистрирован: Ср сен 01, 2004 00:46
Откуда: Nazareth

Сообщение Papa » Ср июн 02, 2010 12:39

Глава 15

Все больше англичан прибывало в Амстердам, и все собирались на маленькой площади в конце квартала красных фонарей. По мере того как темнеет, город оживает. Если голландцы хотят прыгать, сейчас самое время, потому что завтра мы уедем в Германию. Ходят слухи, что моб голландцев группируется у вокзала. Они знают, где мы, только бы они не опоздали. Мы здесь, глумимся в самом центре Амстердама, и они не могут не найти нас. И это будут не сутенеры и наркодилеры, а смесь хулиганов «Аякса» и другого местного хулиганья. Наверное, подъехавшие из Роттердама, Гааги и Утрехта футбольные фаны. Хуй знает и кого ебет, кто они такие. Дайте нам несколько сотен боксерских груш, мы выбьем из них пыль.


На площади тусуются по крайней мере три сотни англичан, пьют в предвкушении того, что должно стать Чарити Шилдом перед большим кик-оффом в Берлине. Пока все было тихо и спокойно. Но голландцы должны появиться, если не хотят, чтобы их считали говном. Смотрят же они телевизор. Голландцы знают, что в Амстердаме англичане, и они появятся. Мы стоим в центре города, стоим и ждем, ждем ублюдков, о репутации которых мы так много слышали. Они появятся, рано или поздно.


Здесь парни со всех уголков Англии. Все фирмы, которые в обычных условиях готовы порвать друг друга на мелкие части. Но сейчас новый враг, и все клубные распри забыты. Это игра. Это игра плюс нечто такое, что дает выход адреналину. Сейчас вся Англия вместе, через дорогу я вижу три автобуса со спецназом. Полисы, видно, понимают, что без беспорядков мы отсюда не уедем. И насколько далеко они зайдут, зависит от того, как быстро они отреагируют.


Парни из Болтона, бухавшие весь день, заряжают НЕ СДАДИМСЯ, и все присоединяются. Мы ходим туда-сюда, видим, что наше количество растет, все больше англичан подходят, не так трудно догадаться, что мы будем в красном квартале, где шлюхи и бары, но ведь нужно найти именно основной моб. Но никто не может пройти мимо площади, полной ждущих чего-то англичан. Все зависит только от времени, потому что когда столько мужчин собираются вместе, беспорядки в той или иной форме гарантированы. Я удивлен, что полисы еще не закрыли бары. Бомба заложена, детонатор готов. Мы мирно выпиваем, никого не задевая. Если голландцы появятся, ища неприятностей, мы им ответим. Это будет всего лишь самооборона. Мы заняты своим личным делом. Мы не ищем грязных историй. Ведем себя спокойно и с достоинством. Делаем все возможное, чтобы порадовать своих хозяев дома. Обещаем вести себя хорошо. Подставить другую щеку. Не поддаваться на провокации. С уважением относиться к местной культуре. Избегать столкновений. И когда голландцы появляются на другом конце улицы, огромная волна патриотизма накрывает нас с головой. Энергия бьет через край, и это как раз то, за чем мы приехали.


Мы вскакиваем и бежим навстречу голландцам, которые швыряют бутылки и несколько взрывпакетов. Все вместе мы кидаемся в битву, и нет больше ничего важнее. Все забыто. Пьянки, наркотики, шлюхи. Клубные распри. Мы — Англия, и пока мы едины, мы непобедимы. Мы — Англия, и мы мчимся навстречу голландцам, которые собрали приличный моб и швыряют в нас бутылки и кирпичи, несколько наших падают с пробитыми головами, но остальные бегут дальше, голландцы пытаются стоять и мы врезаемся в их ряды, как какая-то ебаная ракета. Они делают все возможное, но мы не уступаем им числом, и перевес на нашей стороне. Среди них есть несколько крутых ублюдков, но в целом у них нет шансов. У них нет истории. Мы гоним их вдоль канала и валим нескольких смельчаков, оставшихся стоять; что ж, могут гордиться, что получили пиздюлей за свою Голландию. Несколько оставшихся получают свое, но основной их моб бежит вниз по улице.


Только тут полисы начинают беспокоиться, добрая сотня ублюдков появляется откуда-то из переулков. Они экипированы по последней спецназовской моде и выглядят как какие-то инопланетные роботы в своей форме и авиационных шлемах. То же самое у нас дома, да и по всей Европе, наверное, везде полисы выглядят одинаково и обмениваются информацией по компьютерной сети. Сейчас все они приняли этот парамилитарный вид, это не то что беспорядки в семидесятые, когда у полисов были только голимые Щиты. И тогда они ждали, спрятавшись за ними, смотрели, как люди крушат все вокруг. Но не сейчас, когда у них есть все, что нужно для боевых действий — оружие и обмундирование. Полисы прыгают на тех, кто рядом с ними, и валят их. Они проходят по барам, где мы пили, и вяжут оставшихся там английских фанов, тех, кто не прыгнул с нами на голландцев. Их немного, и у них нет Шансов.


Весь этот сюси-пуси либерализм забыт сейчас голландскими Полисами. Их политики связали им руки, наводнили страну иммигрантами, наркоманами и извращенцами, и теперь у них появился шанс отыграться за все неприятности. Несколько парней получают серьезные травмы, и когда полисы там заканчивают, они начинают двигаться по направлению к нам.


Но мы не стоим на месте, мы двигаемся дальше, по пути круша все витрины. В обычной ситуации меня такой вандализм не привлекает, но когда попадаешь в Европу, почему-то все меняется. Голландские туристы и рабочие стоят вокруг, глазеют на происходящее, никто их не трогает. Полисы подходят ближе, но их встречает град бутылок, и они вынуждены остановиться. Мы разбиваем машину и переворачиваем ее. Несколько юнцов запихивают разорванную майку в бензобак «рено» и поджигают. Все разбегаются в стороны, и ебучее чудо техники взрывается. Яркие вспышки разрезают темноту, и машина начинает гореть. Сноп пламени взметается вверх, полисы отступают, так как все больше бутылок летит в их сторону. Лица озарены пламенем, и те же парни принимаются за «сааб». Мы снова отходим, и после минутной паузы «сааб» точно так же взрывается. Полисы стоят на месте, используют какую-то им одним известную тактику. Толпа начинает крушить магазины, и несколько голландцев получают пизды за свои протесты, а потом Харрис врывается в большой сексшоп с вибраторами и манекенами в витрине, и какой-то здоровый скаузер говорит, что хозяин магазина торгует детским порно, они заходили сегодня днем. Собравшиеся вокруг английские парни выносят витрину. Внутри есть покупатели и спрятавшиеся там голландцы, теперь все они выбегают на улицу, те, кому не повезло, получают пинки и удары, и наконец сам хозяин выбегает с бейсбольной битой.


Харрис валит его, и остальные англичане подключаются, потому что эта мразь — педофил и вполне заслужил то, что сейчас получает. Скаузер и еще несколько парней врываются в магазин, забирают кассу. Полицейские двигаются вперед, и мы отходим, оставляя пидараса лежать без сознания в небольшой луже крови. Мы стоим на улицах по сторонам канала и на мосту через него. Флаг Брайти развевается на ветру, я вижу вспышки там, где копперы. Некоторые парни захватили фотоаппараты и вовсю щелкают ими. Рядом с нами еще одна машина, «фольксваген», и мы принимаемся за нее. Десяток англичан забираются на перевернутую машину и фотографируются на фоне шеренги копперов на заднем плане. Это достаточно легко, и мы стоим здесь, три сотни английских парней в центре Амстердама, лицом к лицу с полисами со всем их парамилитарным скарбом, и тем не менее им приходится держать дистанцию.


«Фольксваген» взрывается, и мы поем БОМБАРДИРОВЩИК ХАРРИСА, ТОЛЬКО ОДИН БОМБАРДИРОВЩИК ХАРРИСА, БОМБАРДИРОВЩИК ХАРРИСА, поем, озаряемые пламенем пылающей машины, которое отражается в витринах вокруг. Стекла в баре поблизости разбиты, люди обслуживают себя сами, вынося бутылки с алкоголем, пьют и смеются, это дикое зрелище, и я даже не понимаю, почему полисы ничего не предпринимают. Может быть, дело в том, что англичан вокруг слишком много, потом я смотрю на бар и вижу внутри Кевина, наливающего пиво, и нескольких парней, «заказывающих» у него лагер. Снаружи бутылки все еще летят в полицию. Мы сберегли денежки. Размяли мускулы. Полисы стоят за своими щитами, но скоро они пойдут в наступление. Наверное, они ждут приказа начальства. Английская полиция достаралась бы встать между противоборствующими сторонами, но голландская, может быть, несколько более интеллигентная.


Мы поем ПРАВЬ, БРИТАНИЯ и БОЖЕ, ХРАНИ КОРОЛЕ-РУ, когда подходит Харрис и говорит, что пора двигаться, потому что скоро полисы перекроют весь район и мы не сможем уйти. Они не будут всю жизнь так просто стоять здесь. Пора домой, и все рарни «Челси» собираются и начинают двигаться в направлении, куда ушли голландцы, потому что они не рассеялись полностью. Большинство англичан следуют за нами. По дороге продолжают биться витрины, и мы понемногу делимся на мелкие группы, патрулирующие улицы. Операция «найти и уничтожить», но мы никого больше не находим. Улицы становятся все меньше и темнее, мы уже выполнили свою задачу. Я оглядываюсь на канал, вижу горящие Машины и оставленные нами разрушения. Как после бомбежки. Это круто, еб твою мать, и это отличная разминка перед Берлином. Все в чудесном настроении. Можно было бы походить по улицам в поисках голландцев, но, как сказал Харрис, скоро весь район будет наводнен полицейскими, и нам нужно быть поосторожнее.


Спецназ начинает двигаться вперед. Лают собаки, и мы стараемся избегать освещенных участков. Мы сделали свое дело. Я вижу, Как полисы проходят мимо владельца сексшопа, лежащего на улице. Они даже не смотрят на мудака. Копперы возвращаются на главную нлицу. А он остается лежать лицом вниз в своей собственной крови, подонок в грязи ничейной земли.
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
IT'S A FUCKING DISGRACE !

Аватара пользователя
Papa
Moderator
Moderator
Сообщения: 4641
Зарегистрирован: Ср сен 01, 2004 00:46
Откуда: Nazareth

Сообщение Papa » Ср июн 02, 2010 12:41

Глава 16 — Ворота Запада

По телевизору в The Unity показывали репортаж из Голландии. Три автомобиля пылали в центре экрана, и большая группа английских футбольных фанов осыпала градом бутылок видневшуюся на заднем плане плотную шеренгу спецназа. Сюжет был отснят накануне ночью, его показывали многие каналы, включая и заграничные. Камера снимала с не самой удобной точки, и темные силуэты участников беспорядков контрастировали с ярко пылающими машинами. Саундтрек состоял из смеси человеческих голосов, лая собак, звона бьющихся стекол и избитых клише возмущенного происходящим телекомментатора. Также была слышна сработавшая где-то сигнализация. Когда машина взорвалась, англичане разразились громкими аплодисментами.


Билл Фэррелл и Боб Уэст смотрели репортаж, слушая, как какой-то разъяренный политический деятель требует жестокого наказания для тех, кто устроил беспорядки. Упоминалась даже государственная служба безопасности. Затем выступил еще один комментатор, которого так и распирало от самолюбования. Фэррелла все это мало впечатлило. Его племянник Вине в детстве ходил на футбол, так что Фэррелл знал, что такие вещи случаются время от времени. Но Уэст выглядел потрясенным и взбешенным поведением хулиганов. По его мнению, это была всего лишь кучка вандалов, для которых закон ничего не значит и которым ничего не стоит запятнать грязью доброе имя англичан.


Барменша Денис разговаривала со своим мужем, местным парнем с серьезной репутацией, и она отнюдь не выглядела шокированной горящими машинами, разгромленными магазинами и летающими бутылками. Ее муж, его звали Слэйтер, громко подбадривал хулиганов репликами типа «валите полисов!» и «убивайте подонков!», жена вторила ему, пытаясь разглядеть на экране своих знакомых. Еще один парень, которого они называли Родом, сокрушался, что пропустил такое, оставшись дома с женой. Он жалел, что не поехал в Европу с остальными парнями. Чтобы подколоть Денис, он сказал, что Картер там, видимо, перетрахал все, что движется. Что за ночь он, наверное, трахал по две-три шлюхи в красном квартале, не считая тех, которым не нужно платить.


Слэйтер засмеялся, и Род сказал, что Том, Марк и остальные англичане, судя по всему, погнали голландских оборванцев, слышал о том, что Картер втихую трахал Денис, и добавил про красный квартал просто так, смеха ради, сохраняя совершенно непроницаемый вид. Слэйтер ответил, что не только Картер, все остальные парни будут трахаться и глумиться по дороге в Берлин. Род вздохнул, ведь и он мог быть одним из них. Он заметил, что Денис вдруг занялась мытьем кружек, и был уверен, что она покраснела.


Уэст начинал выходить из себя, слыша разговоры людей у стойки и видя хулиганов на экране. Гнев, вызванный этими беспорядками, заслонил его собственные неприятности. Он был удивлен поведением Денис. Ведь она — приличная девушка, и он ожидал, что она будет шокирована подобным неуважением к репутации своей страны. А она вместо этого искала знакомых на экране, будто играла в детскую игру «я — шпион».


Фэррелл допил свою пинту и попрощался; телеведущий печально покачал головой, сетуя на такое падение нравов, прежде чем перейти к более благополучным событиям — как одна английская фирма заключила многомиллионный контракт на строительство новой тюрьмы на Среднем Востоке. Далее шла короткая дискуссия о том, будет ли фирма также участвовать в возведении виселиц; государственный чиновник отметил, что это вопрос скорее общественного устройства, чем морали. С непонятной улыбкой он добавил, что если виселица предназначена для повешения, то это еще не значит, что она будет непременно использоваться. В любом случае, производитель не может нести ответственность за то, что происходит в другом государстве. Вопрос так и остался нерешенным, и программа продолжалась.


Фэррелл поставил пустую кружку на стойку, Денис пожелала ему хорошего вечера. Она была милой девушкой, сказала, что Фэрреллу очень идут его пиджак и галстук. Она уже забыла о Терри и Экила в предвкушении отпуска, который начинался у нее через неделю — в предвкушении двух недель в Греции. Денис с нетерпением ждала солнца, моря и сангрии. Ее муж и другой парень улыбнулись и кивнули, и Фэррелл вышел из паба; по телевизору уже рассказывали о том, как тинэйджер вытащил из воды маленького мальчика, не дав тому погибнуть. На любительском видео скинхед с набитой красной розой на руке и пляжным полотенцем на плечах объяснял, как ему это удалось. Подросток выглядел уставшим, но довольным, что спас жизнь ребенка, а голос ведущего становился все более торжественным по мере того, как дело шло к хэппи-энду.


После двойного виски Фэррелл чувствовал себя умиротворенным. Он был рад, что покинул паб с его новостями. Он видел, как кипятится Уэст, и не понимал, почему тот так разозлился. Может быть, он просто пытается заглушить свое собственное чувство вины, вновь став добропорядочным гражданином. Фэррелл понимал, что Уэст либо сам выплывет, либо утонет. Никто не сможет помочь ему в этой ситуации. Ему придется разобраться во всем самому.


Фэррелл оставил Уэста позади, а впереди его ждала неизвестность. Виски согрело кровь и добавило уверенности. Дул легкий ветерок, и Фэррелл чувствовал, что принял правильное решение. Он повернул направо и пошел по направлению к станции метро, мимо покупателей и играющих детей, мимо игровых автоматов с их напалмовой графикой и роботизированными супергероями к вонючей грязи Лондонского Метрополитена. Он слышал шум приближающегося поезда, но не торопился. Еще рано, а он слишком стар, чтобы бегать по метро. Скоро придет следующий. Он купил билет и прошел через турникеты, спустился по лестнице на платформу. Присел на скамейку подождать. Человек, говорящий про виселицы, не выходил из головы. Было трудно понять его логику.


Я просовываю голову в соседнее купе, Кев протягивает мне бутылку водки. Я делаю глоток и возвращаю ему ее. Вкус говенный, но все же нужно было промочить горло. Здесь нужно быть дружелюбным. Восемь северян играют в карты и смеются, вспоминая события предыдущей ночи — Кевин, Крю, Болтон, три парня «Блэкберна» и двое молодых из Бирмингема. Пьют, общаются и играют на гульдены, и все мы едем в Берлин. Поезд битком забит англичанами, и враждующим фирмам приходится держать дистанцию — «Манчестер Юнайтед» и «Лидсу», двум бристольским клубам.


— Я все думаю, как сейчас голова того пидора из магазина, — говорит Кевин. — Это же скаузерс его вычислили. Надеюсь, что они не ошиблись. С ними ни в чем нельзя быть уверенным. Блядь, ненавижу этих ублюдков.


«Манчестер Юнайтед» и «Ливерпуль» — еще одна линия фронта, да и чтобы «Бернли» и «Блэкберн» играли между собой в карты, я тоже не могу представить. Я прохожу по вагону, потом возвращаюсь на свое место, вижу длинноволосого парня «Арсенала», у которого погоняло — Студент, потому что, по слухам, он отучился на вечернем на инженера. Но длинные волосы стали препятствием для его карьеры.


В нашем купе едет какой-то старикан. Хуй знает, откуда он даялся, ему на вид не меньше пятидесяти. Доволен, что выбрался за цоре и может насладиться иностранной культурой. Работает на очистных где-то рядом с Суиндоном и постоянно напоминает нам, что главное — презерватив. Говорит, что такой человек, как он, может чувствовать себя спокойно, зная, что презерватив, который он купил в пабе, выдержит самое тяжелое испытание. Рассказывает нам несколько историй о каких-то суиндонских деревенских бабах. Он высокий и в очках. Потягивает купленное в дьюти-фри виски прямо из бутылки. Битый час рассказывает нам о том, что привык иметь дело с говном. Что не спал с тех пор, как уехал из Суиндона. И что прошлой ночью он попал в купе, полное голландцев, и решил кое-что предпринять.


Он улыбается и говорит, что там было слишком мало места, и все они выглядели такими чистенькими и благоухающими, что он решил устроить небольшую химическую войну. Тихую, но эффективную. Рассмеялся и сказал нам «да, молодежь, ничто так не пугает европейцев, как возможность оказаться в тесном пространстве рядом с тем, кто постоянно пердит». Говорит, что они бесятся, когда чуют такой запах. Все эти чистюли не знали, что он привык иметь дело с говном. Да, привык иметь дело с говном. Шестой раз. Мы порадовались бы их лицам, когда они видели, как он приподнимается, чтобы выпустить очередной заряд. Сначала они пытались игнорировать его бомбардировку, но после пятой у них это стало плохо получаться. Конечно, все посмотрели в его сторону, ведь он же — аутсайдер, и англичане в их глазах — варвары, но он продолжал с совершенно невинным видом. Мы засмеялись и посмотрели на старикана уже немного по-другому.


Мистер Говнюк сказал, что через пару минут после начала его активных действий купе было очищено от иностранцев. Он провел очистку местности. Голландцы вышли в коридор, что-то тихо обсуждая между собой, он пожал плечами и постарался прикинуться вольным. Он сказал оставшейся сидеть женщине, что туалет, похоже, неисправен, а он наелся тухлой фасоли на пароме. Тухлого «Хайнца», а крафты ничего даже не заметили. Нужно объяснить этим немцам, что такое виндалу. Женщина не поверила ему, но теперь места стало побольше, и он даже смог снять ботинки. Но уснуть он все равно не смог, потому что ему не терпелось посмотреть матч сборной. Ему нравится шокировать иностранцев, только делать это нужно умеючи, сказал он. Он остановился в Амстердаме на несколько часов. Выпить и поесть, а потом трахнуть здоровую негритянку в красном квартале. Он хорошо заплатил ей и заставил лизать свою задницу. Он же привык иметь дело с говном. Марк назвал его «вонючим ублюдком», наполовину с юмором, наполовину с отвращением. Сказал ему, что если он здесь попробует повторить свой опыт с тухлой фасолью, то вылетит с поезда головой вперед. Мистер Говнюк кивнул и улыбнулся, но через несколько минут вышел в коридор и заговорил со Студентом. Потом, когда Студент послал его подальше, съебнул в другой вагон.


— Слава яйцам, этот пидор ушел, — говорит Марк. — У меня от него голова разболелась. Я не думал, что потрачу деньги, чтобы слушать, как какой-то сраный мудило распространяется о своем пищеварении.


— Интересно, сколько он заплатил той шлюхе, чтобы она лизала ему задницу, — интересуется Гарри.


— Ты бы сделал это за полцены, да? — говорит Картер.


Все смеются, и Гарри отвечает «иди на хуй». Просто интересно, вот и все.


Я открываю бутылку лагера и делаю глоток, смываю вкус водки. Смотрю в окно на чистенькую деревню. Небольшая колонна «ниссанов» и «фольксвагенов» ждет на переезде. Японская и немецкая промышленность здорово поднялись после войны. Сдайся янкам, и они перестроят твою экономику, понатыкают везде своих фэст-фудов. Добропорядочные немецкие граждане радуются жизни и не думают о том, что внутри этих вагонов, следующих на восток. Не думают о мутных глазах Жирного Гарри, который пьет так, будто завтра никогда не наступит. Я смотрю на него; он спрашивает нас, представляем ли мы, как этот вонючий суиндонский пидор в своем выходном костюме ставит несчастную маленькую проститутку на колени и заставляет лизать свою задницу. Мы киваем, но чего он хочет? Им же нужны деньги. Такова их роль в жизни. Ублажать мужиков за деньги. Мистер Говнюк на пятнадцать минут стал большим хозяином. Она могла бы сказать «нет», и ее язык остался бы чистым, только и всего.


Гарри кивает, но не успокаивается. Начинает доебываться к Картеру, почему тот так мало баб снял. Чего у него, член заржавел? Тогда он может стать регулировщиком и использовать его вместо жезла где-нибудь на Грэйт Уэст Роуд. Картер пытается не обращать внимания, но Гарри сегодня в ударе. Пьян как скотина, и Картер хочет отвлечь его от секса на что-нибудь более приличное.


— Помнишь, как мы возвращались из Бристоля, когда у нас сломался автобус на заправке, — говорит он. — Где-то рядом с Суиндоном. Помнишь, ты, жирный?


— А что мы делали в Бристоле? — спрашивает Гарри.


— Возвращались с кубковой игры против «Сити». Мы стояли на заправке, когда туда подъехал автобус с «Тоттенхэмом», и мы попытались прыгнуть на них и выкинуть водилу.


— А, когда «Челси» разнесли паб, а тебя покусал какой-то фермер, заболевший бешенством?


Картер краснеет. Значит, было. Я спрашиваю его, что случилось.


— В пабе было полно «Сити», и мы прыгнули на них, — говорит Гарри. — Мы погнали их в сторону паркинга, когда какой-то придурок бросился на Картера и зубами вцепился ему в руку. Вцепился и не отпускал. Целую минуту, наверное. Мы уже думали, что у него бешенство. Он был просто диким. Никто не хотел с ним связываться, он плевался и бегал вокруг нас. Он был опасен. Он и сейчас, наверное, еще там где-нибудь, воет на луну, прежде чем отправиться на стадион смотреть «Бристоль Сити». Не хотел бы я быть фаном «Ровере», когда рядом разгуливают такие типы.


— Да забудь ты этого ебучего оборотня, — отвечает Картер. — Я говорю про то, как автобус «Тоттенхэма» остановился рядом с нами. Помнишь, как мы окружили его, думали, что жиды вылезут, но они не вышли. Обосрались. Мы хотели забрать у них их автобус, но они даже не открыли свою ебаную дверь.


— Странно, чего это они не вышли, — смеется Гарри. — Не ссали и не срали, ждали кошерский сервис с раввином, а нашли моб «Челси» в центре Уилтшира, поедающий хот-доги. Болти кинул бутылку в заднее стекло, а Мартин Хоу попытался открыть аварийную дверь, только тогда этот жиндос за рулем понял, что пора сваливать, и они съебнули дальше на М4.


— Круче всего было, когда молодые подрезали все мороженое из магазина, и нас остановили полисы. Придурков повязали за подрезанное мороженое, представляешь?


— Да тогда постоянно подрезали на сервисах, — говорит Гарри с ностальгией в голосе. — Да и беспорядки часто случались на дорогах. Сейчас такое уже невозможно.


— Сейчас много чего невозможно, — вздыхает Марк.


— На западе всегда было клево, — говорит мне Картер. — Я уже не помню, когда это было, мы играли в Кубке Лиги с «Ридингом». Все местное мудачье стояло за воротами, выебывалось на нас, а у ворот был только стюард.


— Я помню, — говорит Гарри. — Мы нальнули его, открыли ворота и вылетели наружу.


— Больше я такого нигде не видел, только в передаче про африканские племена. Наверное, около пятидесяти «Челси» успели проскочить, и все это мудачье из «Ридинга» бросилось врассыпную. Как будто они растворились в воздухе. Это было круто, еб твою мать. На нашей трибуне все со смеху умерли.


— То же самое было в Бернли, когда мы проиграли 3:0. Часть банды всегда уходила минут за десять до конца, чтобы пересечься с местными фанами. Полисы были заняты подготовкой к выведению людей с трибун и все прозевали. Потом все уссывались, потому что так много людей от такого маленького количества еще никогда не бегало.


Примерно десять лет назад мы зашли на Стрэтфорд Энд. Вся банда «Юнайтед» просто офигела, когда увидела «Челси» наверху своего сектора. Мы сгруппировались и зарядили ПОЛУЧИЛИ ПИЗДЫ ДОМА. А если уйти назад еще на несколько лет, то можно представить, как Кевин, будучи еще ребенком, вычисляет кокни на улицах вокруг Олд Траффорд, да и хоть один фан «Ридинга» наверняка есть на нашем поезде. Все это ничего не значит сейчас, нет лиц, только тени, спрятавшиеся в толпе. В Голландии и Германии это ничего не значит. Поезд набирает скорость, и чем ближе Германия, тем ближе мы все друг другу.


Поезд ехал дальше, и примерно через час они пересекли границу и въехали в Германию, начальник поезда, похожий на доктора Менгеле, криво улыбаясь, стоял и смотрел на них, пока Марк наконец не спросил, в чем проблема, ты что, думаешь, что ты — Геринг, ты, немецкий пидор, и поскольку Марк поднялся, то Менгеле обосрался и пошел дальше по вагону. Гарри приложился к бутылке лагера и засмеялся. С Марком и Томом шутки плохи, и этот доктор из лагеря смерти правильно сделал, что съебался. Никто не любит людей, проводящих эксперименты над детьми. Ангел Смерти был ебаным пидором. Гарри не стал бы спорить, потому что, в конце концов, мир полон ублюдков в униформе, использующих свое положение, чтобы выместить на других свои неприятности и указывать всем, что делать, связать их и начать экспериментировать, орудовать скальпелем и изображать Господа Бога с мышами, кроликами и собаками, разыгрывать Франкенштейна с евреями и голубыми — делать вивисекцию всем подряд, как на конвейере. Кролики и свиньи сегодня. А на следующей неделе — что-нибудь особенное, и всем наплевать. Но Марк и Том не станут церемониться, и Гарри увидел Менгеле уже на улице, в сопровождении еще нескольких ублюдков он шел по соседнему пути.


Гарри показал на него пальцем остальным, Том кивнул, забыв свой рассказ про «Челси» и Baby Squad «Лестера», и сказал, что в мире полно мудаков, и что он ненавидит всех этих безмозглых пидоров, вечно указывающих тебе, что делать, видели того мудака в Харвиче, таможенного педрилу, как он спрашивал его про наркотики? Как он ему не верил. Помнил только Марк, и ему было все равно, да и на взгляд Гарри это был всего лишь маленький эпизод, отнюдь не заслуживающий внимания, просто часть серой повседневности. Полисы, контролеры, секьюрити, вышибалы, все они всего лишь выполняют приказы. Том сказал, что чуть не прыгнул на того мудака из таможни, ему пришлось призвать на помощь всю свою самодисциплину, и Гарри был готов допустить, что тот в самом деле перебрал, вообще таможенники были безмозглыми пидорами — мир, как сказал Том, полон безмозглых пидоров; на самом деле, если подумать серьезно, быть безмозглым пидором — основное качество, которое требуется, чтобы найти работу в политике, полиции, да где угодно; все, что нужно — это быть ограниченным безмозглым пидором — но каждому пидору все-таки нужна работа. Ебаный в рот, сколько же он выпил, он был уже в говно, а до Берлина еще несколько часов.


Гарри сидел и слушал, как остальные шутят, смеются, наслаждаются путешествием, Картер игриво хлопнул его по плечу и спросил, помнит ли он тот раз, когда мы играли против «Сандерленда» в полуфинале Кубка Лиги, когда еще Дэйл Джаспер решил, что играет в баскетбол, и привез два пенальти. Это был сумасшедший вечер, помнишь, как полис ебнул Болти дубинкой по яйцам? Злобный педрила ебнул ему по яйцам, но Болти не двинулся с места, сказав мудаку «ну давай, посмотрим, какой ты крутой, еб твою мать». Он никогда не показывал боли, даже когда было действительно больно, как в тот раз, он не хотел давать полису повод для радости. Картер засмеялся и сказал остальным, что когда этот пидор увидел перед собой ебанутого, которому бьют по яйцам дубинкой, а ему хоть бы хуй, то сразу обосрался и отвалил. Полисы никогда не связываются в таких ситуациях. Одно время Болти даже стали звать Железные Яйца, но потом он получил новое погоняло, оно было связано с тем, что он жрал много индийской жратвы.


Потом Картер рассказал Тому, Марку и Гэри, и Билли Брайту и Харрису, и некоторым другим, стоявшим у двери, как после игры, когда начался махач и «Челси» приходилось махаться и с полисами, и с «Сандерлендом», Гарри завалил коппера и растворился в толпе. Том сказал «хорошенькое дело», Гарри видел, что на них произвел впечатление рассказ Картера, как Гарри ебнул полису головой, и тот полетел на асфальт. Но это было много лет назад, и Гарри вспоминал тот случай нечасто, он многое забыл, и сейчас, слушая рассказ Картера, ему казалось, будто тот говорит о ком-то другом. Картер спросил Харриса, помнит ли он тот вечер, и Бомбардировщик ответил «да, конечно». Они разнесли тогда автобусы «Сандерленда» бейсбольными битами, выломали лавки и прорвались на поле, а потом прыгнули на полисов на улице. Гарри слушал и думал о том, есть ли на поезде кто-нибудь из Сандерленда, и Том, похоже, думал о том же, потому что сказал «смешно, на этом поезде множество разных клубов, и всех их «Челси» гнали за последние десять лет».


Гарри встал и открыл окно, опустив стекло до упора, швырнул пустую бутылку на дорогу, целясь в ярко-красный «порше», мудила за рулем которого явно превышал английский лимит скорости, но промахнулся, и бутылка разбилась, упав на асфальт. Водитель круто вильнул в сторону, едва не потеряв управление, потом, видимо, обосрался и сбавил обороты, как маленький добропорядочный педрила. Гарри засмеялся и, высунувшись с головой в окно, помахал мудаку двумя пальцами правой руки. Веди себя хорошо, Юрген. Поезд оторвался от «порше», тот решил соблюдать дистанцию, вдоль вагонов развеваются на ветру Юнион Джеки и Святые Георгии, красно-бело-синие крестоносцы, едущие в самое сердце Германии вместе с Гарри Робертсом с ветерком и теплым пивом в его крови.
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
IT'S A FUCKING DISGRACE !

Аватара пользователя
Papa
Moderator
Moderator
Сообщения: 4641
Зарегистрирован: Ср сен 01, 2004 00:46
Откуда: Nazareth

Сообщение Papa » Ср июн 02, 2010 12:43

Глава 17

Билл Фэррелл за всю свою жизнь только однажды был заграницей, в Европе во время войны. Больше чем через полстолетия он решился на еще одну поездку, на этот раз в Австралию. Его племянник Винс скопил денег и отправился посмотреть мир. На короткое время он вернулся в Англию, но потом эмигрировал в Австралию. Сейчас он поселился в Новом Южном Уэльсе, где купил небольшую ферму.


Там у Винса был дом и сотня акров земли. Участок находился на равнине, с одной стороны он граничил с пещерами, где еще сохранились наскальные рисунки аборигенов, с другой рос лес с эвкалиптом и рядами быстро растущих японских деревьев, которые Винс специально выращивал на продажу фермерам, а те, в свою очередь, использовали их как ограду для скота. Он жил с женщиной, она была родом из Сиднея, ее предков когда-то выслали на каторжном корабле из Матери Англии. Под брезентовым навесом у них стоял фургон для гостей и кухня, где они готовили. Когда Фэррелл думал обо всем этом, Винс представлялся ему кем-то вроде хиппи, но он знал, что племянник был бы шокирован таким определением. Он был фермером, только и всего, он возделывал землю и ждал дождя.


Каждый субботний вечер Винс отправлялся выпить в ближайший городок. Есть традиции, которые никогда не меняются. Это было небольшое местечко с деревянными домами и населением меньше тысячи человек. Оно находилось в двадцати милях от фермы, а люди, его населявшие, в основном были английского происхождения. Там был китайский ресторан и греческий магазин. Вине обещал взять дядю с собой, паб, по его словам, был похож на типичный английский, и за стойкой на стене висела фотография «Челси». Вымпел и фото, где на поле Уэмбли были запечатлены Рууд Гуллит и вся команда после выигрыша Кубка Англии. Винс специально прилетал на финал, купив билет на матч за три сотни фунтов. Там, на другом конце света, это маленький островок «Челси» и Англии. Он говорил, что это хороший паб, и некоторые вещи обязательно напомнят ему родину. Парень всегда любил футбол, Фэррелл помнил его в детстве, вечно радующегося жизни и миру вокруг. Фэррелл был рад, что жизнь его племянника сложилась по-другому, хоть это и отдалило его от всех остальных родственников.


Фэррелл часто думал об Австралии, когда был молодым. Один его армейский товарищ переехал туда и звал Фэррелла с собой. Винс словно бы сделал это за него. Винс знал, что его дядя вряд ли согласится, так как сочтет это милостыней, поэтому просто купил билет и переслал его, а его мать оформила визу.


Фэррелл уже не раз прокрутил все в своей голове. Он будет спать в фургоне под навесом, и наверняка ему придется иметь дело с пауками. Вине в своих письмах рассказывал, что они большие, двигаются бесшумно на тоненьких лапках, но самое главное, что они не ядовитые. Фэррелл вспомнил об Альберте Моссе, который воевал в Азии и знал, что такое настоящие пауки. Фэррелл всю жизнь прожил в Лондоне, окруженный десятком миллионов зажатых в тесноте людей. Лондон был частью его жизни, а воспоминания о пребывании заграницей не были приятными. С другой стороны, будет достаточно найти что-нибудь английское, и ему станет хорошо. У него не было четкого мнения об Австралии, и он никак не мог решиться окончательно.


Винс писал ему о праздновании Дня Независимости в Сиднее. Они помнили и проводили парады, несмотря на удушающую жару. На трибуне большие люди толкали речи, и неподалеку стояли оборванные аборигены — мужчины, женщины и дети — специально доставленные в город сверкающих небоскребов и асфальтированных улиц. Большие люди говорили о том, как истребление аборигенов помогло в свое время основать Австралию. Это заставило англичан уважать их. Они пели «Боже, Храни Королеву» и «Танцующая Матильда».


Страна была большой, Вине чувствовал там свободу. В Англии все сидят друг на друге, и все кажется более важным, чем оно есть на самом деле. Он всегда любил солнце, и там ему не нужно было думать о каких-то правилах. Он стал медлительным. Вначале он думал, что это следствие жары и неторопливо текущей жизни вокруг, но потом понял, что причина в недостатке давления. Дома было совсем по-другому. Дома истеблишмент не давал людям передохнуть, тебя постоянно подгоняли со всех сторон — медиа, политики, реклама. Все пытались заставить тебя чувствовать себя счастливым. Медиа, политики и реклама не отстанут, пока не добьются своего. На самом деле между всеми ними так мало отличий, потому что они существуют только для получения прибыли. Принципы ничего не значат больше, хотя обычные люди с улицы в целом все такие же, и все так же вкалывают до седьмого пота, чтобы выжить. Приехав на финал Кубка, Вине был поражен стремительностью жизни.


Он обещал дяде, что они поедут на Большой Коралловый Риф. Он сможет оставаться там хоть пока на закончится действие визы. Этот Риф — фантастика, нечто такое, о существовании чего даже и не подозреваешь, пока не увидишь своими глазами. Тихий океан всегда представлялся Фэрреллу опасным. На фотографиях он казался великолепным местом, но во время войны там было море крови и страданий. Акулы знали, что плеск чего-то упавшего в воду означает пищу, пилота самолета или человеческий груз с корабля. Ему всегда было не по себе, когда он думал о тысячах людей, сражающихся на воде за тысячи миль от дома. В воображении сразу рисовалась кровь на поверхности воды, акулы, утаскивающие людей под воду и разрывающие их на части. Но Вине напомнил ему о том, как они ходили в галерею после похорон Альберта, о тех картинах, которые они там видели. Нет ничего страшного в этой поездке, надо просто решиться. Но для Фэррелла слова «Тихий океан» всегда были сопряжены с чем-то мрачным.


Он видел Коралловый Риф на фото, и он действительно выглядел сказочным, особенно его цвет. Да, он может поехать отдохнуть, но это будет только отдых, не больше. Он — англичанин, и его дом — Лондон. Да, Вине уехал, но это исключение. Парень всегда шел по жизни своим особенным путем. Нет, Фэррелл не осуждает его. Каждый имеет право поступать по-своему. Его жена была сказочной женщиной. Единственной, которую он любил, и хотя со дня ее смерти прошли годы, не было и дня, чтобы Фэррелл не вспоминал о ней. Она никогда не хотела возвращаться в Венгрию. Она ненавидела эту страну и в чем-то стала даже более английской, чем муж. Как многие беженцы, поселившиеся в Англии после войны, она приняла ее без всяких оговорок. Она видела достаточно, чтобы не переживать по пустякам. То, через что она прошла, было Ужасно, и то, что она сохранила столько силы, чтобы выжить, вызывало у него чувство вины.


Фэррелл сидел на платформе и ждал поезда. До вечера было еще долго, и кругом было тихо. Услышав несколько австралийских голосов, он снова вспомнил о Винсе, на этот раз — о Дне Независимости. Воздух был знойным, участники марша идут по улице в нарядных рубашках с поднятыми воротничками. Да, они потели, но несмотря на свою английскую кожу, они все-таки выросли в том климате и адаптировались. Их родиной была Австралия, хоть они и понимали, что корни находятся в Англии. Это уже навеки. Фэррелл засмеялся, вспомнив, как австралийцы в шутку называют англичан «узниками Матери Англии». Ну да, вот он и есть, «узник Матери Англии». Он кивнул головой и улыбнулся.


Подошел поезд, Фэррелл вошел и сел. В другом конце вагона он заметил американскую парочку с тремя чемоданами, едут из Хитроу посмотреть на Биг Бен и Тауэр. Фэррелл представил мужчину в роли солдата где-нибудь на Филиппинах. Может быть, он служил в Военно-Морском Флоте и был одним из тех, кто штурмовал Манилу или сражался в горах под японскими пулями. Американцам не повезло тогда во время высадки, им пришлось намного хуже, чем британцам и канадцам. Этот чел в другом конце вагона в сороковые вполне мог быть в Лондоне, разгуливать по Пиккадилли, снимать там проституток. Хотя в Сохо хватало и обычных девчонок, готовых повеселиться. Забавно, как все изменилось теперь, но когда он посмотрел повнимательней, то понял, что мужчина еще слишком молод, чтобы помнить войну.


Поезд тронулся, и Фэррелл забыл о туристах. Он смотрел на окружавшие его черные и коричневые лица, вспоминая солдат Соединенного Королевства. Сейчас Соединенное Королевство уже мало что значит, на повестке дня Евросоюз. Если бы сегодняшние дети увидели солдат, собравшихся на юге Англии перед высадкой в Европе, они бы удивились. Когда им попадается польская фамилия, думают ли они о том, что происходило в Польше, и сколько поляков сражались и погибли за свободу своей страны? Знают ли они, что сорок процентов летчиков RAF не были британцами? Только на его памяти историю переписывали множество раз. Они даже не могут подождать, пока мы умрем.


Именно это выводило Фэррелла из себя больше всего; сидя в The Unity, он слышал, как один из парней у стойки, смеясь, сказал, глядя на репортаж из Голландии, что англичане вновь промаршируют по Берлину. Возьмут его снова, посыпав немцам соль на раны. Фэррелл был просто изумлен тем, что тот парень даже не знал, что Берлин взяла Красная Армия. Невероятно, как будто их этому не учили в школе. И было это не так давно. Совсем недавно.


Конечно, потом Союзники рассорились, но ведь русские, а не кто-нибудь, с боем прошли через весь город, улицу за улицей, потеряв при этом 100000 человек. И не только мужчин, потому что женщины тоже сражались у Советов, и именно женщина водрузила флаг над Рейхсканцелярией. Он улыбнулся, вспомнив, как на ток-шоу говорят о феминизме. Неужели это то же самое? Может быть, это было одной из причин падения Гитлера, потому что у Сталина женщины работали и сражались рядом с мужчинами, тогда как Гитлер рассматривал женщину исключительно как мать, инструмент для построения расы господ.


Фэрреллу доводилось встречаться в Германии с русскими солдатами. Конечно, они не могли нормально пообщаться, но они пили друг за друга. Они же были союзниками. Немцы и русские называли друг друга фашистами и коммунистами, но в Англии все это воспринималось совершенно по-другому. Когда Сталин и Гитлер разошлись после раздела Польши, и когда Гитлер напал на Советский Союз, люди в Лондоне восхищались смелостью русских. Дружба поощрялась правительством. Тем, кто вырос в послевоенные годы, трудно поверить в это, но Сталин тогда был Дядей Джо, а русские — храбрыми союзниками, и обычные англичане восхищались ими. Русские были союзниками, и их сопротивление давало Фэрреллу и людям вокруг него надежду. Многое было забыто в результате послевоенной пропаганды, когда Сталин прикрыл лавочку и поработил народы Восточной Европы.


Когда Вине был ребенком, Фэррелл играл с ним в солдатики. Он делал это только когда жены не было рядом, ей это могло не понравиться. Но он все-таки играл, потому что мальчишкам нравятся такие вещи, и солдатики всегда были англичанами, американцами или немцами. Он не помнил, чтобы был хоть один русский солдатик. Но у сегодняшних детей другие солдатики. Враги теперь далекие и неопределенные, зато больше видов оружия. Сейчас дети предпочитают Звездные Войны. Он не думал, что это плохо, просто это показывает, как мало они знают о Второй мировой, и что научились они очень немногому. Его собственные дяди, люди, Которыми он восхищался, будучи ребенком, уже исчезли в далеком Прошлом. Если воспоминания уходят так быстро, к чему тогда были их страдания? Он знал ответ, но все равно это его не успокаивало; слишком многие из его поколения ушли безвозвратно. Люди постоянно меняются. Вскоре после войны русские были объявлены злобными тиранами, стремящимися поработить Англию, превратив ее в коммунистическое государство, а теперь они сами задыхаются под тяжестью преступности и пьянства благодаря тем, кто повел их по пути демократии западного образца.


Поезд шел дальше, и мысли Фэррелла были ясны, как никогда Русские настрадались больше всех. Двадцать миллионов погибло Немцы напали в надежде на блицкриг, но русские, отступая, уничтожали все, что могли. Фэррелл знал, на что способны немцы, он видел концентрационные лагеря своими глазами. Пять миллионов советских солдат попали в плен во время войны, но выжило меньше двух миллионов. Больше трех миллионов погибло. Немцы считали русских недочеловеками, поэтому неудивительно, что через пару лет, после снятия блокады Ленинграда, когда русские отбились и сами перешли в наступление, они хотели стереть немцев с лица земли. Уцелевшие солдаты никогда ничего не забывают, и ненависть не проходит. С обеих сторон.


Билл Фэррелл ехал на встречу старых солдат. Обычно он не занимался такими вещами. Он никогда не интересовался церемониями и торжествами, но сейчас, сидя в метро, он принял ясное решение. Теперь не имеет значения. Раньше, когда была жива жена, ему достаточно было быть с ней рядом. То, что испытал он, ничего не значило по сравнению с тем, через что прошла она. Он никогда не думал об этом особенно часто, но после ее смерти прошлое стало настигать его. Чем больше времени проходило, тем чаще. Ничего величественного в войне он не видел. Он пытался забыть, но это оказалось невозможно. Пятьдесят пять миллионов людей погибли во Второй мировой войне. И когда какой-нибудь политикан заявлял с телеэкрана, что раньше было меньше насилия, в его глазах он совершал преступление. Это как те футбольные новости. Три взорванные машины, и репортеры говорят так, будто началась война. Нелепо, на самом деле, и Бобу Уэсту не стоило бы так выходить из себя. Это не было объективным освещением событий, просто стремление найти сенсацию и сплошное лицемерие.


Выпитое виски настроило Фэррелла на добродушный манер, но пошатнуло самоконтроль. Он посмотрел на остальных пассажиров и подумал, многие ли из них знают обо всем этом, думает ли вообще кто-то из них о таких вещах? Даже сейчас, спустя многие годы после войны, повседневная жизнь казалась слишком обыденной. Он попытался прогнать прочь эти мысли, но он не мог не думать, это было необходимо. Когда он только вернулся из Европы, ему было намного хуже, но он выстоял, он победил в битве в своей голове. Когда Фэррелл видел этих идиотов на экране телевизора или читал их статьи в газетах, он просто не принимал их всерьез. Война дала ему иммунитет. Дала силу, подумал он, выходя на своей остановке.


— После высадки мы начали двигаться вперед. Захватив плацдарм, мы укрепились на нем и стали развивать наступление. Получалось это медленно и трудно. Никто не хотел уступать. Я не верю, когда говорят о «дружбе бывших врагов», потому что немцы причиняли нам боль, они были убийцами, но в то же время они были храбрыми людьми. Такими же храбрыми, как русские, британцы, поляки, канадцы и американцы. В общем, как кто угодно. Все мы верили в то, за что сражались, и были готовы умереть за это. Все изменилось, когда мы прорвали первый рубеж. Ожидание и подготовка были тяжелыми, но, укрепившись на земле и пройдя через убийство, мы изменились. В это трудно поверить, может быть, но мы стали спокойнее. Мы сблизились с товарищами, и теперь мы были сильнее немцев. Мы выигрывали войну. Мы боялись умереть, когда плыли на катерах, потому что там было слишком много времени думать, а сейчас мы поверили, что выживем. Мысль, что англичанин не может проиграть, сидит внутри нас с детства, и когда началась бойня, именно она дала нам силу. Она дала нам уверенность, и когда ожидание закончилось, она сделала нас сильными. Мы должны были победить, и мы шли вперед. Немцы сражались до последнего, повсюду царила смерть. Постоянно видеть трупы было ужасно, и Билли Уолш и солдат с оторванной головой все время оставались перед глазами. Мы знали, что ничего более страшного мы уже не увидим. Смерть стала обычным явлением. Танки и пехота шли в глубь Франции. Местность была перерыта траншеями, Поэтому мы двигались медленно. Мы всякого насмотрелись. Речи Монтгомери были хороши, но для нас они больше не имели значения. Мы видели то, что перед нами, и ощущали плечо товарища. Рядом со мной шел Манглер и парень из Болтона по имени Чарли Уильямс. Это был весельчак с огненной шевелюрой, до войны он работал на текстильной фабрике. Дома у него остались жена и ребенок, и их фотография лежала в его бумажнике. Билли Уолш умер, но Тайни Доддс из Северного Лондона тоже был хорошим приятелем и Джим Моррисон из Хоунслоу, конечно, тоже. Мы шли маршем вперед и становились все сильнее. Мы знали друг друга по казармам и учебным лагерям, но сейчас было более сильное ощущение. Мы должны быть едины перед лицом врага. В обычной обстановке у тебя никогда не бывает столько друзей, потому что там все эти маленькие предубеждения и стереотипы, а теперь они исчезли и осталось только стремление выжить. Только то, что связывает людей, живущих одной жизнью, то, что нельзя передать словами то, что не уходит со временем. И неважно, сколько тебе лет. Потому что это — навсегда.


Гарри встает, чтобы пойти отлить, но спотыкается о мои ноги и буквально вываливается в коридор. Странно, как это он не разбил окно. Останавливается, говорит «извини», потом съебывает. Жирный ублюдок. Где-то поют ПЕСНЮ ПРО НЕСЧАСТНОГО ПАРНЯ. Наверное, скаузерс. Их история восходит к Бурской Войне, к сражению за Коп, и старая трибуна на Энфилд названа в честь погибших там людей. Интересно, что сказал бы Кевин. Наверное, ничего, потому что все-таки это были англичане, сражавшиеся за Англию. Марк поднимается и закрывает дверь, звуки песни становятся тише. Протягивает мне свежую бутылку. Раздает лагер Харрису, Билли и Картеру. Гэри Дэвисон и Мартин Хоу стоят в коридоре, разговаривают с какими-то другими англичанами. Поезд едет дальше. Лагер стал теплее, но пока пить можно. Убиваем время.


«Челси» и Англия всегда вместе. Мы всегда в авангарде поддержки на выездных матчах сборной. Нам наплевать, сколько иностранцев играет в нашем клубе. Это ничего не меняет, ведь деньги-то им платим мы. Европейцы работают на нас, а мы оплачиваем их дорогие апартаменты и шмотье от кутюрье. Всем необходимы классные иностранцы, но английский футбол не получает того, чего заслуживает. Рим — это совсем другая тема для разговора, англичанам приходилось держаться вместе в этом опасном городе. Англичане всегда валили итальянцев. Из года в год. Это в крови.


Германия проплывает за мутным окном, и всем наплевать на мелькающие один за другим города, деревни и поля. Я сижу, слушаю, как Харрис рассказывает что-то про Берлин и Германию. Просто отдыхаю. Это отличное ощущение, когда знаешь, что путешествие не закончено, что тебя ждет что-то еще. Беспорядки в Амстердаме сплотили всех. Да, кому-то это может не нравиться, но именно это делает поездки за сборной столь значимыми. Это — следующая ступень по сравнению с клубным футболом. Более острые ощущения, особенно в наш век камер и всего прочего.


Я падаю вперед, только тут понимая, что заснул. Вначале я думаю, что это Гарри вернулся из сортира, но затем замечаю его в дальнем углу. Остальные смотрят по сторонам, и я понимаю, что поезд стоит. Харрис поднимается и открывает дверь, чтобы узнать, в чем дело. Мы выходим в коридор, кто-то говорит, что якобы сорвали стоп-кран. Менгеле в сопровождении двух эсэсовцев протискивается сквозь англичан. Сейчас он куда более вежлив и не поднимает глаз, но прием ему оказывают тот же. Сраный пидор, нацепил униформу и думает, что стал крутым. Мы хотим знать, что случилось, почему мы стоим в центре хер знает чего. Может быть, дети разобрали пути, или тот суиндонский старикан взорвал двигатель. Что-то его нигде не видно. Но тут Гэри высовывается в окно, потом начинает смеяться. Мы кидаемся к окнам, пытаясь разглядеть то, что его так развеселило. Хулиганский Экспресс стоит, а лучше бы ему поехать, иначе Менгеле придется иметь дело с несколькими сотнями не самых безобидных пассажиров. Немецким мудакам стоит позаботиться, чтобы поезд пришел вовремя.


Мы видим фигуру, бегущую прочь от поезда. Кто-то говорит, что это скаузер, вписавшийся без билета, но Гэри отвечает «нет, это джорди». Голос с северным акцентом уверяет, что это кокни. Да кто угодно, этот молодой несется к виднеющемуся неподалеку перелеску. Он отрывается от службы безопасности — здоровых жирных крафтов, которые не могут бежать так быстро, боятся заработать инфаркт. Англичане аплодируют, колотят по стенам вагонов, и парень продолжает бежать, увеличивает свой отрыв от Гестапо. Что-то у него оказалось не в порядке. Может быть, сел на поезд без паспорта. Хуй знает. У самых деревьев он оборачивается и показывает Немцам два пальца правой руки, потом исчезает в лесу. Те добегают, стоят там некоторое время, пялятся в чащу, потом пожимают плечами и возвращаются к поезду, англичане смотрят из окон и стоят в коридорах, крутят пальцами у глаз, изображая шлем летчиков RAF и насвистывая мотивчик из Dam Busters. He уверен, что немцы знают, что мы имеем в виду, но они не могут не понимать, мы издеваемся. Они выглядят не слишком довольными.


После небольшой заминки поезд снова трогается, и мы рассаживаемся по местам. Не знаю, куда делся тот чел, но попасть в Берлин ему наверняка будет несложно. А может, так и останется там, в немецкой глуши, все может быть. Диверсант в тылу врага. Скорее всего мы встретим его в баре Берлине рано или поздно, и если он не лох, то ему будет о чем рассказать нам. Хотя здесь каждому есть что рассказать. Поезд набирает скорость, и я открываю новую бутылку.
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
IT'S A FUCKING DISGRACE !

Аватара пользователя
Papa
Moderator
Moderator
Сообщения: 4641
Зарегистрирован: Ср сен 01, 2004 00:46
Откуда: Nazareth

Сообщение Papa » Ср июн 02, 2010 12:45

Глава 18

Билл Фэррелл стоял неподалеку от станции метро Слоан Сквер, ждал, пока на светофоре загорится зеленый. Сейчас его окружал другой мир, мир дорогих магазинов и респектабельных людей. Лица были так не похожи на лица лондонских рабочих. Благоухающая кожа, изысканные прически; даже черты лиц казались какими-то иными. Он улыбнулся, глядя на всех этих правильных мужчин и женщин, ни дня в жизни не знавших страданий и лишений. Нет ничего нового под солнцем, и английские солдаты вовсе не собирались устраивать революцию после войны, они хотели просто немного лучшей жизни. Демобилизованные солдаты хотели работы и уверенности в завтрашнем дне, он не помнил, чтобы кто-нибудь из его приятелей интересовался политикой или идеологией.


Парни с севера были другими, они всегда держались друг друга, они привыкли к этому, работая на своих больших заводах и фабриках, хотя парни из доков Восточного Лондона вряд ли уступали им. Это не как в Ольстере, конечно, но все-таки Лондон и Юг отличались от Севера. До войны он никогда не сталкивался с северянами, и они оказались хорошими парнями, такими же, как все остальные, в них не было ничего похожего на стереотипы. Конечно, они по-своему представляли себе лондонцев. В их глазах все лондонцы были раззявами-кокни, модниками, лохами, слабаками. Уличными торговцами, мелкими спекулянтами, коммерсантами. Но во время войны барьеры рухнули, и их больше ничто не разделяло. То же самое было и с шотландцами и валлийцами; тогда Фэррелл просто не знал, сколько католиков проливало кровь за Англию в составе Ирландского Корпуса. В мире все перемешалось тогда, все казалось другим, не таким, как раньше. Под пулями все прочие проблемы сразу забывались.


Люди мечтали о лучшей жизни после окончания войны, и Черчилля так и не переизбрали, несмотря на все то, что он сделал для победы. Люди хотели мира, стабильности, социальных изменений. У солдат было чувство собственного достоинства, они хотели, чтобы дома их уважали. После доклада Бевериджа безработным стали выплачивать пособие; если после Второй мировой и было сделано что-то хорошее, то именно это. Сражаясь в Европе, Фэррелл не хотел, чтобы с ним повторилась история его дядей. Он помнил, каково пришлось им после войны, и надеялся на лучшую участь. Да, у поколения Фэррелл а было пособие и система пенсий, но все это было сильно урезано, когда к власти пришли тори, да и новые лейбористы видели в социализме только плохое. Фэррелл старался не озлобиться, но это было трудно. Даже во время войны случались забастовки, и Черчиллю пришлось даже ввести Бевина в состав правительства. У людей оказалась короткая память. Они или забывали, или перестраивали прошлое в соответствии с тем, что им говорили сверху. Только молодежи не было необходимости в этом.


Загорелся зеленый, он перешел улицу и пошел вниз по Кингз Роуд. Он шел в «Граф Йорк», где проходили встречи ветеранов. Он вступил в ТА после войны, как многие старые солдаты, где нашел себе много добрых друзей среди тех, кто воевал в Европе, кто выжил. Потом он потерял связь с ними, но недавно на похоронах Джонни Бэйтса он встретил Теда, и тот предложил ему пойти вместе. На этих встречах можно было выпить и поесть задешево, да и просто поболтать о том о сем. Раньше Фэррелл не интересовался такими вещами, но Тед был настойчив, и он решил «а почему бы и нет?» Может быть, сейчас, когда его жена мертва, настало время оглянуться и вспомнить забытых товарищей. Он воспринимал это просто как нечто такое, что может заполнить свободное время. Жене всегда нравилось, когда он надевал свои медали, когда они шли куда-нибудь, но теперь все это казалось бессмысленным. Он был мужчиной, она — женщиной, и в то время как ее насиловали и истязали подонки в Европе, он убивал таких же, как он сам, немецких парней, у которых не было выбора. Он хотел бы забыть, но это нельзя забыть. По крайней мере он не хотел терять связь с реальностью. Бар содержался на бюджетные средства, так что он сможет весело провести время со старыми приятелями.


Фэррелл вошел в «Граф Йорк», паб был прямо перед ним. Он набрал воздуха и шагнул внутрь. Был час дня, внутри оказалось много народу, но Тед был там, где они договаривались — слева от входа, и Фэррелл сразу заметил его. Он сидел за столиком вместе с Эдди Уикзом и Барри Джеймсом. Они сразу вскочили, стали трясти его руку, наперебой предлагая заказать для него пинту. Фэррелл был смущен таким вниманием, но Тед успокоил всех, так что он просто сел в уголке рядом с остальными. Он видел Эдди и Барри на кремации Джонни Бэйтса, там они перекинулись парой слов, хотя это было на лету, конечно. Сейчас была совсем другая обстановка, и это было здорово, здорово встретиться снова. Они хорошие парни; Тед поставил перед Фэрреллом пинту «Фаллерс». Эдди был ефрейтором в воздушно-десантных войсках, он участвовал в операции в Арнеме, где ему пришлось вплавь пересечь Рейн, чтобы избежать плена. Немцы вовсю стреляли по нему, но ему удалось уцелеть, и он выжил, чтобы вновь отправиться сражаться. Он также был в Дюнкерке, он был здоровым челом с висячими усами и никогда не терял контроля над собой. Он произнес тост, и они выпили за Джонни Бэйтса.


— Наконец-то ты пришел, Билли бой, — сказал Тед, похлопав Фэррелла по спине, когда тот пригубил свой «Фаллерс». — Мы все гадали, придешь ты или нет. Не то чтобы мы сомневались в твоем слове, просто вещи меняются, когда стареешь, сам знаешь.


— Я рад, что ты пришел, — сказал Барри. — Эти вещи гораздо менее официозные, чем может показаться на первый взгляд. Скидка на выпивку, и еда очень неплохая. На пятерку можно наесться до отвала. Сегодня у них жареные цыплята.


Фэррелл сделал еще один глоток «Фаллерс», проверяя вкус. Паб был не таким профессиональным, как The Unity, но это часто случается именно с такими заведениями на центральных улицах. Те пабы, спрятанные на задворках, были призваны удовлетворять местных, а в этих все было сделано для того, чтобы привлечь как можно больше проходящих мимо людей, независимо от их вкусов. Не то чтобы Фэрреллу не нравилось здесь, ему понравился «Фаллерс». «Чизуик» — еще одно неплохое пиво Западного Лондона. Виски помогло ему решиться прийти, и теперь он сидел здесь без всяких задних мыслей. У Эдди был сильный характер, и пока они состояли в ТА, он был тем стержнем, который сплачивал их всех. Оба они, и Эдди, и Фэррелл, сражались в Европе, Барри был моряком, а Тед служил в Северной Африке. Каждый из них много чего мог бы рассказать, но никто не делал этого. Они столько всего пережили, что по их жизням легко можно было бы снять картину. Когда они состояли в ТА, они говорили друг с другом об этом, когда выпивали вместе. Жизнь продолжалась, как всегда.


— Неплохое пиво для Челси, — сказал Эдди. — Придется немного раскошелиться, но что делать. Нужно держать кровь теплой.


Эдди неплохо устроился после войны. Какое-то время он еще оставался в армии, потом демобилизовался и купил паб. Он служил в Палестине, и часть его товарищей были убиты на его глазах членами Еврейского Сопротивления, что настроило его против Израиля. Он знал историю жены Фэррелла, но он всегда разделял иудаизм и сионизм. Эдди был убежденным роялистом, он говорил, что Англию предали, что социализм разъедает ее, как ржавчина. У Билла была другая точка зрения, и однажды, когда они были молодыми и пьяными, они крупно повздорили из-за этого. Но все это было в далеком прошлом, время и преклонный возраст смягчили былые обиды. Хотя, как и большинство, Эдди все-таки ощущал себя не так хорошо, как раньше.


Эдди держал паб в Брентфорде. Он всегда следил за собой и не влезал ни в какие грязные делишки. В его паб частенько заходили местные бандиты, чтобы пропустить пинту, или десяток пинт. Гражданская жизнь складывалась неплохо, он вырастил пятерых сыновей, и все они пошли по его стопам. Он во всем следовал армейским традициям, он любил крепкую армейскую дружбу. Он был хорошим человеком, в чем-то даже очень. Фэррелл помнил тот день, когда он пришел к нему в паб со своей женой, Эдди принял ее как королеву. Иногда он молол чепуху, когда напивался, но то были только глупые слова, не больше. Эдди уважал Билла и его взгляды, он знал, что его жена была в концлагере, и помог ей почувствовать — себя свободно. Правые убеждения Эдди не выливались в геноцид. Фэррелл был сильным человеком, в чем-то даже сильнее Эдди, но оболочка его была мягче. Эдди был более стойким. Он был солдатом до мозга костей и уважал сильных бойцов. Если бы Фэрреллу добавить возвышенности и стойких убеждений, он был бы на порядок сильнее.


— Только посмотрите на эту попку, — сказал Тед, показывая на хорошо одетую женщину, судя по виду, из администрации заведения.


— Она слишком стара для тебя, — засмеялся Эдди. — Ей, должно быть, все сорок пять.


— Думаешь, она такая старая? — спросил Тед. — Ну ладно, не переживай. Она еще достаточно молода, чтобы быть моей дочерью.


— Тебе бы больше подошел кто-нибудь поближе тебе по возрасту, — вставил Билл.


— Шутишь, — сказал Тед. — Что я буду делать со старухой? Они все высохшие и сморщенные, беззубые к тому же. Мне нужно что-нибудь помоложе. Клевая сорокапятилетняя баба для меня в самый раз. Да вы посмотрите на ее ножки и задницу. Она могла бы, скажем, присесть ко мне на колени и вкусить прелести жизни.


— Долго же бы ей пришлось потрудиться, чтобы добиться от тебя этих прелестей, — сказал Эдди.


Тед был убежденным холостяком. Он никогда не был женат и всегда бегал за женщинами. Фэррелл помнил его еще молодым парнем с зачесанными назад черными волосами. Он воевал в Северной Африке в составе Западного Экспедиционного Корпуса, сражался с Роммелем и его Африканским Корпусом. А до этого он был одним из тех 30000, кто взяли в плен 200000 итальянских солдат. Он воевал под началом О’Коннора, а потом Монтгомери, участвовал в операции «Молния» и в сражении у Эль-Аламейна. Фэррелл помнил, как известия о победах у Тобрука и Эль-Аламейна поднимали боевой дух — и его самого, и всей страны.


Тед предпочитал вспоминать отпуск, который провел в Каире, а не фронт с его дизентерией, мухами и тухлой говядиной. Там была чертовски жестокая бойня, когда британцы смогли в конце концов отбросить Роммеля. Тед всегда говорил, что победа в войне зависит в большей степени от природных условий, чем от стратегии. Англия выстояла благодаря Ла-Маншу, русские разбили немцев благодаря своим суровым зимам, а победа у Эль-Аламейна стала возможной только потому, что боевые действия разворачивались в Ливийской пустыне. Солевые болота и зыбучие пески не позволили немцам использовать их излюбленную тактику фланговых обходов. Любимая фишка Теда про пустыню состояла в том, что и англичане, и немцы заслушивались песнями Лили Марлен. Они сражались и убивали друг друга, но и те, и другие мечтали о женщинах. Это было немного странно, но в то же время это доказывало, что для музыки не существует границ. Их хотя бы отпускали в Каир, и эти египетские девчонки представлялись настоящей экзотикой. Но англичане не ценили прекрасных черт арабских женщин.


— У меня еще встает, не беспокойся, — сказал Тед. — Так что для нее это не самый плохой вариант. Жизнь во мне еще теплится. Ей бы чулки покруче, и все было бы ОК.


— Успокойся, — засмеялся Эдди. — Тебя хватит удар.


— Я моложе, чем выгляжу, — возразил Тед, изображая негодование. — С тех пор как мне стукнуло шестьдесят пять, я пошел в обратную сторону. Я молодею год от года. Я повернул время вспять. Это следствие того, что я воевал в пустыне и общался с египтянками.


— Ты, может, и молодеешь, а вот я здорово ощущаю свой возраст, — сказал Барри, тяжело вздыхая. — Пустыня сделала тебя моложе, а меня море состарило. Ноги уже не слушаются.


— Тебя ноги не слушаются, потому что ты все время напиваешься и валяешься на улице, — вставил Эдди. — Ты никогда пить не умел. Четыре пинты, и ты готов.


Фэррелл представил Боба Уэста, парящего над иракской пустыней. Тед всегда говорил, что в пустыне не спрячешься. Все зависит от господства в воздухе, потому что малейшее движение противника просматривается сверху и легко превращается в прах. На земле нет ничего такого, чего нельзя заметить с воздуха. То же самое было и в Персидском Заливе, хотя Уэст бомбил также и города. Про войну в Северной Африке говорили, что это последняя война, в которой противники следовали каким-то правилам, и может быть, это было связано с масштабами, но Тед говорил, что та война была ужасной. Война всегда ужасна, независимо от того, есть в ней правила или нет. Это всегда смерть людей. Конфликт в Персидском Заливе был достаточно крупным, и сейчас Уэст расплачивался за свое участие в нем. Но Фэррелл предпочел бы погибнуть в пустыне, а не в море.


Ни за что на свете Фэррелл не хотел бы оказаться на месте Барри, хоть тот служил в торговом флоте. Барри помогал Англии выстоять, курсируя туда-сюда по Атлантическому океану, доставляя оружие и продовольствие из Северной Америки. Пересечение Ла-Манша перед высадкой само по себе тоже было не самой приятной процедурой, но быть потопленным торпедой в холодных водах Атлантики — это ужасно. Суда, на которых плавал Барри, дважды топили во время войны. Он ненавидел Деница и волчью стаю его Подлодок. Во второй раз подводная лодка всплыла так близко от что они слышали смех немецких матросов, смеющихся над в сотнях миль от дома англичанами. Немцы посмеялись и оставили их умирать.


Фэррелл помнил, как Барри рассказывал ему про ту подлодку; это было в пабе в Сэйлсбери более тридцати лет назад, когда они проходили там подготовку для ТА. Даже тогда он был в ярости, говоря об этом, и Фэррелл отлично понимал его. Оказаться на волосок от смерти — плохо само по себе, но смех немцев делал все много хуже. Барри никогда не простил этого. Подводные лодки, прятавшиеся на недосягаемых глубинах, убили десятки тысяч моряков торгового флота. Без их кораблей в стране начался бы голод В каком-то смысле Барри был неизвестным героем, но Билл, Эдди и Тед всегда знали ему цену. Он был хорошим человеком, хотя и любил поворчать, но когда тебя топят, ты возвращаешься, тебя топят снова, и ты возвращаешься еще раз — наверное, он имеет право на то, чтобы его принимали как он есть.


— Я тогда выпил пять пинт, прежде чем свалился на тротуаре, — ответил Барри. — Я еще способен на шесть.


— Да не способен ты, — прокричал Эдди. — Как думаешь, Билл?


Фэррелл думал о подводных лодках и идиотах в Уайтхолле, считавших, что для решения проблемы достаточно обычных патрулей. О том, сколько моряков погибли из-за того, что RAF и флот в игрушки играли друг с другом. О таких вещах никто никогда не говорит, и самому приходится убеждать себя, что их не было, иначе можно сойти с ума, видя, как вокруг все несправедливо. Всем наплевать, так почему об этом должен беспокоиться он, старик, доживающий свои дни? Но сказать это Барри Фэррелл ни за что бы не отважился, хотя, может быть, тому действительно было бы лучше забыть.


— О чем? — спросил Билл.


— Проснись, парень, — сказал Эдди. — Ты только пришел, а уже клюешь носом. Я спросил тебя, как ты думаешь, сколько пинт может выпить Барри, прежде чем он свалится на улице.


— Пять или шесть, — предположил Билл. — Мне теперь и четырех хватает.


— Сегодня тебе придется выпить больше, — прикинул Эдди. — Просто тебе не хватает практики. Ты же солдат, ты должен быть способен на большее, чем какие-то четыре пинты, приятель. Ты не можешь подвести свое отделение.


Билл улыбнулся. Эдди не изменился ни капельки, все его манеры и привычки остались при нем. Эдди всегда будет ефрейтором. Всегда будет верховодить. Он привык отдавать приказы и уверен, что остальные будут им следовать. И когда ты видишь этого человека с пинтой пива в руке, желание вспоминать, сколько тебе лет, как-то пропадает. Всем им давно за семьдесят, а Эдди все тянет свое «я могу выпить больше, чем ты». Но на самом деле он знал, что делает, и специально подкалывал Барри, потому что старый морской волк принимал жизнь слишком серьезно. Эдди вел себя как молодой парень, и если не брать в расчет морщины, то таким он, в сущности, и был.


Билл кивнул; он знал, куда попал. Он не беспокоился. Сейчас было бы неплохо напиться, не думая о том, что почем. Хоть он и не сражался рядом с этими парнями, он чувствовал нечто такое, что намертво связывало его с ними, и чего он никогда не чувствовал по отношению к тем, кто не воевал в той войне. Он не ощущал себя близким Бобу Уэсту, хотя ощущал себя близким пилотам «Спитфайеров» Второй мировой. Те, в общем-то, ничем не были защищены от смерти, в то время как Уэст был частью сведенной к минимуму риска машины. Он рассказывал Фэрреллу, как начальство подгоняло его — давай, убивай иракцев, и еще он помнил песню летчиков Второй мировой — «я не расслышал, что сказал командир, и я надеюсь, он сказал — возвращайся, возвращайся, возвращайся на базу, возвращайся, возвращайся, возвращайся на базу». Фэррелл слышал, как песня звучит в его голове. Ничего не меняется. И Эдди снова выпил больше, чем он.


— Нам надо поторопиться выпить побольше пива из этих стеклянных кружек, — сказал Эдди, фыркнув. — Пока это мудачье в Брюсселе не заменило пинту своей вонючей метрической системой. Тогда придется платить еще больше.


— Просто блевать хочется, как подумаешь о том, что они делают, — заворчал Барри. — Сдают Англию даже без боя. Если кого-нибудь из этих политиканов поставить на линию фронта, они слиняют за милю еще до начала огня.


— Кому он нужен, этот Евросоюз, — сказал Эдди, усмехнувшись. — Немецкие банки хотят контролировать Европу, но обычным-то людям это не нужно. Даже французы не хотят входить в Союз, а скандинавы и вовсе — демонстрируют отличный пример национальной гордости. Если бы такой патриотизм был в каждой стране, нам не о чем было бы беспокоиться. Но они хотят уничтожить наши национальные отличия. То, чего они не смогли добиться во время войны.


— Это все ультраправые бизнесмены, — сказал Барри.


— Это все ебучие коммунисты и социалисты, — ответил Эдди. — Они не могут допустить, чтобы мы были другими. Все семидесятые напролет они пытались подорвать нашу экономику, устраивали забастовки безо всякого повода. Русские всегда имели виды на Англию. Они знали, если они сломят нас, значит, Европа — их. Это старый большевистский план. Международный коммунизм.


У Фэррелла были сильные сомнения насчет такой уж заинтересованности Советов в Англии. У них хватало своих проблем — со своим собственным народом хотя бы — но атмосфера в Англии в семидесятые действительно была нерадостной. Тэтчер только-только пришла к власти. Она обещала всем и каждому, что все будет как в старые добрые времена, и лучшую жизнь рабочему классу, но на самом деле набросила узду покрепче. Она делала все для развития тотального капитализма и ничего — для более традиционных ценностей. Фэррелл был сторонником смешанной экономики. Консерваторы готовы были распродать все ради выгоды правящего класса, сиюминутной выгоды. Он не возражал Эдди, потому что хотя их взгляды и расходились, это были всего лишь разговоры. По крайней мере оба они осознавали опасность Евросоюза.


Их отношение к нему было одинаковым, но хотя так же, как Эдди, он рассматривал ЕС как попытку уничтожить индивидуальные особенности наций, ненавязчиво заменив их обществом по типу «купи-продай», все-таки главную опасность он видел в сосредоточении в одних руках неограниченной власти. Да, в данный момент стоящие у власти бюрократы предпочитают рафинированный либерализм, но если вдруг маятник качнется в сторону правого экстремизма, кто сможет помешать им? Но он не будет спорить. У него есть свое мнение, и этого достаточно.


— Лучший секс у меня был с японкой, — влез Тед, перебивая Эдди. — Мне тогда было шестьдесят, мы познакомились на выставке автомобилей. Ей было около пятидесяти, она хорошо сохранилась. Это было просто чудесно. Я все думаю, что сейчас с ней стало?


Эдди замолчал и уставился на Крысу Пустыни.


— Здорово, да? — сказал он, засмеявшись. — Тед никогда не изменится. Ты пытаешься заставить его подумать о том, как Англию разрушают изнутри, а он талдычит о японке, с которой спал тысячу лет назад. Он умрет со стоящим членом. Слишком многие думаю: о женщинах и развлечениях вместо того, чтобы думать об Англии. Давай-ка, Тед, твоя очередь идти за пивом.


— Да ты единственный выпил.


— Ну так поторопитесь. Незачем время терять.


— Ладно, Эдди. Не знаю, как ты умудрился настрогать пятерых детей, раз ты так пьешь. Ты же пьяный все время.


Эдди фыркнул.


— Я — сильный, вот и все.


— Они хорошие дети, — сказал Тед. — Ты можешь гордиться ими, Эдди.


Тед Фэрреллу нравился. Он был достойным человеком, всегда хорошо одевался. Фэррелл понимал, почему Тед оказывает такое влияние на женщин. Он был как кинозвезда, только без апломба. После войны ему удалось разбогатеть на торговле автомобилями, потом он занимался разными вещами, но в конце концов вернулся к машинам. У него всегда были деньги, но главной его любовью была музыка. Он любил джаз и тратил деньги в «У Ронни Скотта» и других джаз-клубах Лондона. В старые деньки туда и Эдди захаживал вместе с ним. Тед знал по именам всех мастеров джаза, и со многими лондонскими музыкантами был знаком лично. Особенно он восхищался Алексис Корнер. Тед умел красиво говорить, модно одеваться и не искал неприятностей. Политика его не интересовала. Он говорил, что солнце Северной Африки выжгло из него всю эту чепуху. Вот о Монти и Роммеле он мог поговорить в любое время и в любом месте. Сейчас он жил в Шефердз Ваш и пристрастился к пулу. Он частенько играл в местных пабах, выуживая деньги из карманов слоняющихся вокруг бильярдных столов юнцов. Тед знал, как вести себя с Эдди.


— Хватит, Эдди. Давай собираться. Здесь слишком дорого. Мы можем найти место подешевле, в армейском клубе например.


Эдди согласно кивнул, и остальные допили свое пиво. Против такого довода возразить было нечего. Тед прав. Солдатам не стоит попадать впросак.
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
IT'S A FUCKING DISGRACE !

Аватара пользователя
Papa
Moderator
Moderator
Сообщения: 4641
Зарегистрирован: Ср сен 01, 2004 00:46
Откуда: Nazareth

Сообщение Papa » Ср июн 02, 2010 12:49

Глава 19

Сейчас все спокойно, мы едем на восток, и молодой в лесу давно забыт. Наверное, сейчас уже вовсю рассекает на тракторе. Я смотрю на проходящих мимо парней из Блэкберна и вспоминаю тот случай несколько лет назад, когда мы напали там на один клуб. Мы уезжали на поезде, и после небольшой стычки на вокзале после матча мы отправились в Лондон — так по крайней мере думали полисы. Но через десять минут была остановка, мы вылезли, попили пива и сели на поезд в обратном направлении. Оказалось довольно просто рассредоточиться, чтобы потом снова собраться в одном пабе. Это был грязный кабак, примерно десяток клиентов не слишком респектабельного вида сидели в нем, уткнувшись в свою выпивку. Хозяину было наплевать, кого он обслуживает — кокни или паки, ведь это означало деньги, мы понимали, что он не станет звонить полисам, чтобы те лишили его выгодных посетителей. Иными словами, ему было по хую, и мы пили в мире и согласии, а потом поехали в клуб, о котором заранее разузнал Харрис. Нас было примерно пятьдесят рыл, и для клуба было, в общем-то, немного рано, но мы знали, что кто-то там обязательно будет — ведь там собиралась их фирма.


Мы позволили себе не платить при входе. Фэйслифт вальнул одного секьюрити, а Харрис в комбинации с Черным Джоном — другого. Остальные разнесли такую красивую большую витрину, приветливо кивнули девушке, сидевшей за кассовым аппаратом, поинтересовались, сколько она берет за минет, потом по коридору проследовали прямо на танцпол. Там мы принялись валить всех, кто попадал под руку, и скоро мы добрались и до «Блэкберна». Это была неплохая дискотека с приличной светомузыкой, и когда началось какое-то совсем уж зажигательное техно, весь местный люд кинулся отплясывать. Экстази, правда, нам вовсе не потребовалось Парни «Блэкберна» выглядели вполне прилично, и их было почти столько же, сколько нас. Конечно, мы не могли там долго оставаться — ведь нас ждал лондонский поезд, и мы рассчитывали на внезапность. Харрис глянул на часы и прыгнул на кого-то, дав тем самым сигнал к началу операции. Наверное, они просто офигели, когда увидели нас. Представляете — вы сидите и расслабляетесь, и тут вдруг откуда ни возьмись возникает моб «Челси». Нам нужно было сделать все быстро и сразу ехать на вокзал.


Это было просто охуенно — музыка продолжала греметь, огни — сверкать, и завалив несколько ближайших уродов, мы залетели в бар, где все эти жирные пидоры бухали. Большинство из них были в слюни, и хоть они и остались стоять, шансов у них не было. Все у нас было под контролем. Мы разгромили бар, забрали кассу, а Харрис даже пустил слезоточивый газ, когда мы сваливали. Это была красивая операция, и результат неплохой, но не всегда все идет по плану. На вокзале был паб, в котором сидели местные, и какие-то сопляки предупредили их о нашем возвращении. Калдыри выскочили наружу, и по всему вокзалу завязался махач. У кого-то остались синяки и шрамы на память, но в целом ничего серьезного — просто еще один веселый субботний вечерок и еще один обычный субботний махач. Тут появились полисы, дав тем самым сигнал к окончанию веселья; «Роверс» исчезли, и мы с комфортом отправились домой.


У всех клубов есть свои такие истории. Типа той, когда мы играли в Саутгемптоне, еще во времена стоячих трибун. Десяток ебанутых зашли на их сектор и зарядили махач за пять минут до начала матча. Знали, что их положат, но им было до пизды. Зашли на домашний сектор, постояли там в тишине, потом прыгнули. Стремная штука. Но они знали, на что шли, и тот случай навсегда остался в моей памяти. Я так и не узнал, кто это был, но это был поступок настоящих кэшлс. Они знали, что будет. Ноль шансов на успех. «Саутгемптон» не представлял из себя ничего особенного, все равно, именно такие поступки и отличают серьезных людей. Добавляют куража. Быстро вмешались полисы, и парней вытолкали на поле, в то время как на противоположной трибуне четыре тысячи «Челси» стоя аплодировали им.


Раньше, в шестидесятые и семидесятые, главной целью было взять домашний сектор, потом в восьмидесятые это умерло, так как полиция стала работать намного грамотней, но в девяностые опять вернулось. Тех парней просто выкинули с сектора, а сейчас их сфотографировали бы, взяли бы отпечатки пальцев и засадили на шесть месяцев. Их фотки появились бы во всех газетах, и мудаки со всех телеканалов клеймили бы их за их поведение. Мы тогда еще были молодыми хулиганами, мы пели лоялистские песни, в то время как они махались с «Саутгемптоном». Основной моб «Челси» стал пытаться открыть ворота и прорваться на поле, но полисы были готовы к этому. Но те парни хотя бы вылезли живыми оттуда, и это было главное в тот день.


После игры «Челси» прыгнули на полисов. Там произошла одна из самых смешных вещей, которые я только видел: завалили коппера, и когда он пытался подняться, к нему подбежал какой-то лысый чел, потрясая вырванной из деревянной ограды, разломанной нашими, доской. Он схватил эту дубину, попробовал на вес. Убедился, что дубина достаточно увесистая. Подбежал к полису и сломал ее ему об голову. Все это происходило как на замедленном повторе. Парень приготовился повторить опыт, но тут подбежала женщина в клубном шарфе и оттолкнула его. Сказала «отвали, оставь полицейского в покое». Лысый пожал плечами и вернулся к остальным нашим, которые швыряли все, что попадало под руку, в видневшуюся впереди шеренгу копперов. «Челси» в тот день были в ударе, и полисам приходилось несладко. Это продолжалось, наверное, не меньше получаса, прежде чем мы двинулись к центру города.


Я думаю о людях, едущих в нашем вагоне; вообще о людях, ездящих за сборной. Они могли бы рассказать много о чем. О крупных махачах, рядовых проявлениях вандализма и мирных субботних футбольных деньках. Но сейчас все это как-то отходит на второй план. Ведь это же — домашние дела. Сейчас Англия едет на выезд, а англичане знают, как проводить время. Мы живем настоящим, хоть наши корни и уходят в прошлое. Армия добровольцев, идущая походным маршем под лучами закатного солнца.


Эдди построил своих парней и пересчитал наскоро. Первый, второй, третий, четвертый. Все на месте, никого не забыли в сортире. Когда машины остановились, он повел их через улицу. Эдди всегда считал, что командир должен быть впереди, и Тед провозгласил, что они идут по маршруту верховых прогулок Карла Второго Остальные засмеялись, когда он добавил, что его величество знал, как проводить время со своими клячами. Им всем было весело, включая Барри. Перейдя улицу, Эдди направился в прямо противоположном «Графу Йорку» направлении. Билл выстроил остальных и пошел вслед за лидером. Теперь они шли колонной — левой, правой, левой, правой — впереди ефрейтор, не ведающий о судьбе своего батальона. Единственное, чего ему не хватало — Юнион Джека в руках, или по крайней мере горна, чтобы трубить команды.


Эдди вел парней в армейский клуб, а его пивное брюхо выполняло роль сапера. Он отбил последнюю немецкую атаку — войну лагера против великой английской пинты — кружкой первосортного биттера. Эдди во всем поддерживал Ольстерское движение сопротивления в его борьбе против папистов, но в борьбе против лагера он не побрезговал бы даже фенийской пинтой, будь то «Гиннесс» или «Мэрфис». Ему было наплевать на религию, у него были друзья-католики, но там, где развевался Юнион Джек, Эдди стоял плечом к плечу с его защитниками. Все они были патриотами, но только Эдди носил флажок на рукаве. Он оглянулся и увидел, что его парни плетутся сзади. Он решил пошутить и сказал им, чтобы они не обращали внимания на субординацию. А Тед пусть позаботится о египетских девчонках.


Полицейский у ворот проверил их пропуска и пропустил четырех бывших солдат, и когда они свернули налево к автостоянке, шум Кингз Роуд почти совсем исчез. Им предстояла короткая прогулка через пустую площадь к цели. На стоянке стояли несколько машин и пара армейских джипов, но за этим исключением дорога была свободной. Эдди показал на свой старый «ровер» и полез внутрь. На остальных произвела впечатления его машина, ведь они готовились к поездке на общественном транспорте. У Эдди всегда было офицерское мышление, и только его рабочее происхождение не давало ему идти вверх по служебной лестнице.


Фэррелл знал, что такое определение вызвало бы у Эдди смех. Тот верил в статус-кво и честность истеблишмента. Так что не было никакого смысла спорить с Эдди, пытаясь доказать ему, что если бы не все эти чопорные классовые предубеждения, он мог бы стать майором, или даже больше. Зачем это нужно? Эдди чувствовал себя вполне счастливым и не ощущал никакой несправедливости. Он занял свое место в табели о рангах и был им вполне доволен.


— Поторопитесь, ленивые животные, — прогремел его голос. — Или нам ничего не достанется.


Фэррелл посмотрел наверх и увидел седую голову в окне третьего этажа. Солнечный луч вдруг ударил в окно, и голова стала белой, как снег, как будто намазанной чем-то, и почему-то Биллу невольно пришло на ум сравнение с Барри, сражающимся в Атлантике, карабкающимся по покрытой нефтью горящей мачте. Он представил, как Барри барахтается под водой, потом в воображении возник Большой Барьерный Риф и Винс, убеждающий своего дядю, что акулы не заплывают за коралловую границу. Неудивительно, что Барри стал таким — еще бы, остаться наедине со смертью за тысячи миль от дома. Главное, что он вернулся. Потом Фэррелл увидел Боба Уэста, как тот покидает The Unity и идет домой. Боевой летчик делает из веревки петлю и стоит, не решаясь. Потом сильно и решительно отталкивает стул. Его ноги начинают болтаться в воздухе. Моча потечет по коже, вот уже тело под водой, и внезапно исчезает в пространстве и растворяется в каком-то другом кошмаре. Уэст с сияющим нимбом вокруг головы возносится на небеса, где христианский и мусульманский боги парят в космосе пытаясь приспособиться к новому мировому порядку. Но Уэст ещё молодой, и у него достаточно времени, чтобы разобраться в своих переживаниях. Фэррелл понимал, что свою голову другим не приставишь. Конечно, он может выслушать человека и высказать свое мнение, но решение в конце концов каждый принимает сам.


— Вот этот бар, — сказал ему Тед. — Все они здесь, экономят пенсию в обществе себе подобных. Это лучшее место для таких встреч. Когда мы были моложе, все вокруг были моложе, но теперь мы сами по себе. Когда заходишь в этот бар, остальной мир исчезает. Это все равно что попасть домой. Так что этот бар — для нас.


— И Дэйв Хорнинг там, — сказал Барри. — Пьяный уже, наверное Он не может пить столько, сколько Эдди, но по крайней мере может держать в руках кружку. В отличие от меня. Мне потом нужно слишком много времени, чтобы отойти. Не как раньше. Когда каждый следующий день может стать для тебя последним, лучше проснуться утром без головной боли.


— Заткнись ты, ничтожество, — ответил Тед. — Ты все такой же, каким я тебя впервые встретил. Ты всегда был старым.


Барри улыбнулся, потому что Тед был прав, в то время как сам Тед всегда был молодым. Фэррелл тоже улыбнулся, но думал о том, почему ему кажется такой знакомой фамилия Хорнинг. Он снова посмотрел наверх, но седая голова уже исчезла внутри; солнце больше не светило в окно, и оно стало серым, как обычно. Тут в его памяти всплыло новое имя, и он даже замедлил шаг, шокированный своим открытием. Того, кого они называли Хорнингом, он знал давным-давно, знал все эти годы. Потому что раньше его звали Манглером. Это был неожиданный поворот, и Фэррелл почувствовал почти дурноту.


Он снова вспомнил прибрежный песок и Манглера, выкрикивающего оскорбления в сторону немцев. Они долгое время жили и сражались бок о бок, но Манглер всегда держался обособленно. Он вспомнил, как тот пытался кастрировать штыком немецкого солдата. Это было так давно, что Фэрреллу пришлось как следует напрячь свою память, чтобы увидеть выражение лица немца. Он отлично видел всю сцену, но вместо лица несколько секунд был просто белый овал, но потом появилось и оно, полное ужаса. Увечье казалось хуже смерти. Бедняга Билли Уолш. Худшее, что может случиться мужиком, — когда тебе отстреливают яйца, или отрезают штыком. Война — настоящее безумие; Фэррелл заставил себя вспомнить, что пришел сюда просто выпить со старыми друзьями. Он не видел Манглера с тех пор, как демобилизовался. Хотя нет, он врет. Видел один раз.


Это был единственный армейский вечер, на котором он был, и Фэррелл ненавидел каждую его минуту. Его жена осталась дома, пытаясь забыть гиммлеровские ужасы, а он сидел за столом рядом с тремя идиотами, матерящими коммунистов и сокрушающимися о том, что Англия воевала не на той стороне. Он покраснел, вспомнив, как спорил с одним из них, и в конце концов вытащил его на улицу на стоянку. Все были пьяны, и их отсутствия никто не заместил. Фэррелл и сам тогда порядочно выпил, но боксерские навыки ре подвели его, он сбил с ног этого Дональда Смита, а потом еще пнул пару раз, чтобы убедиться, что он не скоро поднимется.


Фэррелл вернулся внутрь; все как раз пили за что-то. Смит остался снаружи, безуспешно пытаясь подняться, держась за стену, у него был сломан нос, и два зуба остались лежать на земле. Примерно через полчаса Фэррелл вышел снова и помог ему встать. Извинился и помог отряхнуться. Потом они пошли в туалет, чтобы Смит мог умыться. Они слишком много выпили. Фэррелл чувствовал себя так, будто все это сделал не он. Дурацкие разговоры обходятся дорого. Может быть, он погорячился, потому что слова Смита были всего лишь отражением растущей ненависти к коммунизму. Фэррелл объяснил ему, что произошло, и тот выглядел ошарашенным. Сказал Фэрреллу, что он правильно сделал, вступившись за свою жену и ударив его. Смит сказал, что забыл, что было несколько лет назад. Что он просто дурак, потому что видел все то же самое, что и Фэррелл. Они пожали друг другу руки и вернулись за столик. На следующее утро Фэррелла мучило похмелье, и жене прибилось принести ему завтрак в постель. Больше он никогда не ходил на армейские обеды.


Интересно, узнает ли его Манглер. Все-таки все они здорово постарели. Рок-н-ролл успел родиться и умереть, а они все еще живы. Если Манглер посмотрит на него, то не увидит молодого солдата, сражающегося в Европе; он увидит просто старика. Это было дикое время — тогда, в Европе. Он не знал, что сказать Манглеру. Хотя вряд ли нужно что-то говорить Жизнь ведь не повернешь вспять. Как там говорят священники? Рядом в жизни и в смерти. Что-то типа того.


— Вперед, не отставать, — скомандовал Эдди, и Тед, Барри и Билл следом за ним вошли и стали подниматься по лестнице.


— Левой, правой, левой, правой, — начал издеваться Тед.


Он всегда был шутом, высмеивал всякие традиции и уставы основу бытия Эдди.


— Ненавижу лестницы, — сказал Эдди. — Правое колено сейчас просто отвалится. Я же воздушный десантник, а не какой-нибудь скалолаз ебучий. Я привык прыгать на врагов прямо с неба.


Слева от стойки доносился гул голосов, справа у входа в маленький музей стояли двое мужчин. Билл заглянул туда и увидел множество развешенных на стене фотографий; на ближайшей сидели на джипе английские солдаты в Сахаре. Дальше он увидел несколько мундиров. Кому-то это может показаться смешным, но дома у него еще хранился мундир его дяди Стэна. Красный военно-морской мундир; Фэррелл бережно хранил его все эти годы. Нужно будет достать его, когда он вернется домой. Также в этом музее было множество разных медалей, и он вспомнил про свои, лежавшие в ящике стола. Он вспомнил, что жене нравились его медали Глупо, конечно, но иногда он носил их раньше. Он не хотел огорчать ее.


В баре было около восьмидесяти человек, они стояли мелкими группами, разговаривая друг с другом. Многие здоровались с Эдди, Фэррелл посмотрел вокруг, пытаясь разглядеть Манглера, но не увидел его. Он подошел к стойке и заказал пиво, приятно удивленный ценами. Это был настоящий рабочий клуб, хотя и расположенный в центре и с картинами в рамках на стенах. Ничего особенного, в общем-то, но от всего веяло историей и атмосферой товарищества Люди здесь были в основном его возраста, плюс-минус несколько лет, и ему это нравилось. Он чувствовал себя легко здесь. Это его удивило, кстати, потому что он ожидал чего-то другого, чего именно — он и сам не мог сказать. Женщина, наливавшая ему пиво, улыбнулась, протягивая сдачу. Несколько окружавших его мужчин выглядели моложе остальных; очевидно, служили в армии в настоящее время. Они расступились и кивнули ему, когда он понес кружки к своему месту.


Он встал рядом с Тедом и Барри и посмотрел вокруг. Он увидел несколько удобных кресел и диван, столики, на которых лежали газеты; клуб нравился ему все больше. Здесь не было никакой роскоши, но зато очень уютно. Он пригубил свое пиво. Фэррелл стоял с Тедом и Барри, потому что у Эдди был коммуникабельный характер, его многие знали, и он остановился поговорить с какими-то седыми людьми в пальто.


— Неплохо, — сказал Тед. — Совсем неплохо. Согревает кровь.


Фэррелл подумал, что Тед говорит о пиве, но, проследив за его взглядом, понял, что ошибается — глаза Теда были устремлены на средних лет женщину за стойкой. Она открывала бутылку светлого эля, и Тед с замиранием сердца следил за ее действиями. Да, на взгляд Фэррелла она тоже неплохо выглядела, одежда и косметика производили приятное впечатление. У него не было никаких мыслей в этом направлении, хотя красоту он не мог не оценить, но Тед всегда обращал внимание прежде всего на женщин.


— Кожа у нее немного морщинистая, — сказал Барри. — Она старается выглядеть моложе своих лет, как и ты, Тед, когда мечтаешь о ней.


Фэррелл посмотрел на этих людей, каждому из которых было за семьдесят, но в голосе которых не чувствовалось и тени каких-то возрастных комплексов. Мужики всегда остаются мужиками. Даже когда они старые и седые, они все равно обсуждают женщин, как будто им по двадцать пять.


— А я слышал, как она говорила, что ты ей очень понравился, — с серьезным видом ответствовал Тед.


Барри кивнул, улыбнувшись.


— Как тебе твоя новая квартира, Билл? — спросил Тед. — Ты теперь совсем рядом со мной. Всего-то остановку на автобусе. Это здорово — встречать старых друзей после столь долгой разлуки.


— Нормально, — ответил Фэррелл. — Я теперь ближе к своим родным, да и людей местных знаю. Нормально. Хорошо, что я переехал. Это как бы новое начало, заодно я кучу ненужного хлама выбросил. Не то чтобы мне было плохо на старом месте, просто хорошо, когда что-то меняется, даже если ты стар.


— А я с самого начала живу в одном и том же месте, — прокряхтел Барри.


Тед фыркнул, едва не расплескав пиво.


— Ты старый вонючий козел, — сказал он. — Ты как вампир, шатающийся по кладбищу в ожидании новых жертв. Барри Дракула из Трансильвании.


Билл засмеялся, а Барри передернул плечами, входя в новый образ.


— Ладно, парни, — продолжил Тед. — Кругом полно женщин, мечтающих о таких парнях, как мы. И это дешевый бар.


Фэррелл заметил Манглера. Сейчас он казался меньше и не таким опасным, каким он его запомнил. Он стоял в другом конце бара, разговаривал с кем-то еще. Манглер — Дэйв Хорнинг. Интересно, чем он занимался все эти годы, но Фэррелл был еще не настолько пьян, чтобы подойти. Что, если Манглер его не узнает? Хуже того, что, если он начнет вспоминать про день высадки и Европу? Вспоминать про войну? Фэррелл попытался припомнить, где и когда был Манглер. В голове образовалась какая-то пустота. Он знал, что Манглера не было рядом, когда он убивал мальчика. Но он должен был это сделать, у него не было выбора. Или он, или немец. Внезапно он занервничал, потому что если это не так, тогда получается, что он ничем не отличается от Манглера. Фэррелл смотрел на его медали. Они были начищены до блеска, и голова Короля на них просто сверкала. Кровью и потом. Фэррелл поднял кружку и сделал большой глоток. Он спросил Барри, как поживает его жена.


— Очень хорошо, Билл, спасибо, — ответил Барри, оживившись.


— Мы собираемся этим летом в Селси, в пансион на пару недель. Раньше мы всегда брали с собой детей. Мы туда часто ездили и знали большинство соседей. Это достаточно забавно, и сейчас Дик и Берни иногда приезжают на несколько дней. Уже со своими.


— И сколько у тебя теперь внуков?


— Девять, — сказал Барри, улыбаясь. — Трое детей и девять внуков. Пять мальчиков и четыре девочки.


— Ты что, за Эдди пытаешься угнаться? — вставил Тед.


— Мне все равно. Чем больше, тем лучше. По крайней мере, они сами зарабатывают себе на хлеб.


Фэррелл кивнул; он думал о том, каково это для Теда — не иметь детей? Тед слишком любил женщин, чтобы когда-нибудь остепениться. Он всегда жил ими, вертелся вокруг них и слушал джаз. Когда они вместе состояли в ТА, о Теде постоянно рассказывали всякие истории — обычно в шутку, но не все в них было враньем. О пушках, драгоценных камнях, и что-то про какое-то кольцо. Фэррелл не помнил точно, но если Эдди был типичным английским патриотом, слишком типичным, может быть, а Барри — любящим покряхтеть семейным человеком, то Тед был самым настоящим пижоном. В хорошем смысле слова. У каждого из них было что-то свое, особенное.


— У меня был ребенок, — сказал Тед, понижая голос. Какое-то время я жил с одной женщиной, и у нас родился мальчив к. Эдакое маленькое чудесное существо. Мы недолго прожили вместе, а когда расстались, он остался с ней. Уже потом я узнал, что она оставила его.


Они замолчали. Фэррелл ясно видел печаль на лице Теда.


— И что с ним стало? — спросил Барри. — Ты это узнал? Лицо Теда еще больше мрачнеет.


— Он приехал ко мне несколько лет назад. Я долго искал их обоих, и когда нашел, оставил для него свой адрес, чтобы он позвонил мне, если захочет. Он отличный парень. Мы видимся где-то раз в две недели. Смешно, все это время он жил в одной семье в Нисдене, совсем рядом со мной.


Раньше я о нем не думал, я знал, что он со своей матерью, и жил без забот. Тогда я не думал ни о ком, кроме себя. У нее были проблемы с алкоголем, одно время она даже лечилась. Наверное, я мог бы сделать для него намного больше, хотя она, я думаю, дала ему все, что могла. Но она всегда была очень взбалмошной, непредсказуемой. Мой сын попал в хорошую семью, его новая мама и папа любили детей. Знаете, они относились к тому типу людей, которые любят детей как таковых, а не за то, что они одной с тобой крови. Так что в конце концов все завершилось наилучшим образом.


Они по-прежнему молчали. Фэррелл не знал, что сказать.


— А что стало с его матерью? — спросил Барри.


— Она умерла. К старости ее жизнь наладилась. Она вышла замуж за человека, который относился к ней очень хорошо, лучше, чем кто-либо раньше. Уважал ее по-настоящему. Она прожила еще двадцать пять лет, а потом умерла от рака. Я никогда не рассказывал парню, что его мать была алкоголичкой и лечилась от того; это было так давно, что уже не имеет никакого значения. Я знавал многих рабочих девчонок, они умеют любить и страдать, как никто другой. Смешно, когда вспоминаешь все прошлые заботы и проблемы, они теперь кажутся такими несущественными. Так-то что я о Ней ему говорю — то и есть правда. Зачем парню грустные воспоминания?


Тед умолк и посмотрел на остальных. Он был общительный, веселый человек, и обычно никогда не говорил о таких вещах. Но здесь дело касалось его сына, предмета его гордости и счастья, и всегдашний его беспечный имидж дал слабину.


— Мы с ним здорово общаемся. Он мне скорее как приятель. Мы ходим вместе обедать и пить пиво. Он любит женщин. Совсем как его отец. Так что я не такой уж старый одинокий козел, как вы думаете.


Они засмеялись; как раз в этот момент Эдди наконец-то протиснулся сквозь толпу, демонстрируя окружающим свои нереализованные офицерские таланты. Сразу отдал новый приказ, скомандовав парням допивать быстрее. Они что, стали голубыми? А Тед вообще стоит как ебаный чайник. Он сам направился к стойке, и даже сейчас он производил впечатление большого сильного человека. Заказал пиво, перекинувшись шутками с барменшей, потом завел разговор со стоявшими поблизости солдатами. Фэррелл не мог слышать, о чем они говорят, но он видел, что солдаты относятся с уважением к этому бывшему десантнику, одному из легендарного арнемского отряда. Эдди был живой легендой. Живой, пьющий, сражающийся человек, воевавший с врагами на их же территории. Эдди был сильным, и в его жизни не было места сантиментам.


— Шевелись, Эдди, — закричал Тед.


Эдди кивнул, и солдаты засмеялись.


— Тебя только за смертью посылать.


Они так легко понимали друг друга; Фэррелл этого даже не ожидал. Они уже порядочно выпили; Барри сказал, что скоро начнется официальная часть, но она будет совсем недолгой. Фэрреллу было нужно отлить, и Барри показал ему, где мужской туалет. Он вошел в просторное помещение, нечто вроде предбанника с вешалками и кабинками для душа с одной стороны, и собственно туалетом — с другой. Посмотревшись в зеркало, он подумал, что чувствует себя вовсе не так, как выглядит. Годы уходят, но с этими парнями он снова ощущает себя молодым. Так всегда с людьми одного возраста; у них, как говорит Тед, одна точка отсчета. Он прошел через пустую комнату, его шаги отдавались гулким эхом.


Фэррелл почти закончил, когда вошел еще один человек. Фэррелл потряс членом, застегнул молнию и отправился мыть руки, потом наполнил раковину и погрузил лицо в холодную воду. Он чувствовал себя счастливым и думал о предстоящем обеде, вытираясь зеленым бумажным полотенцем. Вошедший начал что-то напевать про себя, и Фэррелл посмотрел на него в зеркало. Он увидел седую голову и сразу понял, что это Манглер. Фэррелл сегодня старался держаться от него подальше, зная, что, будучи неузнанным, он в безопасности. Он очень сильно изменился внешне и понимал, что даже если Манглер посмотрит на него, то ни за что не узнает. Вначале у него мелькнула мысль сказать «привет», но что дальше, подумал он, и потом, он не хотел ворошить прошлое. Он поспешил вернуться назад. Сейчас он не хотел ничего вспоминать. Может быть, после официальной части. Может быть, попозже они посидят с Манглером и поболтают обо всем, хотя все-таки вряд ли. В другой раз, может быть.


Тяжело говорить о том, что было больше чем полстолетия назад, к тому же зная, что помнишь намного больше, чем говоришь. Фэррелл не хотел говорить с Манглером, тот ему вообще-то никогда и не нравился. Манглер вечно лез в драки, искал приключений себе на задницу, и Фэррелл не хотел рассказывать ему о своей жизни. Вот Эдди, Тед и Барри — другое дело. С ними он чувствовал себя в безопасности. Но не с Манглером. Тот был слишком близким.


— Где ты был? — спросил Эдди, протягивая Фэрреллу его пинту.


— Отлить ходил, — ответил Фэррелл, забирая кружку. — А ты что, хотел мне помочь?


— Пидором стал, да? Если ты на старости лет решил стать пидарасом, лучше скажи нам сразу.


— Эдди это нужно знать, — засмеялся Тед. — Правда, Эдди?


— За собой смотри, — фыркнул ефрейтор. — Нам голубые не нужны, так или нет?


— Кроме Барри, — сказал Тед.


— Пошел ты на хуй, — ответил Барри. — Я женат, у меня дети. Единственный пидор здесь — это Тед.


Тед улыбнулся и послал Барри воздушный поцелуй. Билл и Эдди засмеялись, так как Барри сделал вид, что пытается ударить Теда, в то время как тот сделал попытку схватить Барри за яйца. Эдди встал между ними, заявив, что нельзя бить ниже пояса, в этот момент всех позвали обедать, и Эдди повел свой отряд к столу.
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
IT'S A FUCKING DISGRACE !

Аватара пользователя
Papa
Moderator
Moderator
Сообщения: 4641
Зарегистрирован: Ср сен 01, 2004 00:46
Откуда: Nazareth

Сообщение Papa » Ср июн 02, 2010 12:54

Глава 20

Сидя в углу и слушая уссываюшихся над чем-то остальных, Гарри чувствовал себя не особенно умно. Он сидел тихо, тихо как мышь; парни болтали обо всякой ерунде, ни о чем, а Гарри прислонился головой к окну и вспоминал тот «порше» и мажорного пидора за рулем, думал про немецкие автобаны и как Муссолини заставил итальянские поезда ходить по расписанию. Зеленевшие за окном луга начали сливаться в мутное пятно, так как он уже клевал носом. Он устал, ему хотелось спать, но в голову лезли мысли о Ники. Он — в поезде, следующем на восток, а она осталась в Амстердаме слушать свои компакты. Сейчас полдень; наверное, она как раз собирается на работу.


Странное ощущение — вот так думать о том, как Ники идет на свою работу. Вчера он не думал об этом, ведь она проститутка, и это ее дело, хоть она и клевая, когда встретился вечером с парнями, но сейчас у него была возможность думать, шанс убить время. Он представил Ники, сидящую в пустой квартире с чашкой кофе и куском торта, в то время как бары, кафе и магазины на улицах полны жизни. Она сидит на кровати, скрестив свои чудесные ножки, а потом встанет и начнет одеваться. Выйдет на улицу, под дождь, подождет трамвай, который отвезет ее на работу, выйдет из него, перейдет реку и благополучно достигнет цели. Может быть, вначале она немного выпьет где-нибудь, виски, может, с другими проститутками, двойное виски среди сутенеров, наркоманов и всей остальной амстердамской общественности. Хотя ей больше нравится экстази. Потом он вспомнил Будду, которого купил в Блэкпуле.


У Ники в углу спальни стояла статуэтка Будды, которая должна была охранять ее дом. Она сказала, что это таиландская традиция. Будда сидел в забавной позе, позолота на одном ухе облупилась, и сквозь нее проглядывала пластмасса. В воображении Гарри снова возникло кофе, компакты и постель, на которой сидел он сам, как другой, только более жирный, Будда. Она сказала, что ей нравятся большие мужчины. Что Гарри похож на борца сумо, если только не считать волос на теле. Она засмеялась и сказала, что ей нравятся его волосы. У таиландцев волос на теле не было. Она показала на его грудь и руки. Ники была очень естественной и, как бы сказать, непуганой, несмотря на все свои невзгоды. Ему приходилось слышать про Таиланд и Петтайю, про Пэт Понг в Бангкоке. Он представил, как юная Ники навсегда покидает свою деревню, садится на автобус, который увозит ее на юг, к барам сумасшедшего города Бангкок, а потом — дальше, на побережье.


Гарри наполовину спал, и образы один за другим проносились в его голове. Ники, сидящая на коленях у шестидесятилетнего аптекаря, выбравшегося отдохнуть от жены и насладиться свободной жизнью, с битком набитыми таблетками карманами. Жирный, еще жирнее, чем Гарри, ублюдок с толстым кошельком и безумными мыслями в мозгу. Богатый и лишенный всяких комплексов мужик, облапит Ники за задницу и засунет ей прямо на глазах у банды других мужиков, мужчин со всего цивилизованного Запада, на глазах у всех этих добропорядочных джентльменов из Лондона, Берлина, Парижа, Рима, Вены, Копенгагена, Вашингтона, обсуждающих подробности происходящего вместе с обычными извращенцами. Людей со всех концов цивилизованного мира в белых рубашках и бабочках, наблюдающих, как молодые парни и девчонки ебутся на сцене под приподнятую музыку, больше подходящую для какого-нибудь «Хилтона» или «Холидэй Инна». Раздающих хрустящие двадцатидолларовые бумажки на развитие древнейшей профессии. Налево и направо, они движутся медленно, как в музее. Это просто еще одна война, и Гарри смешивал в одно целое секс и насилие, представляя Ники как жертву этой войны. Это была война не на жизнь, а на смерть, Восток против Запада. Сквозь сон он слышал, как Том засмеялся, сказав остальным, что Гарри спит как ребенок, но потом голос исчез, и Гарри снова остался наедине со своими образами. Он сидел в кресле и смотрел фильм про Вьетнам, на голове его — шлем из какой-то компьютерной игры, а на шлеме нарисован Христос Спаситель.


Вместе с фильмами про Вторую мировую войну Гарри и его поколение росли на фильмах про Вьетнам, на экзотике пылающих вдали холмов и пробирающихся по тропическим джунглям солдат. На смонтированных в Голливуде бомбежках. Это добавляло что-то к «Самому длинному дню» и Dam Busters. Это было лучше, чем Северная Ирландия, где шла резня на улицах британских кварталов, когда то и дело приходилось слышать, как чей-то старший брат или Двоюродный брат убит или ранен, почти каждый день в новостях фигурировали новые имена, имена парней, которых Гарри не знал лично, но понимал, что они слишком близко к нему и его дому, чтобы чувствовать себя спокойно. От слов «Северная Ирландия» веяло чем-то страшным и зловещим, тогда как Вьетнам был на Другом конце света, враги — далекими и незаметными, и те новости контрастировали с фильмами его юности. Солдаты из выпусков Новостей были молодыми и белыми, коротко стрижеными, их лица казались знакомыми. Они выглядели так, как мог бы выглядеть сам Гарри, если бы был старше. А на Востоке горели не люди, просто джунгли. Там все выглядело как-то нереально, не так, как война в Персидском Заливе или Фолкленды.


Это же янки превратили Таиланд в открытую лавочку. Манго, приятель Гарри, был в Петтайе; он рассказывал, что многими барами там заправляют бывшие американские солдаты. Во время войны во Вьетнаме они останавливались отдыхать в Петтайе, и решили обосноваться там насовсем. Туристы разбавляют общество солдат и рабочих из Персидского Залива. Когда война в Заливе кончилась, в Петтайе началось то, что местные называют «матерью вселенского похмелья». После бомбежек началась секс-революция. Манго рассказывал, что это стремное место, где кругом одни стрип-бары, секс-клубы, порносалоны и так далее. Гарри представил, что детям приходится делать, чтобы заработать на горсть риса, и ему стало жаль Ники.


Ему стало не по себе, когда он подумал, как ей приходится следить за собой, чтобы избежать СПИД-а. Она сказала, что вполне здорова, и он верил ей, но все равно был осторожен. Это же химическая война, яд в кровеносном русле. Теперь не нужны никакие вторжения и удары с воздуха, достаточно просто отправить на отдых туристов и жирных пидоров, и дело сделано. Заразить их и сделать таких девчонок, как Ники, чем-то вроде канализационного фильтра. Гарри поднялся и взял новую бутылку. Нужно выкинуть эту бабу из головы и просто радоваться жизни. Что с ним такое? Ведь он — часть Экспедиционного Корпуса, и пленные им не нужны.


— Я сидел за столом, но не слушал, о чем говорили. Я думал о Европе и о том, как действовали англичане. Я уверен, что в сравнении с немцами и русскими мы были лучше и справедливее. Я сидел между Эдди и Барри. Эти двое и Тед — хорошие, достойные люди. У каждого из них своя жизнь. То же самое — у меня и Дэйва Хорнинга. Я думал о тех, кого убил, потому что сейчас это было необходимо. Я вспомнил все, что мы делали, и это помогло. Дэйв Хорнинг — это Манглер, и он был со мной в Нормандии. В том же катере, и он должен был видеть то же дерьмо и слышать те же стоны. Не знаю, запомнил ли он все таким же, каким запомнил я. То, что есть У меня — это моя версия, а если я чему-то и научился, то как раз тому, что история постоянно меняется. Это зависит не от субъективного восприятия, потому что все мы были там. Надеюсь, со мной этого не произошло. Но иногда и я сомневаюсь. Я сделал все, чтобы сохранить воспоминания предельно ясными, но это не всегда возможно. Детали начали стираться. Я думаю о мальчике, последнем убитом мною немце. Я убил его выстрелом в голову. Он полз, пытаясь спастись, но в руке его был пистолет. Деревня лежала в руинах, и кругом валялись трупы. Я не хотел умереть совсем рядом с победой. Больше того, наверное, я мог просто выбить у него оружие. Но изменило бы это что-нибудь? Сейчас трудно думать обо всем этом; интересно, каким все помнит Манглер. Я помню, как он пытался кастрировать немецкого солдата штыком. Я помню еще кое-что, чего я не хотел бы помнить. Была война, и каждый мог делать, что хотел. Я знаю, что сделал Манглер в той деревне. Я помню ту женщину в разорванной одежде и всю в синяках. Помню безумные глаза Манглера и его самого. Я думаю, остался ли он таким же сумасшедшим. Враги тогда стали стрелять чаще. Та женщина еще вполне может быть жива сегодня, хотя ей должно быть очень много лет. Мы все как бы оцепенели на мгновение. Я выругался и спросил, какого черта он делает. Я мог бы выстрелить в Манглера, но у меня были другие враги. Мы продолжали сражаться. Интересно, видел ли он, как я убил того мальчика; хотя я знаю, что он не видел. Это только предположение. Манглер повсюду причинял неприятности. Я думаю о той женщине, и я вспоминаю свою жену, которую насиловали в концлагере. Я ненавижу насильников. Я не злой человек, но я ненавижу Манглера. Я не видел, что он изнасиловал ее, но я уверен, что он сделал это. Хотя не на сто процентов. Я не хочу быть христианским моралистом, потому что если такие вещи возможны, то Бога нет. Я молился в катере, но как теперь я могу верить в Бога? То, что Манглер мог изнасиловать ее, достаточно плохо, но я не хочу, чтобы он знал о мальчике. Германия лежала в руинах, как и вся Европа. Мы были самыми настоящими монстрами. Потом будет музыка, флаги и медали, за которыми спрячут безумие и которыми все оправдают. Я снова вспоминаю того ребенка, и сомнения исчезают. Это была борьба за выживание — я или он. И это был всего-навсего выстрел — выстрел, убивший вражеского солдата.


Билл Фэррелл обнаружил себя сидящим между Эдди и еще одним мужчиной, которого Тед представил ему как Рэя. Обед был совсем неплох, и Фэррелл сосредоточился на карри, рисе, хлебе и салате. Кто-то сказал, что это как в армии, но он никогда не ел такого, будучи солдатом. Вокруг шутили и смеялись о том о сем, но Фэррелл сконцентрировался на еде. Он ощущал чувство голода и готов был согласиться с Рэем, что цена всему явно больше пятерки, по которой они заплатили. Официальная часть также не произвела плохого впечатления, но Фэррелл не слишком вникал в смысл речей, и его мысли блуждали где-то далеко. Он начал обращать внимание на окружающее только тогда, когда на тарелке совсем ничего не осталось, а Рэй заговорил о Бирме.


— Один мой приятель бывал в Азии, — сказал Фэррелл, вытирая рот салфеткой. — Его звали Альберт Мосс. Он воевал в Бирме. Сейчас его уже нет с нами, но он не забыл, что там творили японцы. Он не был военнопленным, но он видел то, что они оставили после себя.


— Это трудное место для войны, — кивнул Рэй. — Везде тяжело по своему. Японцы убили много индийских парней. Как-то я даже ездил в Таиланд посмотреть на солдатские могилы. За кладбищами там очень хорошо ухаживают. Местные люди относятся с уважением к солдатским могилам.


Фэррелл знал, что плечом к плечу с британцами воевали люди со всех концов Соединенного Королевства, и в том числе поэтому он и не принимал идею Евросоюза. Он не был колониалистом, но считал, что Соединенное Королевство несло в себе позитивное начало. Многие так считают, достаточно взглянуть на молодежь, чтобы понять это. Это был союз, основанный на чем-то большем, чем расовая или географическая близость. Потом все это было забыто, разрушено частными интересами. Таиландо-бирманскую железную дорогу строили с двух сторон, и при этом погибло много британцев. Альберт слышал о японских пытках и видел настоящие живые скелеты. Малярия, змеи и тропический климат, адаптироваться к которому англичанам было нелегко. Но сколько там погибло азиатов, вообще никто не считал.


Альберт был настоящим другом. Ненависть к японцам он унес с собой в могилу, как ни пытался все забыть и простить. К немцам он ничего такого не испытывал. Фэррелл понимал, что это основано на его личном опыте. Британские ПВО, в отличие от русских, действовали безотказно, а немцы и русские потеряли много миллионов. С японцами — то же самое. Это было личное, и Альберту не нравилось, что японцы продают в Англии свои автомобили, а их политики обмениваются рукопожатиями с английскими политиками. Это как отношение Эдди к Палестине. Все это вполне естественно.


— Не хотите повторить? — спросил Рэй, взглянув на тарелку Фэррелла.


Фэррелл хотел, как и Рэй, так что они вновь направились к стойке, а потом вернулись к столику за хлебом и салатом.


— У меня есть свой земельный участок, — сказал Рэй. — Я выращиваю много всяких таких штуковин, и забавно есть не свои. Я все еще работаю на победу.


Фэррелл засмеялся и ответил, что раньше работал садовником в парке, и иногда скучает по клумбам и деревьям. Годы труда на свежем воздухе дали ему хорошее здоровье.


— Я уже тридцать лет там живу, и чувствую себя великолепно, — сказал Рэй. — Там вокруг совершенно разные люди, но у нас нет классовых или каких-то иных предрассудков. В основном это люди, уставшие от городской жизни и доживающие свой век на природе, но попадаются и другие. Например, у нас работал панк лет двадцати пяти. В общем, это как уютная гавань.


Фэрреллу понравилось такое определение, и Рэй продолжил свой рассказ про выращиваемые им овощи. Про то, как нужно ухаживать за землей. Про корни, листья и все остальное, про посаженные им луковицы. Он специально поддерживал популяцию лягушек, чтобы они истребляли комаров. Он выращивал все — от картофеля и шпината до тыквы и кукурузы. Сейчас у него на подходе хороший урожай острого перца, и помидоры тоже почти поспели.


— Хорошенько посмотри на этого ублюдка, — Эдди наклонился к Фэрреллу и ткнул вилкой в сторону Рэя. — И будь начеку, Билли бой. Иначе ты не успеешь и глазом моргнуть, как он заставит тебя гнуть спину на его участке, а сам будет сидеть на веранде и заваривать чай. Чай, который никогда не заваривается. Так что будь осторожен.


— Это неправда, — ответил Рэй. — На чай уходило совсем немного времени.


— Немного времени? — возопил Эдди, так что даже Тед и Барри замолчали и прислушались к их разговору. — Да ты его полдня заваривал. Я не прав, Тед?


— Ну хотя бы это был неплохой чай, — сказал Тед. — Против этого тебе нечего возразить, так ведь, Эдди?


— И Рэй купил нам потом по пинте пива.


— Это я помню, — признал Эдди.


— Я купил вам по две пинты каждому, — заключил Рэй. — Не слушай их, Билл.


Фэррелл ничего не понял из этого разговора, и Теду пришлось рассказать, как несколько месяцев назад, когда Рэй неважно себя чувствовал и не мог самостоятельно вскопать свой участок, он попросил Эдди и его парней помочь ему. Фэррелл потихоньку глянул на Эдди и увидел, что тот наслаждается рассказом. Тед продолжал рассказ, как они встретились в баре у Эдди и отправились в путь, подобрали Рэя в Рохемптоне и проследовали дальше в Патни Вэйл. Участок располагался в живописном месте, на холме неподалеку от Уимблдона. Сверху даже не было видно шоссе, только деревья и другие участки с одной стороны и Ричмондский лес — с другой. Они работали четыре дня, пока Рэй не смог заняться делом сам. Его паховое растяжение было залечено, и все вернулось на круги своя.


Эдди кивнул; Фэррелл представил, как этот большой человек руководит всеми на земельных работах. Да, он был лидером, но мог бы делать что угодно вместо кого угодно. Он был особенным, и Билл даже хотел сказать ему об этом, но потом подумал, что это выглядело бы как-то слишком сентиментально и вряд ли понравилось бы Эдди.


— Я привез для каждого из вас немного картошки, — сказал Рэй. — Она в моем рюкзаке за диваном в баре. Может, еще попьем? У меня во рту все горит после карри. Англичане не способны учиться на ошибках, да? Мы слишком любим острые вещи. Английское карри слишком острое.


Они вернулись в бар, и так как они были в числе первых, то им достался свободный диван. Отличная диспозиция. Фэррелл уселся в кресле, которое словно было сделано специально для него. Оно было таким удобным, что он не отказался бы взять его домой. Эдди сел в другое кресло, а Тед, Барри и Рэй расположились на диване. На столике перед ними стояло пять пинт. Четыре с биттером и одна с лагерем. Эдди пристыдил Рэя за женскую выпивку, но когда тот ответил, что лагер заказал всего-навсего чтобы запить острую пишу, ефрейтор великодушно признал свою неправоту, но предупредил остальных, что им нельзя сдаваться. Исключения можно делать для чего угодно, но все-таки лучше придерживаться принципов.


— Я всегда придерживаюсь принципов в обращении с женщинами, — высказался Тед.


— Это нужно прежде всего в том, что касается безопасного секса, — согласился с ним Рэй. — Мужчина должен уметь побеждать зов плоти.


Остальные засмеялись и объяснили Фэрреллу, что Рэй — примерно то же самое, что и Тед. Отличие между ними состоит в том, что Рэй женат, но поддерживает с женой, как он выразился, «современные отношения». Он был романтиком и всегда думал, прежде чем сделать, и никогда не изменял своей жене. Интересно, подумал Фэррелл, способен ли еще Тед на что-нибудь, или его любовь больше не имеет физической стороны. У Фэррелла не было эрекции уже несколько лет, и думал о женщинах он не слишком часто. Забавно, как в молодости это казалось таким важным, и они столько времени тратили на девчонок. В памяти возникла Мэри Пикок. Он вспомнил, как переспал с ней в молодости, после вечеринки в The White Horse. Сейчас это опасный паб. Да и раньше ему случалось драться там. Смешно, потому что сейчас все это больше не имеет значения. Нет больше секса, и нет больше насилия. Жизнь стала намного проще.
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
IT'S A FUCKING DISGRACE !

Ответить

Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и 25 гостей